Украиский мальчик Арсений Колесник с родными перебрался в Швейцарию после начала войны на родине. У Арсения с детства проблемы со здоровьем: когда ему было восемь лет, он сильно заболел, потом начали отниматься ноги, а спину перекосило. У врачей в Украине ответ был один: ничего тут уже не сделаешь. Но в Швейцарии ребенку смогли подарить здоровую жизнь. Счастливую историю рассказывает «Новая газета. Европа». Когда на улице европейского города стоит и плачет украинская беженка, мысль только одна, и она страшная:
— Что случилось?
— Чудо! Чудо случилось, — вдруг отвечает она, вытирая слезы. И улыбается. — Помнишь горбатого мальчика из центра для беженцев? Его вылечили! Ему сделали операцию, он больше не горбатый! Разве в это можно поверить?
Когда 11-летний Арсений Колесник проснулся в швейцарской клинике после наркоза, он тоже не верил и всё спрашивал маму:
— Ты меня не обманываешь, что у меня ровная спина?.. Я такой останусь?
Вот так случайно, на улице, я узнала об этой счастливой истории. Конечно, я помнила мальчика Арсения. Он часто заходил к нам на кухню, где интернациональная бригада волонтеров кашеварила на 80 украинских беженцев. Но искал он не еду, а общения, всегда что-то спрашивал. Однажды я даже видела, как он беседует с нашим шеф-поваром, и удивилась тогда: как они это делают? Ведь швейцарец не знал ни слова по-украински, а по-русски — только «картошку».
Пенсионер и три школьника
Из центра для мигрантов Арсений, его старший брат Илья и папа Владимир переехали жить в город Шаффхаузен, в дом лесного инженера Бруно Шмида. Мама Алёна приезжала только на операцию, побыла здесь около месяца, пока Арсений не окреп, а потом вернулась обратно в Украину, к пожилым родителям.
Дом Бруно я нахожу легко — по желто-синему флагу в окне. Когда в марте прошлого года миллионы украинских беженцев пересекли границу Польши, он написал в социальную службу, что хочет принять кого-то из них у себя.
— Подумал: я один (мои дети уже взрослые и живут отдельно), у меня есть время (я только что вышел на пенсию), и места у меня достаточно, — рассказывает Бруно.
— И вдруг прямо перед Пасхой звонок: есть для вас беженцы — дедушка и два внука. Потом оказалось: отец и два сына.
Владимиру 61 год, дети у него поздние. Когда-то он был преподавателем физкультуры, тренером по силовому троеборью. Но в 90-е нужно было зарабатывать деньги, поэтому занялся перевозками людей и грузов и исколесил на микроавтобусе всю Европу.
Теперь все трое каждый день ходят в школу. Мальчики — в обычные, Владимир — в языковую.
— Ну и как, получается? — спрашиваю старшего ученика.
— Объясниться смогу, — говорит Владимир. — Из пяти слов два-три правильно сказал — и поймут. Но эти аккузативы и дативы [падежи] — ну никак!
Бруно догадывается, о чём зашла речь, и вмешивается:
— А я чуть-чуть говорю по-украински!
И произносит два классических слова: «бабушка» (с ударением на У, конечно же) и «на здоровье».
Пока Владимир и Бруно на разных языках описывают закончившуюся так удачно больничную эпопею, я поглядываю на сидящего рядом Арсения, такого тоненького, почти прозрачного, и замечаю, как изменилось его лицо. Позже мне то же самое скажет его мама. Может быть, это от того, что раньше он смотрел как-то исподлобья, снизу, сбоку. А теперь смотрит прямо.
Glück im Unglück
Родился Арсений совершенно здоровым, но когда ему было восемь месяцев, сильно заболел. У него начали отниматься ноги, потом руки, дошло до грудной клетки, его парализовало… Потом, в больнице, он поправился, но никто так и не поставил точный диагноз. Родители подумали, что это могло быть из-за прививки, но врачи сказали: скорее всего, нейроинфекция.
А после этого, как говорит Владимир, сына «перекосило».
— И уже было видно: ножка одна торчит, ребро выпирает. — Он показывает, как качал малыша на руках и где была торчащая ножка.
Родители возили Арсения по разным докторам, в Харьков, в Киев, но ответ был один: ничего тут уже не сделаешь. И всё же до конца Владимир в это не верил и надежду не терял. Оказавшись в швейцарском лагере для беженцев, он сразу спросил, нельзя ли показать сына какому-нибудь доктору. Но ему ответили: подождите, мы вас сначала должны расселить.
Когда Бруно увидел Арсения, он решил сделать всё, чтобы вылечить его.
— Я просто посмотрел на него, как на своего ребенка, — объясняет Бруно.
Сначала они попали на прием к детскому доктору Серджио Штокеру. Тот сказал, что такого сильного сколиоза он не видел ни разу в жизни, и пообещал немедленно связаться с университетской больницей в Цюрихе. Так они попали к профессору Томасу Дрейеру, главврачу отделения детской ортопедии. Он сказал: надо обследовать ребенка. А потом отправил их в университетскую клинику ортопедии и хирургии позвоночника Balgrist.
— И опять же нам повезло — уже через две недели мы были в этой клинике на приеме, — рассказывает Бруно.
— Я вообще заметил, что в этой истории все люди нам помогали и все двери перед нами открывались. Ведь мы могли ждать этого приема полгода!
Их принял главврач клиники Balgrist профессор Мазда Фаршад. Он осмотрел Арсения и, как говорит Бруно, даже минуты не подумал и решил: «Буду оперировать». Затем профессор обратился к своему ассистенту: «Дайте ближайшую дату из тех, что у меня свободны». Такая была через шесть недель.
Тут Бруно забеспокоился. Спросил профессора: «Может быть, вы сначала дадите нам информацию, сколько это будет стоить. И потом я буду звонить в страховую компанию и узнаю, могут ли они такое оплатить». Но доктор Фаршад ответил: «Херр Шмид, вам ничего не нужно делать, это не ваша головная боль, мы всё сделаем сами. Точка».
— Это было как рождественская сказка, — вспоминает Бруно. — А ведь такая операция стоит от 100 до 200 тысяч франков. Но никто не требовал денег, не спрашивал, беженец он или нет, с ним обращались, как со швейцарским ребенком.
Когда Владимир понял, что профессор согласен делать операцию, он предложил ему: «Я пойду работать и буду бесплатно пахать, пока не отдам всё». А профессор улыбнулся: «Вам слишком много работать придется».
Бруно показывает снимки Арсения. Владимир отворачивается: «Честно, мне даже глянуть на это страшно». Бруно мне объясняет:
— Вот здесь у него угол 90 градусов. И позвоночник не только вперед согнут, но и вокруг своей оси закручен. Одна нога короче другой. Левое легкое у него оказалось крошечным, сжатым. Он дышал только правым легким. А вот снимок после.
Прямая спина! Вдоль позвоночника — две титановые штанги, два винта на каждый позвонок. Левое легкое расправилось. И еще теперь он выше на 10 сантиметров!
— Да, — Владимир поворачивается к Арсению, — профессор сказал, что теперь ты будешь расти. Если будешь кушать.
— Да ем я! — тоненьким, как и сам он, голосом отвечает Арсений.
Он весит всего 22 килограмма — как среднестатистический шестилетний ребенок, а ему в марте будет уже 12. Но он и не среднестатистический, он особенный.
— Glück im Unglück, — заканчивает рассказ Бруно.
— Что он говорит? — спрашивает Владимир.
— Ровно то, — отвечаю, — что до этого говорили вы: «Не было бы счастья, да несчастье помогло».
Два пробуждения
Вместо обещанных четырех операция длилась пять часов.
— Они ж планировали, как я понял, одно, а в процессе выяснилось, что надо удалять один позвонок, — рассказывает Владимир. — А представляете, что это такое? Там же все нервы идут. Если бы я знал, что они будут это делать, я бы не пошел на это. Вы понимаете, это ведь был вопрос жизни, его и моей. Я без него бы не жил — это точно.
В этот лишний час операции Владимир, по его словам, чуть не сошел с ума. Уже хотел идти туда, в операционную, но тут наконец раздался звонок. И голос доктора говорит на русском с акцентом: «Я вас поздравляю. Операция прошла успешно». Владимир растерялся и только и смог ответить: «Я вас люблю».
— А когда пришли к нему через полтора часа, я ему: «Арсенчик, Арсенчик». А он не может открыть глаза, они у него такие опухшие. Я ему: «Арсюша, Арсюша, ты слышишь? Ты узнал меня?» А он: «Ты папа». И слезы у него на глазах. Потом: «Ты мама». А потом: «А там Бруно»…
На этом месте Бруно расплывается в счастливой улыбке. Языковой барьер — довольно условная штука.
А потом Арсений хотел быть только с мамой. Она, бедная, сидела с ним несколько дней без сна. Владимир хотел ее подменить, посидеть вместо нее, но Арсений не давал.
…24 февраля Владимир проснулся и сразу включил телевизор.
— Смотрю: ракеты. Слышу: «Попали в инфраструктуру», «повреждения»… Думаю: не понял, это что — война началась? Не может быть! Переключаю на другой канал: «Россия нанесла ракетный удар», «70 ракетных ударов», «по Харькову, Запорожье, Киеву…» Понимаю наконец: война.
Владимир находился в Александрии (туда тоже прилетели ракеты, погибли 15 человек). Дети с Алёной были в Светловодске. Города эти находятся, в общем, по соседству, это всё в Кировоградской области. Алёна и Владимир были уже в разводе, но лето и другие каникулы Илья и Арсений всегда проводили у папы. Когда встал вопрос об эвакуации, Алёна, зная, как бывший муж относится к детям, отправила их с ним без колебаний.
Поехали 2 марта. До Львова добирались на эвакуационном поезде. Вагон был деревянный, старый, сидячий.
Народу тьма, но всё-таки Владимиру удалось присесть с краю. Дети спали в проходе на сумке. Ехали сутки. Поезд часто останавливался, потому что где-то что-то бомбили.
— Света не было. Темнотища. Сидим все, молчим. А я думаю: если будут бомбить, как упасть правильно? Но детей не бужу, не пугаю, иначе уснуть не смогут. Хорошо, думаю, сделал им дедушка Путин, друг самый лучший украинцев. В страшном сне такого нельзя было представить: война с Россией.
Потом доехали на автобусе до Ужгорода. Оттуда таксист взял их до границы. Владимир боялся, что таксист сдерет 500 гривен, а он попросил всего 100. «А чего я драть буду, — удивился он. — 100 за бензин, и хватит».
Словацкую границу перешли 3 марта.
— И тут же Арсению дали игрушку, он с ней до сих пор спит, — вспоминает Владимир.
— Собачка! — оживляется мальчик.
Потом ехали на поезде до Нитры, на машине до Братиславы, на автобусе до Вены и опять на поезде до Цюриха. До этого Арсений был в Европе лишь один раз — в Болгарии, на море.
— Там котята были! Мы их каждый день смотрели, — кажется, это единственное его воспоминание о той Европе.
Слезы горя и счастья
Я звоню в Украину — маме. Ей 46 лет, она живет на войне — это всё, что я пока об Алёне знаю. Спрашиваю, как она решилась расстаться с детьми.
— Я просто не могла ехать, — объясняет Алёна. — Как раз перед войной я сама перенесла операцию. Мне нельзя было поднимать больше трех килограмм, сидеть нельзя, стоять нельзя, бегать нельзя. А еще… у Владимира родителей уже нету, а у меня есть, и я у них одна.
Взрывов у них в Светловодске сначала не было, но была сирена. Каждый раз, когда она звучала, они быстро одевались и спускались в подвал. Мальчики сразу его подготовили: запаслись продуктами, свечками. Прятаться в нём приходилось часа по полтора-два.
— И у Арсения начались нервные приступы. У него постоянно были на нервной почве болевые симптомы, спазмы живота. У Ильи такого не было. Чувство страха внутри было, наверное, но он этого не показывал. А для меня самое главное было — сохранение жизни моих детей. Поэтому приняла решение отправить их.
Она рассказывает мне, как несколько дней назад ракеты били совсем близко: «Весь город подскочил». Она тоже. И увидела, как в соседнем доме — там, где живет друг Арсения, — включили свет. И Алёна представила себе картину, как мама с папой вскакивают, будят детей, спешно собирают их, чтобы они спускались в подвал… И всё это в три часа ночи, потому что удары всегда посреди ночи. А потом она приехала в Швейцарию и слушала ночью, как Арсений и Илья спокойно сопят, слушала и не могла наслушаться.
Когда швейцарцы спрашивали ее о войне, она ничего не могла сказать — слезы не давали.
— Просто украинский народ столько переживает сейчас — это мрак. Они не заслуживают этого. Особенно дети. И старики. Сколько гибнет наших пацанов, — я слышу, как она плачет в трубку. — Но вы поймите: мы же не можем всё бросить и все уехать туда, где хорошо. Мы же должны и о нашей стране думать.
Про счастье, обрушившееся на ее семью посреди войны, Алёне говорить тоже трудно, но уже по-другому: «Нет таких слов, чтобы выразить то, что случилось».
— Я до последнего не верила, — признается она. — Пока его не забрали в операционную. У меня всё было как во сне. Как будто у него никогда этого горба не было. Я сейчас смотрю на Арсения и думаю: вот реально он таким и должен был быть, без этой болезни. А то, что он худенький… Как его бабушка говорила: главное, чтоб кости были, а мясо нарастет.
Я не вижу ее лица, но я чувствую, что со мной говорит очень сильный человек. И я узнаю эти же — ее — черты в отважном худеньком мальчике.
Маленький титан
Мама всегда говорила сыну: «Никогда не стесняйся своего тела». Ей предлагали отдать его в интернат для детей-инвалидов, но Алёна привела ребенка в обычную школу. Арсений ходил со всеми на физкультуру, играл в футбол. Папа-тренер тут тоже явно приложил руку.
Арсений вырос совсем не закомплексованным и общительным (это я приметила сразу, в центре для беженцев). Мама говорит, что у него в Светловодске много друзей, и сейчас ее постоянно спрашивают: «Как там Арсюша?»
— А еще он никогда не падал духом, — рассказывает мама. — Когда у него были боли, он терпел. Не было такого, чтоб он мне постоянно жаловался. Даже когда сильная боль. Просто ляжет и плачет.
То же самое я слышала от папы:
— Когда он ехал на операцию, мы все были в слезах от страха. А он помахал нам с каталки ручкой: всё нормально. Профессор Фаршад потом сказал: «Я первый раз вижу такое. Смелый он!» Сказал, что все плачут и кричат после операции, а Арсений наш только стонал тихонько.
Доктор Игор Дичовски, который готовил ребенка к операции и очень помог этой семье, родом из Македонии и хорошо говорит по-русски. Он тоже отметил, что «Арсений — мальчик очень храбрый. Держался мужественно, не жаловался».
Я попросила его рассказать о самой операции.
— У Арсения был очень тяжелый конгенитальный сколиоз — когда грудная клетка не развивается, проблемы с легкими, — пояснил доктор Дичовски. — Его надо было оперировать, чтобы у него было будущее. Это пока у мальчика не было болей, но они бы потом появились.
Это очень сложный случай. Одна из самых сложных операций на позвоночнике. Большие риски для самого пациента: ребенок может остаться инвалидом.
Поэтому во время операции делали нейромониторинг — проверяли проводимость нервов. Если ее нет — операция останавливается. У Арсения всё прошло нормально. Там, где ребра присоединяются к позвоночнику, некоторую их часть нужно отстранить. Это высший пилотаж. Хирургов, которые могут такое делать, очень мало. И это возможно только в большой клинике. Balgrist — одна из лучших в Европе клиник по ортопедии.
Доктор говорит, что после операции необходимо 6–12 месяцев, пока всё срастется. А дальше, если всё стабильно, можно жить 100 лет. И можно делать всё, что хочешь, — даже парашютистом стать.
Я не удивлюсь. Имя Арсений, кстати, переводится как «мужественный».
Главная часть этой статьи
— Если можно, — сказал мне Владимир, — напишите в газете все фамилии этих людей.
Конечно, можно.
— Профессор Фаршад, — начал список Владимир, — он человек, а не только специалист. Все к нему там в клинике так относятся. Через месяц после операции мы приезжали на консультацию. Он увидел Арсения и сразу подбежал к нам, со мной за руку поздоровался. Для меня это очень важно. Те светила, которых я видел раньше, — к ним ведь нельзя подойти.
А Алёна добавила про доктора Фаршада: «Он дал ребенку вторую жизнь».
— Игор Дичовски, — продолжил Владимир. — Доброта и человечность — это он.
— Игор поддерживал сильно меня, — присоединилась Алёна. — Он всё рассказывал, переводил. У нас в Украине очень много сколиозных детей, но я ни разу не слышала, чтобы такая операция была успешной. Слышала, что парализовывало ноги. У меня были сомнения: стоит ли делать операцию, если есть такой риск. Но Игор успокоил, сказал, что они будут всё время контролировать спинной мозг. И я реально была спокойная.
— Швейцария — за то, что она нас приняла как беженцев. И за заботу, внимание, уважение. Медперсонал отделения интенсивной терапии, анестезиологи, неврологи и вообще все врачи, — продолжает Владимир.
— Я не знаю немецкого языка, — добавляет Алёна, — но они настолько понимают эту боль, что без переводчика всё работало. Арсений ведь был очень тяжелый. Когда человеку разрезали полспины — это понятно. И они реагировали на малейшее мое движение. Видели, например, по камере, что я вскочила, и моментально подходили — такие они были щепетильные! Еще был реабилитолог Паоло, который поставил Арсения на ноги, и сын начал ходить. И особенно одна такая полненькая медсестра с короткой стрижкой.
Всем спасибо!
Серьезный робот
— Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю нашего героя.
— Я сейчас как робот, — отвечает Арсений вполне человеческим голосом.
Его телу еще нужно привыкнуть к произошедшим в нём изменениям. Когда Арсений ходит, его иногда заносит. Но ходит сам — Владимир уже перестал провожать его в школу.
Здесь, в Швейцарии, Арсений тоже учится в самом обычном классе. Немецкий язык он никогда до этого не учил. А в школе правило: пользоваться телефоном нельзя, даже как переводчиком.
— Значит, тебя бросили, как щенка в воду? — спрашиваю.
— А щенок ведь может с рождения плавать, — отвечает Арсений. — Даже маленький котенок может плавать!
— Ну и ты с шеф-поваром разговаривал как-то. Тогда ты вообще ничего не знал по-немецки. Теперь-то знаешь?
— Да. «Хунгер» — это голодный.
Похоже, вес Арсений наберет быстро.
Когда я его фотографировала напоследок, он сделал насупленное лицо.
— Почему ты хмуришься, Арсений? — спросила я.
— Потому что, когда я улыбаюсь, у меня лицо глупое, дурацкое, — ответил он.
Пусть это будет самым страшным комплексом бесстрашного мальчика.