«Зекамерон». В российском журнале опубликованы тюремные рассказы белорусского политзаключенного Максима Знака

11 мая 2022 в 1652284200
«Зеркало»

В российском литературном журнале «Знамя» вышел цикл тюремных рассказов юриста Максима Знака. Об этом сообщил отец политзаключенного Александр Знак.

В цикл «Зекамерон», посвященный отношениям людей в заключении, вошла часть (около полусотни) коротких рассказов, написанных Максимом в СИЗО-1 на Володарского в Минске и переданных на волю в письмах к близким. Также Знак написал ряд стихов и фантастическую повесть. Сборник тюремных произведений Знака выйдет книгой в российском издательстве «Время».

Максим Знак - адвокат и юрист предвыборного штаба Виктора Бабарико. Его задержали в сентябре 2020 года вместе с главой штаба Марией Колесниковой. Оба проходили по одним и тем же уголовным статьям: их обвинили в заговоре, совершенном в целях захвата государственной власти неконституционным путем (ч.1 ст. 357), создании экстремистского формирования и руководстве им (ч.1. ст. 361−1), публичных призывах к захвату госвласти (ч.3. ст. 361).

Минский областной суд 9 сентября 2021 года вынес обвинительный приговор и назначил 11 лет колонии общего режима для Марии Колесниковой, для Максима Знака - 10 лет колонии усиленного режима.

До конца декабря 2021 года Знак оставался в СИЗО, затем его перевели в колонию № 3 в поселке Витьба Витебского района.

Приводим три рассказа из цикла «Зекамерон».

Стоматологи

Он пришел с допроса с таким лицом, что краше в гроб кладут.

- Че, еще эпизодов подкинули? Или челюсть перебили?

- Да не. Зуб болит. Разболелся и болит.

Это действительно было серьезно.

- Тут можно к зубному записаться?

- Можно-то можно, но ты подумай хорошо, может, лучше так?

- А что такое?

- Сам не был, но рассказывали, что им запрещено лечить - только рвут.

- Да бред это, - вступил еще один. - Лечат, хотя рвут чаще. Правда, когда лечат - не обезболивают.

- А нельзя за деньги заморозку взять?

Вопрос был серьезный, но все посмеялись.

- Нет, конечно.

- Попробуй лучше сам полечи. Сало есть, чеснок тоже.

- Анальгин, кстати, там в баре есть.

- Анальгин - это баловство. Не лечит, а просто боль снимает. Возьми лучше сало, положи на этот зуб. И подержи. Кому копченое помогает, кому такое.

- Сало - ерунда. Лучше чеснок. Берешь зубчик, чистишь и кладешь: если слева болит, то на правое запястье, а если справа зуб, то на левое. Только сильно долго не держи, сожжешь вену.

- А мы чеснока ножку палили и дышали для зуба.

- Корочку хлеба, может?

- Нет, хлеб от простуды. Для зуба - ножка чеснока.

- Я в ЛТП когда был, сахаром лечили. На ложку - несколько кусочков сахара, она горит - ты дышишь.

- И что? Перестает болеть?

- Просто крошится больной зуб и все другие, если больные есть. Только корни остаются.

Советчик широко улыбнулся, показав оба зуба.

Всех выслушав, он начал лечить свой зуб соленым салом. Но потом выпил последнюю таблетку анальгина. На время это должно было помочь.

Семейный ужин

Он зашел, и сразу стало понятно - первоход. Нервный, немного побитый, да еще какой-то общипанный, в давно не стиранной одежде. Его приняли, узнали, кто и за что, дали чаю. Он продолжал тревожно смотреть по сторонам, но немного успокоился. Когда в коридоре застучали раздаваемые ложки, кто-то спросил у него: «Ты как? Есть сам будешь или со всеми?» Он, конечно, не понял, но ему объяснили, что хата - общаковая, кому что заходит с воли - все делятся, каждый может брать из общака. Но если не хочется - можешь свое прятать в кэшер. А еще иногда объединяются в «семьи» - маленькие общества с «общим». Он, похоже, все равно ничего не понимал, но закивал - «я как все!» Когда увидел лук, колбасу и сало, понял наконец и назвал макароны, еще помнившие курицу, «прекрасным семейным ужином». Видимо, большая семья пришлась по вкусу.

Дни летели, и летели передачи. Макароны сменялись картошкой, а картошка - макаронами. Он прижился и уже сам рассказывал новичкам, что да как. Не на правах старшего, конечно, а просто по мелочи, если к слову приходилось.

Передач к нему не заходило, хотя письма он кому-то писал, выпросив конверты. Так бывает. У многих так было.

Когда разносчик передач выкрикнул его фамилию, он сначала растерялся, а потом ринулся к кормушке, на ходу выкрикивая имя-отчество и год рождения. «Кабан» зашел богатый. Под 30 кило и в красивом кэшере. Когда вечером его позвали к столу, он просто сказал: «Спасибо, мужики, теперь я сам».

Маша

Ее звали Маша. У нее была широкая радостная улыбка и огромное красное сердце во все туловище. А вышло это так: их вели по подвалам во дворе, привычно лязгая дверями. Они и так знали, что сегодня на улице - снег или дождь. А на улице оказалась сказка. За ночь доставшийся им большой дворик покрылся снегом. У левой стороны лежали маленькие сугробики, правая щурилась ярким облупленным кирпичом. Во дворике не было ветра, стоял маленький плюс, и с такими развешанными на сцене ружьями выстрела было не избежать. Почти не сговариваясь, они бережно, чтобы не топтать еще не скрученный в шары снег, катали голову, туловище и ноги, а затем гордо водрузили на скамейку в центре. Но это было только начало! Под снегом прятались осколки красного кирпича и цемента, а в стенах можно было найти горелые спички, и они работали не покладая рук. Но споря о неоднозначных художественных решениях. Пигмалион. Ее звали Маша. У нее были глазки и носик, и даже аккуратные круглые цемент­ные уши. Еще у нее были ручки и небольшие рожки, тоже очень аккуратные! А еще у нее почему-то был драконий костяной гребень от переносицы до хвоста. Но главное, главное, что у нее была радостная алая улыбка кирпичной мозаикой и такое же, только огромное и выпуклое, сердце во все туловище.

- Снеговика разберите перед выходом, - сказал тот, кто смотрит сверху.

Они кивнули, а потом обняли Машу, и Маша спряталась в углу за дверью. Им еще сказали стереть снежные надписи на стенах, а их можно было только залепить. Сверху следили за тем, как они это делают, а Маша тайно стояла за дверью и молчала.

И когда их повели назад, они шли радостно и гордо, потому что там, за дверью в уголке, стояла очень красивая Маша с огромным алым сердцем-мозаикой.

Она должна была встречать улыбкой тех, кто следующий придет во двор.

…Шедший последним никогда не сказал им, что конвойный заходил во дворик и был слышен звук, как при ударе ногой в живот. В мягкий снежный живот, прикрытый большим алым сердцем. Он решил думать, что ему просто показалось.