Сегодня, 29 октября, годовщина «Ночи расстрелянных поэтов». В этот день в 1937 году во внутренней тюрьме НКВД в Минске были убиты более ста представителей белорусской интеллектуальной элиты. Позднее большая часть из них была посмертно реабилитирована советскими судами. Мы рассказываем об одном из этих людей — поэте Михасе Чароте. Он написал сценарий для первого белорусского фильма, возглавлял популярную газету и был близок к руководству страны, но после начала репрессий отрекся от своих товарищей, все потерял и в конце концов разделил их страшную судьбу.
Революционная юность и «Маладняк»
Настоящее имя писателя — Михась Куделько. Он родился в 1896 году в Руденске (теперь поселок Пуховичского района Минской области). День рождения оказался символическим: 7 ноября 1917-го — когда будущему поэту исполнился 21 год — случилась Октябрьская революция. Образование юноша получил в двухлетнем училище и Молодечненской учительской семинарии, которую в разгар Первой мировой эвакуировали в Смоленск. Этим периодом датируются и его первые собственные стихотворения (до этого он дополнял народные песни придуманными строчками). Юношу еще успели призвать в армию. Но в боевых действиях он не участвовал, служил в запасном полку.
В 1918-м Михась вернулся в Минск, в следующем году дебютировал в печати, взяв себе псевдоним Чарот. Свой выбор объяснял в одном из стихотворений.
Я пясняр лясоў, балота
І загонаў каласістых…
Мае песні — шум чарота
Па-над рэчкаю імглістай.
Мае песні — песні волі
Гімн паўстаўшых напрадвесні…
В 1920-м Чарот вступил в ряды белорусской компартии, искренне поддержав новую власть. Если до этого в его творчестве звучали национально-освободительные мотивы, то теперь вместо них появилась революционная патетика.
Хай загарыцца ўвесь свет багаты,
Дымам закрыецца неба…
Будуць ахвяраю людзі і хаты, —
Новае ўсё для нас трэба.
Многие из произведений Чарота нарочито декларативны: дело в том, что он часто выступал перед массовой аудиторией. Особенно перед красноармейцами.
Тема «огня» постоянно встречалась в его творчестве. Например, в 1922-м появилась поэма «Босыя на вогнішчы» — одно из самых известных произведений Чарота. Сквозной сюжет там отсутствовал, разделы были просто поэтической иллюстрацией к происходившим в Беларуси событиям: революции, немецкой и польской оккупациям. «Босые» в произведении были символом народа, «костер» — классовой борьбы. Для Чарота жертвы во время революции были неизбежными. Вот только знал ли он, что сам окажется в их числе?
В 1923 году шестеро литераторов — Андрей Александрович, Алесь Дударь, Анатолий Вольный, Адам Бабареко, Язэп Пуща и Михась Чарот, которому было всего 27 лет, — создали «Маладняк». Первоначально это был кружок при одноименном литературном журнале, который постепенно превратился в литературное объединение с филиалами в Москве, Витебске, Полоцке, Могилеве и других городах. Спустя два-три года число членов организации составляло 500 человек — фактически это была кузница писательских кадров в БССР.
«Але не ўсё так вясёлкава выглядала на самой справе, — писала исследовательница Татьяна Лаврик. — Актыў арганізацыі складалі некалькі дзясяткаў пісьменнікаў, якія гуртаваліся ў асноўным у Мінску пры часопісе „Маладняк“, а таксама па некалькі пісьменнікаў у правінцыі, бо не ўсе „маладнякоўцы“ былі літаратарамі. Гэта была хутчэй грамадска-палітычная, культурна-асветніцкая суполка, таму часта ў аб’яднанне залічваліся тыя, хто ніколі не пісаў і пісаць не збіраўся. Арганізацыя будавалася як партыйная ячэйка са сходамі, пратаколамі, ствараліся акруговыя філіі. Такім чынам, назіраўся масавы прыход у аб’яднанне моладзі з асяродку рабочых і сялян, іншы раз вельмі далёкіх ад літаратурнай творчасці».
Чарот был одним из лидеров «Маладняка», и это повышало его рейтинг в литературной иерархии.
Но организация в духе того времени ставила перед собой задачу реализовать «ідэі матэрыялізму, марксізму і ленінізму <…> у беларускай мастацкай творчасці». Литераторов с именами, которые ставили перед собой серьезные творческие цели, это — а также массовость организации, в которую попадали далеко не только писатели — не устраивало. В 1926-м «Маладняк» раскололся. Лучшие белорусские авторы создали литературное объединение «Узвышша». Руководителем новой организации стал прозаик Кузьма Чорный, его заместителем — драматург Кондрат Крапива. Среди других членов объединения были поэт Владимир Дубовка — неофициальный лидер «Узвышша» — и Змитрок Бядуля.
«Менавіта з 1926 года ў публічнай беларускай прасторы распачынаецца жорсткая літаратурная дыскусія, якая будзе доўжыцца ажно да 1929 года, пакуль бальшавікі не спыняць увогуле ўсе магчымыя дыскусіі. <…> Барацьба паміж двума аб’яднаннямі прымае часам недазваляльны характар: абодва бакі вінавацяць адзін аднаго ў адыходзе ад пралетарскай лініі, ва „ўхілах“ і „нацдэмаўшчыне“ (пропагандистские характеристики, которые в то время давали преследуемым в СССР людям. — Прим. ред.), пераходзяць на асобы, кпяць з магчымага і немагчымага, а часам наўпрост абражаюць удзельнікаў літаратурнага працэса — усё гэта горача, жорстка, наводмаш», — писали авторы книги «(Не)расстраляныя».
В конце концов Чарот сам в 1927-м вышел из «Маладняка», который оказался в кризисе, и через некоторое время вступил в Белорусскую ассоциацию пролетарских писателей.
Первый белорусский фильм и ушедшая к другу жена
В целом же двадцатые годы были временем, когда Чарот чувствовал себя на своем месте. Он активно печатался. В тот период (точнее, в 1918—1930 годах) был одним из самых публикуемых белорусских писателей. Лидировал Якуб Колас — общий тираж его книг составил 125,5 тысячи экземпляров, на втором месте находился Тишка Гартный, он же Дмитрий Жилунович — писатель, поэт и переводчик, а также общественный и государственный деятель (81 тысяча экземпляров). На третьем — Змитрок Бядуля — 77,5 тысячи экземпляров. За ними и шел Чарот. Его книги издавали 19 раз. Общий тираж составил 33 тысячи экземпляров, 20 тысяч из них — пьеса «Пастушкі. Данілка і Алеська» (1925).
В 1926 году на экраны вышел первый белорусский фильм «Лесная быль» режиссера Юрия Тарича. Сценаристом выступил как раз Чарот, литературной основой стала его повесть «Свинопас». В этой картине снялась актриса Анна Савич, которая стала первой женой поэта. Художник Евгений Тиханович, живший по соседству, так описывал их семейную жизнь: «Вельмі часта маладыя паэты збіраліся на кватэры ў Чарота, вядома, чыталі свае вершы, пілі гарэлку і позна ўначы шумна разыходзіліся. Валеры Маракоў і Анатоль Вольны — зусім розныя і па знешнасці, і па творчасці людзі. Зараз цяжка зразумець, хто болей цікавіў іх: сам Чарот ці яго жонка? Хутчэй, апошняя, бо назаўтра Чароціха прыносіла маёй матцы дэталі тае швейнае машыны, якую Чарот выкідваў праз акно пасля выбуху рэўнасці».
Считается, что эту ситуацию даже описал прозаик Михась Зарецкий в рассказе «Смерць Андрэя Беразоўскага». Его главный герой рассуждал так: «…У нас з ёй было зусiм мала супольных перажыванняў. Ёй было нудна, i яна шукала ўвесь час чаго-небудзь экстравагантнага. Яна казала, што здраджвае мне з другiмi мужчынамi проста з нуды, што тут няма нiчога глыбокага… Я мяркую, што можна будзе знайсцi другую жонку, хоць мо i не такую прыгожую».
В итоге Савич в 1929-м ушла от Чарота к Вольному — его другу, с которым поэт вместе основывал «Маладняк» и которого принимал в гостях. Сам же Михась позже женился второй раз. Его новой супругой стала Ефросинья Дадыко, у которой было три дочери от предыдущего брака. «Женщина милая, но действительно не красавица», — комментировала его выбор писательница Людмила Рублевская. В 1937 году Дадыко была арестована как «член семьи изменника Родины» и попала на 8 лет в лагерь, где и погибла.
Но пока карьера поэта развивалась успешно. В 1927-м он ездил за границу, что свидетельствовало о полном доверии к нему со стороны власти. Чарот посещал Париж и спектакль в Гранд-опера.
Не в последнюю очередь на возможность зарубежных поездок влиял статус Чарота. В 1924-м он стал членом Центрального исполнительного комитета БССР (руководитель ЦИК Александр Червяков был одним из самых влиятельных политиков межвоенного времени). А в следующем году — главным редактором белорусскоязычной газеты «Савецкая Беларусь».
По словам исследовательницы Анны Северинец, которая изучала прессу того периода, Чарот был абсолютно белорусскоцентричным, национальноцентричным писателем и редактором: «Рэдакцыя „Савецкай Беларусі“ хацела паказаць, што беларусы не свіныя пастушкі: яны могуць сваімі сіламі рабіць вартую, выключна беларускую газету. Праз гэта газета ўвесь час канкурыравала са „Звяздой“. „Савецкая Беларусь“ — выключна беларускі праект, а „Звязда“ — праект маскоўскі. Сама яе назва — сымбаль дэкаратыўнай беларушчыны, якой і дамагаўся Сталін. „Звязда“ сядзела на маскоўскіх датацыях, друкавалася на добрай белай і шчыльнай паперы. „Савецкую Беларусь“ утрымліваў беларускі ўрад: газета выходзіла на тонкай жоўтай паперы, вымушана была зарабляць на рэкламе, падпісцы, каб мець грошы. Прадавалі ў тым ліку абрэзы — даўгія палоскі паперы, якія застаюцца пасля нарэзкі газет у друкарні».
По словам Северинец, газета печатала репортажи о зарубежных поездках своих корреспондентов — причем в них не было никакой агитации. В издании размещались последние новости о западных научных достижениях (например, о скоростных поездах, медицинских приборах, инженерных находках). «Таксама было багата дыскусій. Рэдакцыя ішла на тое, каб усе бясконца сварыліся, выказвалі розныя меркаванні, асабліва па творчых і нацыянальных пытаннях. Таму на старонках газеты можна знайсці такі бульбасрач, што проста захапленне», — рассказывала исследовательница.
Репрессии и нож в спину бывшим товарищам
Но на рубеже десятилетий из Кремля подули другие ветра. В мае-июне 1929 года в Минске работала группа из Москвы, которую возглавлял партийный чиновник Владимир Затонский. Группа сделала вывод об активизации белорусского национализма. О «Савецкай Беларусі» Затонский и вовсе написал, что издание стало гнездом национал-демократов и белорусских национал-шовинистов.
Чарота уволили. Газету спустя три года закрыли. Название передали русскоязычному изданию «Рабочий» — ее переименовали в «Советскую Белоруссию» (современную «СБ. Беларусь сегодня»). В 1937—1938 годах почти вся редакция «Савецкай Беларусі» будет репрессирована.
Но предыдущая волна репрессий началась еще на рубеже десятилетий. В 1930-м сотрудники спецслужб придумали несуществующий «Союз освобождения Беларуси». В руководстве организацией обвиняли первого президента Академии наук БССР Всеволода Игнатовского — он застрелился. Затем поэта Янку Купалу — тот тоже попытался совершить суицид, но его спасли в последний момент. Сотни других деятелей белорусской культуры арестовали. В том числе коллег-литераторов Чарота: одного из бывших руководителей БНР Вацлава Ластовского, классиков отечественной литературы Максима Горецкого и Владимира Дубовку и других.
Приговор им еще не вынесли, как Чарот оперативно опубликовал стихотворение «Суровый приговор подписываю первым»:
Чаго хацелі вы? Якое мелі права
Крывёю гандляваць працоўных Беларусі?
Прыйшла на вас суровая расправа.
Перад судом віну прызнаць прымусім.
Всех адресатов стихотворения тогда посадили. На пике репрессий Ластовского и Горецкого расстреляли, Дубовку на долгие годы отправили в лагеря. Но жертвой репрессий, воспетых в стихотворении, стал и сам Чарот. Сложно сказать, спасал он в тот момент себя или искренне верил в то, что писал? Возможно, и то, и другое. Но еще до тех событий Чарот доказывал, что каждый коммунист должен оказывать помощь ГПУ (организация-предшественница НКВД).
В 1931-м поэта исключили из состава ЦИК БССР. Спустя год уволили с поста главного редактора журнала «Чырвоная Беларусь» (его он возглавлял после разгрома «Савецкай Беларусі»). После этого Чарот, имевший репутацию едва ли не живого классика, потерял все свое влияние. В тридцатые годы он был вынужден зарабатывать себе на хлеб консультантом в кабинете молодого автора Союза писателей. От литературы он также отошел.
Чарот стал выпивать, на что в том числе влияла не самая счастливая семейная жизнь. Ему пытались помочь: отправляли лечиться в санатории, приписали к одному из военных ведомств, чтобы позволить больше зарабатывать.
А в 1937 году наступил новый пик репрессий. В конце июля по приказу наркома (министра) внутренних дел СССР Николая Ежова началась операция по репрессированию «антисоветских элементов». Эта задача возлагалась на тройки, которые выносили приговор без привычного суда — обжаловать его было невозможно, а в исполнение решение приводилось сразу же. Эти органы состояли из трех человек: начальника местного НКВД, секретаря партии и прокурора. Тройку БССР возглавил лично глава НКВД Борис Берман — он подписывал и расстрельные списки. Для приговора достаточно было лишь признательных показаний самого обвиняемого. Чтобы их добиться, Берман позволил подчиненным применять самые изощренные пытки.
Конкретный пример приводил в дневнике классик белорусской литературы Кузьма Чорный: «У яжоўскай турме ў Менску ўвосень 1938 г. мяне саджалі на кол, білі вялікім жалезным ключом па галаве і палівалі збітае месца халоднай вадой, паднімалі і кідалі на рэйку, білі паленам па голым жываце, устаўлялі ў вушы папяровыя трубы і раўлі ў іх на ўсё горла, уганялі ў камеру з пацукамі». Спустя восемь месяцев его все же выпустили на свободу. А вот Чароту не повезло.
Арест, расстрел и весточка с того света
Поэта арестовали 24 января 1937 года в Минске — то есть еще до начала операции по репрессированию «антисоветских элементов». Осенью того же года в Москве был создан «Список лиц, подлежащих суду военной коллегии Верховного суда СССР». В этом документе были и национальные разделы. В белорусский были включены фамилии 103 «врагов народа», осужденных к расстрелу, а также шести, которых предлагалось отправить в лагеря на десять и больше лет. Его подписали Иосиф Сталин, глава правительства Вячеслав Молотов и Владимир Цесарский, высокопоставленный сотрудник НКВД (спустя три года его самого расстреляют). В Минске местные чекисты дополнили этот список. В итоге в него попали 132 человека.
Среди них были 22 литератора. Например, Алесь Дударь первым перевел на белорусский язык поэму Пушкина «Евгений Онегин». Моисей Кульбак писал на идиш стихи и прозу. В последние годы появились переводы его романов «Панядзелак» и «Мэсія з роду Эфраіма» на белорусский язык. Среди других литераторов были Платон Головач, Василий Коваль, Василий Сташевский, Михась Зарецкий, который писал о личной жизни Чарота, Анатоль Вольный, к кому ушла его первая жена, Валерий Моряков, который ходил в гости к поэту, а также многие другие. В списке был и сам Михась Чарот.
Примечание: изначально в списке писателей была ошибка — в их числе мы назвали несуществовавшего автора Михаила Камыша, фигурирующего на сайте Национальной библиотеки Беларуси. Приносим читателям извинения за неточность.
Всех этих людей расстреляли в ночь с 29 на 30 октября во внутренней тюрьме НКВД в Минске. Страшные события назвали «Ночью расстрелянных поэтов», поскольку они стали страшным ударом по белорусской литературе. Исследователь Леонид Моряков, племянник упомянутого выше Валерия Морякова, занимался изучением репрессий. Он подсчитал, что НКВД в то время уничтожил или отправил в лагеря более 90% белорусских литераторов (более 500 человек). От этого удара отечественная культура не могла оправиться долгие годы.
Речь шла о сознательном уничтожении белорусской элиты, ведь среди расстрелянных были ученые, врачи, общественные деятели, управленцы, работники системы образования, строительства, промышленности, торговли. Это Николай Денискевич — второй секретарь белорусской компартии, экс-ректоры БГУ Иосиф Кореневский и Ананий Дьяков, экс-глава белорусских профсоюзов Захар Ковальчук, нарком юстиции и прокурор БССР Максим Левков, а также Виктор Яркин — первый председатель белорусского ЧК (организации-предшественницы НКВД), который сам приказывал расстреливать людей.
В 1938-м в камеру, где до этого сидел Чарот, попал поэт Микола Хведарович. Он увидел на стене его стихотворение, выцарапанное чем-то острым, и пронес текст в своей памяти через все годы лагерей и ссылки.
Я не чакаў
І не гадаў,
Бо жыў з адкрытаю душою,
Што стрэне лютая бяда,
Падружыць з допытам,
З турмою.
Прадажных здрайцаў ліхвяры
Мяне заціснулі за краты.
Я прысягаю вам, сябры,
Мае палі,
Мае бары, —
Кажу вам — я не вінаваты!
Это была правда. Но невиновны были и те люди, на которых Чарот в 1930-м написал литературный донос. Почему он это сделал?
«Мы без конца проклинаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить — кто написал четыре миллиона доносов? Ежов? Абакумов с Ягодой (лидеры спецслужб. — Прим. ред.)? Ничего подобного. Их написали простые советские люди», — писал Сергей Довлатов в повести «Зона. Записки надзирателя».
Эту цитату часто используют сталинисты, чтобы обелить диктатора и переложить ответственность за репрессии на обычных людей. На самом деле все было куда сложнее — и виновны в ситуации в первую очередь были именно власти.
Об этом говорят и выводы, сделанные Довлатовым. «Означает ли это, что русские — нация доносчиков и стукачей? Ни в коем случае, — писал он. — Просто сказались тенденции исторического момента. Разумеется, существует врожденное предрасположение к добру и злу. Более того, есть на свете ангелы и монстры. Святые и злодеи. Но это — редкость. Шекспировский Яго, как воплощение зла, и Мышкин, олицетворяющий добро, — уникальны. Иначе Шекспир не создал бы „Отелло“. В нормальных же случаях, как я убедился, добро и зло — произвольны. <…> Человек способен на все — дурное и хорошее. Мне грустно, что это так».
Этими словами можно объяснить и действия многих белорусов, живших во время сталинского террора. Доносы действительно расцветают и множатся в подходящих условиях, в атмосфере потворствования им. Михась Чарот наверняка мог прожить другую жизнь, написать другие произведения и сделать куда больше для белорусской культуры, не занимаясь литературными доносами. Но такого шанса ему никто не дал.
Читайте также
