«Морозное утро <…> марта 1953 года. В аудитории №16, где обычно читались общекурсовые лекции, — мертвая тишина. Входит преподаватель и трагическим голосом, сквозь слезы сообщает о последовавшей на 74-м году безвременной кончине… <…> Основная масса студенчества глубоко и искренне переживала эту смерть, воспринимая ее как трагедию для страны. Примерно такое чувство, не буду кривить душой, охватило тогда и меня», — передает в мемуарах атмосферу тех дней Михаил Горбачев. Со смерти Сталина, случившейся 5 марта, прошло уже 70 лет, а она до сих пор порождает загадки. Рассказываем, какие планы советский диктатор вынашивал перед смертью, как прошел его последний день, почему ему своевременно не оказали помощь и было ли реально его спасти.
Подготовка к репрессиям — и новой войне
В массовом сознании репрессии прежде всего ассоциируются с тридцатыми годами. В реальности они не прекращались даже во время войны, а после ее окончания вышли на новый виток. Последние годы жизни Сталина прошли в чрезвычайно напряженном состоянии для советской элиты: «вождь всех народов» готовился к очередной кадровой чистке и новой войне — на этот раз с США.
В 1951 году министром госбезопасности СССР (МГБ было предшественником КГБ) стал Семен Игнатов, профессиональный партаппаратчик, незадолго до этого два года работавший в Беларуси (в 1947–1949 годах был секретарем, затем вторым секретарем местной компартии). Связей и профессионального опыта в новой для себя сфере он не имел, а потому безоговорочно слушался Сталина. Это роднило его с Николаем Ежовым, возглавившим НКВД перед предвоенным Большим террором в середине 1930-х годов.
Именно при Игнатове начали раскручиваться два крупных политических дела: «Дело врачей» (преимущественно евреев по национальности), а также «Мингрельское дело» (народность, жившая на территории Грузии). В обоих процессах была своя логика. После войны стали нарастать противоречия с США. В этих условиях евреи воспринимались как пятая колонна в грядущем противостоянии. А вот второе дело было напрямую направлено против могущественного Лаврентия Берии, одного из соратников вождя, в прошлом — руководителя спецслужб.
«Берия по национальности мегрел. За расследованием Сталин следил лично. Когда ему докладывали о ходе дела, он не раз недвусмысленно „советовал“ следователям: „Ищите Большого мегрела“», — писал Сергей Хрущев, сын руководителя СССР.
В те годы Берия так опасался ареста, что старался отвечать по телефону односложно, «да» или «нет», зная, что его прослушивают. Он был не единственной потенциальной жертвой будущей чистки. В 1952-м Сталин публично раскритиковал своих давних соратников Анастаса Микояна и Вячеслава Молотова — последний считался его правой рукой, подписывал знаменитый пакт с нацистским министром иностранных дел Риббентропом и был едва ли не преемником советского вождя. За три года до этого спецслужбы посадили жену Молотова, он впал в немилость. Теперь же этот статус был озвучен публично. Таким образом Сталин избавлялся от старой гвардии и делал ставку на новое поколение партийных чиновников.
Новый виток репрессий готовился неслучайно. В январе 1951 года в Москве прошло совещание генеральных секретарей компартий и военного руководства государств восточного блока. Советские документы о нем до сих пор засекречены, но свои записи оставили некоторые зарубежные участники встречи. Согласно им, Сталин сообщил тогда, что собирается захватить Западную Европу и сделать это примерно через три года. На страны советского лагеря ложились дополнительные расходы. Например, Венгрия к концу 1953 года должна была иметь армию в 150 тысяч человек. С учетом будущей мобилизации эта страна должна была выставить 400 тысяч бойцов. Всего вооруженные силы Польши, Венгрии, Чехословакии, Румынии и Болгарии в мирное время следовало довести до 1,4 млн, с резервом — до 3 млн.
Но в разгар приготовлений Сталин скончался. Репрессии отменили, войны не случилось. Чем не повод заподозрить заговор соратников, желавших себе чуть более спокойной жизни?
«Завтракал часа в два дня, обедал часов в восемь вечера»
В 1953-м Сталину было 73 (или же 74) года. Возраст уважаемый, но не критический при возможностях кремлевской медицины. Достаточно сказать, что соратник вождя Лазарь Каганович прожил 97 лет, упомянутый Вячеслав Молотов — 96. Умершие перед развалом Союза, они оставались верными сталинистами, не испытывавшими никаких сомнений в необходимости репрессий.
Но они провели последние десятилетия жизни на пенсии, соблюдая режим. Сталин же относился к последнему откровенно наплевательски. «Почти каждый вечер раздавался мне звонок: „Приезжайте, пообедаем“. То были страшные обеды, — писал в мемуарах „Воспоминания. Время. Люди. Власть“ Никита Хрущев. — Возвращались мы домой к утру, а мне ведь нужно на работу выходить. Я старался поспевать к 10 часам, а в обеденный перерыв пытался поспать, потому что всегда висела угроза: не поспишь, а он вызовет, и будешь потом у него дремать. Для того, кто дремал у Сталина за столом, это кончалось плохо. <…> Последние годы не обходилось без того, чтобы пить, пить, пить».
Кстати, по такому же расписанию — бодрствование всю ночь — работали начальники по всему Союзу, ведь вождю в любой момент могла понадобиться справка или ответ на уточняющий вопрос. Сам Сталин при этом мог спать до 10−11 утра. Таким образом он заменял день ночью. «Приноровиться к его быту было невозможно: он завтракал часа в два дня, обедал часов в восемь вечера и поздно засиживался за столом ночью — это было для меня непосильно, непривычно», — писала в мемуарах «Двадцать писем к другу» его дочь Светлана Аллилуева, которая после войны отдыхала с ним на юге.
К нормальному регламентированному восьмичасовому рабочему дню с перерывом на обед вернулись лишь после смерти диктатора.
Вдобавок Сталин курил, любил жирную и острую пищу, а еще ему не нравилось обследоваться и лечиться. С 1937-го он годами не ходил в отпуск, заработал себе после войны первый инсульт — и осенью 1946-го впервые после долгого перерыва уехал отдыхать. Его отпуск удлинили до трех месяцев. Но от своих привычек советский лидер не отказался.
Дочь Светлана видела его последний раз 21 декабря 1952 года, на день рождения. «Он плохо выглядел в тот день. По-видимому, он чувствовал признаки болезни, может быть, гипертонии — так как неожиданно бросил курить (у него начались боли в легких, было тяжело дышать. — Прим. ред.) и очень гордился этим — курил он, наверное, не меньше пятидесяти лет. Очевидно, он ощущал повышенное давление, но врачей не было. [Личный врач] Виноградов был арестован, а больше он никому не доверял и никого не подпускал к себе близко. Он принимал сам какие-то пилюли, капал в стакан с водой несколько капель йода — откуда-то брал он сам эти фельдшерские рецепты; но он сам же делал недопустимое: через два месяца, за сутки до удара, он был в бане, построенной у него на даче в отдельном домике, и парился там, по своей старой сибирской привычке. <…> Странно — у него красный цвет лица, хотя он обычно всегда был бледен (очевидно, было уже сильно повышенное давление)», — писала она в мемуарах.
Действительно, гиперподозрительный Сталин приказал арестовать своего лечащего врача Владимира Виноградова, специалиста по сердечно-сосудистым заболеваниям, и остался без какой-либо серьезной медицинской помощи.
В конце февраля 1953 года с вождем встретился генерал разведки Павел Судоплатов. «То, что я увидел, меня поразило, — признавался он в мемуарах „Разведка и Кремль. Записки нежелательного свидетеля“. — Я увидел уставшего старика. Сталин очень изменился. Его волосы сильно поредели, и хотя он всегда говорил медленно, теперь он явно произносил слова как бы через силу, а паузы между словами стали длиннее. Видимо, слухи о двух инсультах были верны: один он перенес после Ялтинской конференции, а другой — накануне семидесятилетия, в 1949 году».
События на «Ближней даче»
Последний раз Сталин находился в добром здравии в ночь с 28 февраля на 1 марта 1953 года. В последний день зимы он вместе со своими соратниками посмотрел в Кремле фильм, а затем отправился на «Ближнюю дачу», где жил. Вместе с ним туда поехали Лаврентий Берия, Никита Хрущев, Георгий Маленков и Николай Булганин.
«Поехали, поужинали. Ужин затянулся. Сталин называл такой вечерний, очень поздний ужин обедом. Мы кончили его, наверное, в пять или шесть утра. Обычное время, когда кончались его „обеды“. Сталин был навеселе, в очень хорошем расположении духа. Ничто не свидетельствовало, что может случиться какая-то неожиданность. Когда выходили в вестибюль, Сталин, как обычно, пошел проводить нас. Он много шутил, замахнулся, вроде бы пальцем, и ткнул меня в живот, назвав Микитой. Когда он бывал в хорошем расположении духа, то всегда называл меня по-украински Микитой. Распрощались мы и разъехались», — писал в мемуарах Хрущев.
Утром охрана проснулась как обычно и стала ждать указаний. Но в 11 или 12 дня Сталин из своих комнат не вышел. Охрана забеспокоилась. Но входить к вождю без разрешения запрещалось, а повода не было.
После 18 часов — напомним, дело происходило 1 марта — в комнаты наконец-то зашли: из ЦК привезли почту, которую надо было вручить. В литературе встречается сразу несколько вариантов, кто именно зашел к Сталину. Чаще всего фигурируют два имени: помощника коменданта Петра Лозгачева и охранника Михаила Старостина. Впрочем, кто из них, не столь принципиально. Важно то, что этот человек увидел: Сталин беспомощно лежал на полу.
Первым показания сотрудников «Ближней дачи» опубликовал историк-публицист Дмитрий Волкогонов в своем двухтомнике «Триумф и трагедия». Он воспользовался материалами неопубликованных воспоминаний Алексея Рыбина. Когда-то этот человек был охранником Сталина, с середины 1930-х служил начальником службы безопасности Большого театра. В 1977-м Рыбин собрал группу сотрудников охраны, находившихся на даче в марте 1953-го (самого его там не было), и записал их воспоминания. Также Волкогонов поговорил с самим Рыбиным. На основании этих сведений он написал следующее:
«Старостин прошел несколько комнат, зажигая по пути свет, и, включив освещение в малой столовой, отпрянул, увидев на полу лежащего Сталина в пижамных брюках и нижней рубашке. Он едва поднял руку, позвав к себе Старостина, но сказать ничего не смог. В глазах были ужас, страх и мольба. На полу лежала “Правда”, на столе открытая бутылка “Боржоми”. Видимо, здесь Сталин лежал уже давно, т.к. свет в столовой не был включен».
Срочно вызвали подмогу, Сталина помогли переложить на диван. Как раз в этот момент вождь заснул.
Дозвонились министру госбезопасности Игнатьеву. Тот решил перестраховаться и переадресовал его Берии и Маленкову. С последним удалось поговорить, до Берии дозвониться не получилось. А Маленков без коллеги ничего решать не хотел, чтобы его не обвинили в самоуправстве.
Тем временем обслуживающий персонал перенес Сталина в большую столовую и положил на большой диван, где, по их мнению, было больше воздуха.
Соратники вождя никуда не спешили. Лишь в 3 часа ночи 2 марта Маленков, Берия, Хрущев и Булганин — как раз те, кто присутствовали при последнем ужине, — приехали на дачу. Хрущев утверждал в мемуарах, что заходить к Сталину они не стали. А вот охранники вспоминали, что Маленков и Берия все же поднялись. «Маленков зашел к умирающему Сталину в носках и с новыми ботинками, которые он засунул почему-то подмышки (видимо, чтобы не скрипели)», — цитирует воспоминания Волкогонов.
Но Берия, увидев спящего Сталина, обвинил обслуживающий персонал в том, что они раньше времени подняли панику. Один из охранников, Михаил Эсько, высказал любопытную версию, что Берия мог посчитать вождя пьяным. А потому и потребовал оставить его в покое.
Соратники Сталина уехали. Через некоторое время охранники опять позвонили им с дачи — состояние вождя не улучшалось. И только 2 марта, около 8 утра на дачу вновь прибыли соратники — на этот раз с врачами. Вскоре к Сталину пустили и родных.
«Я чувствовала только одно — что он умрет. В этом я не сомневалась ни минуты, хотя еще не говорила с врачами, — просто я видела, что все вокруг, весь этот дом, все уже умирает у меня на глазах. И все три дня, проведенные там, я только это одно и видела, и мне было ясно, что иного исхода быть не может. В большом зале, где лежал отец, толпилась масса народу. Незнакомые врачи, впервые увидевшие больного (академик В.Н. Виноградов, много лет наблюдавший отца, сидел в тюрьме), ужасно суетились вокруг. Ставили пиявки на затылок и шею, снимали кардиограммы, делали рентген легких, медсестра беспрестанно делала какие-то уколы, один из врачей беспрерывно записывал в журнал ход болезни. Все делалось как надо. Все суетились, спасая жизнь, которую нельзя было уже спасти. Где-то заседала специальная сессия Академии медицинских наук, решая, что бы еще предпринять. В соседнем небольшом зале беспрерывно совещался какой-то еще медицинский совет, тоже решавший, как быть. Привезли установку для искусственного дыхания из какого-то НИИ, и с ней молодых специалистов — кроме них, должно быть, никто бы не сумел ею воспользоваться. Громоздкий агрегат так и простоял без дела, а молодые врачи ошалело озирались вокруг, совершенно подавленные происходящим», — вспоминала Светлана Аллилуева.
«Агония была страшной»
Вечером 5 марта, когда Сталин был еще жив, прошло совместное заседание ЦК КПСС, Совета Министров СССР и Президиума Верховного Совета СССР. В президиуме сели не только ближайшие соратники Сталина, пользовавшиеся его расположением в последний год жизни, но и Молотов с Микояном, оказавшиеся в немилости.
Первым выступил Георгий Маленков, на тот момент первый заместитель Сталина в правительстве. Его речь «сводилась к тому, что товарищ Сталин продолжает бороться со смертью, но состояние его настолько тяжелое, что даже если он возобладает над смертью, то не сможет работать очень длительное время. А на такое время невозможно оставлять страну без полноправного руководства», — вспоминал писатель Константин Симонов в книге «Глазами человека моего поколения: Размышления о И.В. Сталине» (он присутствовал на том заседании).
Затем Маленков передал слово Берии, который предложил назначить своего союзника руководителем правительства, а также произвел дележку портфелей. Напомним, все это время Сталин еще был жив.
«У меня было еще одно чувство, от которого я пробовал избавиться и не мог: у меня было ощущение, что появившиеся оттуда, из задней комнаты, в президиуме люди, старые члены Политбюро, вышли с каким-то затаенным, не выраженным внешне, но чувствовавшимся в них ощущением облегчения. Это как-то прорывалось в их лицах, — пожалуй, за исключением лица Молотова — неподвижного, словно окаменевшего. Что же до Маленкова и Берии, которые выступали с трибуны, то оба они говорили живо, энергично, по-деловому. Что-то в их голосах, в их поведении не соответствовало преамбулам, предшествовавшим тексту их выступлений, и таким же скорбным концовкам этих выступлений, связанным с болезнью Сталина. Было такое ощущение, что вот там, в президиуме, люди освободились от чего-то давившего на них, связывавшего их. Они были какие-то распеленатые, что ли. Может быть, я думал не теми словами, которыми я сейчас пишу об этом, даже наверное. Я думал осторожней и неувереннее. Но несомненно, что я об этом думал. В основе своей это не сегодняшние, а тогдашние чувства, запомнившиеся потом на всю жизнь», — вспоминал Симонов.
Тем временем Сталин умирал на даче. «Отец умирал страшно и трудно. <…> Дыхание все учащалось и учащалось. Последние двенадцать часов уже было ясно, что кислородное голодание увеличивалось. Лицо потемнело и изменилось, постепенно его черты становились неузнаваемыми, губы почернели. Последние час или два человек просто медленно задыхался. Агония была страшной. Она душила его у всех на глазах. В какой-то момент — не знаю, так ли на самом деле, но так казалось — очевидно, в последнюю уже минуту, он вдруг открыл глаза и обвел ими всех, кто стоял вокруг. Это был ужасный взгляд, то ли безумный, то ли гневный и полный ужаса перед смертью и перед незнакомыми лицами врачей, склонившихся над ним. Взгляд этот обошел всех в какую-то долю минуты. И тут, — это было непонятно и страшно, я до сих пор не понимаю, но не могу забыть, — тут он поднял вдруг кверху левую руку (которая двигалась) и не то указал ею куда-то вверх, не то погрозил всем нам. Жест был непонятен, но угрожающ, и неизвестно, к кому и к чему он относился… В следующий момент душа, сделав последнее усилие, вырвалась из тела», — вспоминала его дочь Светлана.
На часах было 21:50 5 марта 1953 года.
Был ли шанс на спасение?
Гражданам о смерти Сталина рассказали на следующий день.
По словам Аллилуевой, «когда все было кончено, [Берия] первым выскочил в коридор, и в тишине зала, где стояли все молча вокруг одра, был слышен его громкий голос, не скрывавший торжества: “Хрусталев! Машину!”» (именно так назовет свой знаменитый фильм, посвященный тому времени, кинорежиссер Алексей Герман).
Может быть, вот он, главный заговорщик, выдавший себя? И тогда мы можем говорить о полноценном убийстве «вождя народов»? Все-таки нет. Конспирологических теорий много, но никаких доказательств с опорой на документы не существует.
Сослагательное наклонение в истории откровенно неуместно. Но явно одно: если бы вождю начали оказывать помощь не 2-го, а 1-го марта, в запасе были бы сутки. Если бы врачей позвали раньше, возможно, Сталин имел бы бóльшие шансы выжить. Но такой возможности ему никто не предоставил. В итоге он умер естественным путем от третьего инсульта и совокупности факторов, о которых шла речь в этом тексте.
Можно ли говорить, что соратники откровенно поспособствовали уходу Сталина на тот свет? Есть большой соблазн обвинить их в неоказании помощи, что привело к смерти. Но годы рядом с диктатором заставили их действовать осторожно и не брать на себя ответственность в случаях, за которые потом можно было получить по шапке. Поэтому советский вождь, скорее, стал жертвой созданной им системы.
Сталин умер, и практически сразу начался первый, осторожный демонтаж его политики. Соратники вождя не были демократами, думавшими о благе народа. У каждого из них руки были по локоть в крови — иначе находиться на вершине власти в СССР тогда было невозможно. Но продолжения репрессий никто не хотел. В итоге после смерти Сталина массовые аресты прекратились сразу же. Как исключение, в том же 1953-м был задержан Лаврентий Берия и члены его команды. Но после того как их расстреляли, переложив на них всю ответственность за террор, массовые убийства прекратились.
Советский Союз не стал в мгновение ока демократической страной. Начался медленный переход от тоталитаризма к авторитарному режиму с точечными и превентивными репрессиями, которые, впрочем, не прекращались до конца существования СССР. Но на массовых репрессиях сталинского образца была поставлена точка.
Читайте также
