13 февраля в Москве умерла искусствовед и писательница Нина Молева. Ей было 98 лет. В историю она вошла и как женщина, которую любил классик белорусской литературы Владимир Короткевич. А еще как обладательница огромной художественной коллекции, произведения для которой, в том числе, приобретал все тот же Короткевич и которую Молева подарила Владимиру Путину. Но коллекция может оказаться пустышкой. Рассказываем эту невероятную историю.
Ученик и наставница
Знакомство Нины Молевой и Владимира Короткевича состоялось в 1958 году. Белорусский писатель приехал в Москву и стал слушателем созданных тогда Высших литературных курсов. В качестве лектора по истории искусства был приглашен известный искусствовед, член Академии искусств СССР Михаил Алпатов. Но слушателям его лекции не понравились. Тогда Алпатов предложил вместо себя Нину Молеву.
Она была старше Короткевича — родилась в 1925 году в Москве (он — в 1930-м в Орше). Участвовала во Второй мировой войне, защитила диссертацию по искусствоведению. Была сотрудником-консультантом идеологического отдела ЦК КПСС.
«Невялічкага росту, яна была вельмі худзенькая, але так падабраная, што нагадвала яму балерыну. Можа, гэтаму ўражанню дапамагала і клятчастая спадніца званочкам, і шэрая кофтачка з нейкага там нейлону. Вельмі худзенькая, як дзіцятка. Звычайны твар. Мяккія шэрыя вочы пад зламанымі бровамі, густыя вейкі. Валасы попельна-залацістыя, сабраныя на патыліцы ў вялізны вузел. I растрапаныя злёгку, аніяк не хочуць ляжаць у прычосцы. Такая растрэпка! Велікаваты, усмешлівы рот. Зубы не вельмі добрыя, але ўсмешка ўсё адно такая, што аж святлей стала. Вельмі прыгожыя ногі, вельмі прыгожыя рухі. I ўсё гарманічна — хоць малюй», — так Короткевич описал ее в романе «Леаніды не вернуцца да Зямлі» (известный под названием «Нельга забыць»).
В этом произведении он описал любовь главного героя Андрея Гринкевича, которого списал с себя, к искусствоведу Ирине Горевой (ее прототипом и стала Молева). На абсолютное сходство этих историй — описанной в романе и произошедшей в реальной жизни — обратил внимание критик Денис Мартинович, автор книги «Донжуанский список Владимира Короткевича».
Как упоминала в одном из интервью Молева — его цитирует Мартинович, — обязательным условием для слушания лекций было знание истории. Но «исторических знаний катастрофически не хватало, времени (и разрешения!) на их пополнение — тем более. В качестве выхода — выезды всего курса по историческим местам. Автобус с авиационными креслами (Союз писателей, конечно, располагал такими). Самые дальние (чтобы уложиться с раннего утра до полуночи) маршруты: Владимир, Кидекша, Суздаль, Ростов Великий, Тула, Переславль Залесский, Дмитров, Ярославль, десятки маленьких русских городков, усадеб, еще Сергиев Посад, Александров, Радонеж. А по пути рассказ об истории, событиях, лицах».
В мае 1959 года слушатели курсов во главе с Молевой поехали на владимирскую землю, где посетили знаменитую церковь Покрова на Нерли. Вот как описал этот эпизод писатель в письме к одному из друзей: «Теперь о Владимире. Я пережил там сильнейшее (говорю не преувеличивая) потрясение в моей жизни. Не мне тебе рассказывать, что такое Успенский и Дмитриевский соборы, но, пожалуй, скажу пару слов о Покрове-на-Нерли. Я не верил, что человек может плакать, глядя на здание, и потому ставил архитектуру чуть ниже всех искусств. Так вот, я ревел, брат. Позорно ревел, и не стыдился, и не стыжусь. <…> Понимаешь, тогда не принято было преклонять в церкви колен, просто стояли и молча молились. И я так же. Чуть не полетел под купол в столбе света».
После этой истории у Короткевича и начали возникать чувства к Молевой. «Он понимал, что ее лекции не просто лекции, что это еще и какой-то новый, пока малопонятный для него, взгляд на жизнь, на его цвета и звуки, на человеческие чувства, на художника и искусство», — писал после писатель. «По сути, преподавательница открывала для Короткевича ранее неизвестный, волшебный мир искусства, собственным примером приобщала к тысячелетнему опыту и поискам человечества, — комментирует Мартинович. — Во дворе цвела весна, в душе и перед глазами была она. Владимир не мог не влюбиться».
В романе главная героиня пригласила писателя к себе в гости. Он пришел, но дверь неожиданно открыл муж, о его существовании романтичный автор не подумал. «Андрэй пабачыў мужчыну, цёмнавалосага, з высокім, трохі залысым лобам. Постаць цяжкаватая, пагляд вачэй разумны і шчыры. Выраз аблічча — з той добрай, трохі занадта інтэлігенцкай іранічнасцю, якую Андрэй і любіў і не любіў у людзях свайго асяроддзя. Ён лічыў яе занадта гарадскою», — описал Короткевич мужа героини в своем романе.
В произведении его зовут Михаил. В реальности у Молевой тоже был муж, которого звали Элий Белютин. Он был ровесником Нины. В 16 лет ушел на фронт защищать Москву. Как писали его биографы, «на фронте ему прострелили легкие, там он заработал газовую гангрену левой руки, но остался жив и стал художником». На момент визита Короткевича Элий и Нина были в браке уже около десяти лет.
Борьба за Молеву
Впрочем, существование мужа Короткевича не смутило. Свою борьбу за Молеву он начал в том числе с изменений во внешнем виде: столичному искусствоведу следовало соответствовать.
«Он одет был не по моде и на одежду меньше всего смотрел, — вспоминал один из друзей писателя. — Брюки вечно были неглаженые. Гладила ему штаны мама, а иногда они просто под матрасом лежали. Надо сказать, что он никогда не был франтом. А тут приехал из Москвы, когда он влюбился в Молеву. Появился в клетчатом модном пальто, в берете. Короче, Вовку было не узнать».
Были ли между Ниной и Владимиром настоящие отношения? Сама Молева спустя годы утверждала, что нет. «Когда мне говорят о любви Короткевича ко мне, я всегда это слушаю с определенной неловкостью. Все, что я о нем знаю, это то, что может знать школьный учитель о своем ученике», — говорила она. «Владимир Семенович признавался вам в любви?» — спросила у нее журналистка. «Что вы! Это было просто невозможно». Но это очевидная неправда. Например, Молева сама передала в архив письма Короткевича, в которых тот писал ей о чувствах (причем даже разрешила их напечатать).
Скорее всего, она позволяла себе принимать ухаживания Короткевича. Насколько далеко они заходили? В архиве хранится письмо писателя к своему другу от 21 декабря 1959 года, в котором он пишет: «И наконец та, о которой я тебе писал, призналась мне, что любит меня».
Но счастье, если оно и было, оказалось недолгим. Молевой требовалась операция после взрыва бомбы еще в 1941-м. «Как результат, осколок в околосердечной сумке», — писал Короткевич в письме своему другу, писателю Янке Брылю. В результате в декабре 1959 года Нину отправили на операцию в Вену. Кстати, этот факт — свидетельство особого статуса Молевой и ее семьи в советской иерархии. В условиях холодной войны за границу для операции выпускали далеко не каждого.
Короткевич тем временем вернулся в Беларусь и сел за работу. «Сел работать и работаю как черт, часов по двенадцать в день. Работал бы и больше, но тогда хуже выходит, я знаю», — писал Короткевич Молевой.
«Уж лучше драться, чем помирать, — в этом я убежден, — признавался писатель другу. — А то, что неплохой боец — узнают все. Очередные задачи таковы: к лету нужно заработать двести тысяч. Многовато? Попробуем. Еду в Оршу, шлифую сценарий и посылаю его на конкурс. Делаю две пьесы. Напрягу все силы — только бы не надорваться. Пить и гулять бросил, на счету каждая минута. Ты знаешь, я никогда не гнался за этим, но раз нужно, так нужно. Зачем мне это? Куплю в пригороде Москвы домик и машину, чтоб она могла ездить на работу (сейчас у них прекрасная квартира в районе площади Маяковского). Она не пошла бы на это, если б знала, но моя гордость никогда не позволит мне, чтобы она стала хуже жить».
Все это время Короткевич писал Молевой письма, которые — чтобы скрыть от мужа — отправлял ее родителям:
«Зачем я себе, если вас нет рядом? Зачем мне руки, если я не могу обнять вас, глаза, если я не могу смотреть ими в ваши глаза, стихи, если я не могу писать о вас и для вас. Вы моя первая, которой не было, вы моя самая всесильная и последняя.
Понимаете, мы вечны. Может быть, я искал вас пятьсот лет назад и вы скрылись от меня. Но я все равно, все равно вас найду. Мне уже не стыдно и не страшно ни людей, ни земли, ни слов — разве не все равно?
Милая моя, мой хохлик с фонариком, моя глазастая синяя пролеска, птица-синица, добрый огонек в метель, пушистый мой заяц — дайте уж мне сказать то, что не смог сказать в глаза. Ваши голубые руки — целую их. Не могу без них».
Но ни одного ответа на свои письма Короткевич так и не получил.
Разрыв и написание романа
Зимой 1960 года Короткевич вернулся в Москву. 29 февраля он писал Янке Брылю: «На каникулах я умирал каждый день: она была в Вене, в клинике. И там отказались. А состояние все ухудшается. И вот красивый, полный сил человек, человек большой души и мужества, одна из самых умных женщин, которых я встречал, погибает. Как последнее — решили сделать операцию здесь — какие-то сверхпрочные магниты. И шансов на успех — один из сотни».
Судя по всему, операцию в Москве сделали успешно: в конце концов Молева пережила Короткевича, который умер в 1984-м, на сорок лет. А вот на отношениях женщина поставила крест. «Ты ведаеш, я зрабіў усё, што мог, — говорил в романе главный герой. — I вось я пяць разоў сустракаўся з ёю, і яна кожны раз пазбягала размовы аб гэтым… Тройчы прызначала спатканне і падманвала, не прыходзіла. А я, здаецца, зусім страціў гонар. Прызначае на пяць. Я чакаю да паловы шостай, потым кажу сабе, што пераблытаў, пэўна, і спатканне ў шэсць. Чакаю да паловы сёмай і даю сябе ўмовіць, што, можа, у сем. <…> I так было потым усе тры тыдні».
В конце концов герой романа задумался о самоубийстве. Но в последний момент ему в руки попало письмо от друга из Минска: «Мне трудно говорить об этом… Посчитай ты меня ворчливым дядькой, посчитай даже пошляком, но, слушая твои слова, я невольно думал: сколько хороших, милых, чудесных, юных, умных существ мечтает где-то встретиться с таким человеком, как ты, дорогой мой чудак, поэт, честный человек!» Именно письмо, а также переживания друга спасли главного героя от поспешного поступка. В реальности такое письмо написал Янка Брыль, а Короткевич с небольшими сокращениями вставил его в роман. Учитывая то, насколько совпадают события, описанные в романе, с реальной жизнью, вполне возможно, что писатель действительно задумывался о самоубийстве, от которого его спасло письмо.
Попытки Короткевича вернуть Молеву длились всю весну. В конце концов она окончательно сказала ему «нет».
Писатель вернулся в Минск, но ненадолго. Он поступил на Высшие сценарные курсы и следующие два года (1960−1962) снова жил в Москве в том же общежитии. В сентябре 1960 года Короткевич начал писать роман «Леаніды не вернуцца да Зямлі», в котором решил рассказать свою версию отношений с Молевой. Правда, финал изменил: в романе Ирина Горева признала, что не была права, и все же стала встречаться с Андреем Гринкевичем. Одновременно она согласилась на операцию, после которой сердце женщины не выдержало.
Роман Короткевича напечатали в журнале. В следующем, 1963-м, году «Леаніды…» должны были выйти отдельной книгой (кроме романа в издание также планировалось включить повесть «Дзікае паляванне караля Стаха»). Но набор подготовленного тома рассыпали — его запретила цензура. Книга была напечатана только в 1982 году под названием «Нельга забыць».
Интересно, что в процессе написания романа Короткевич окончательно разочаровался в бывшей возлюбленной. «Мне безразлична ее судьба и ненавистна она сама, лживая, подлая, привыкшая к поклонению, корыстная, подло-расчетливая, унижающая все лучшее на свете, предающая друзей, берущая все, что ей хочется, на минуту и бросающая это, когда минет надобность», — писал он другу.
Но постепенно эмоции ушли. Как вспоминал украинский писатель Николай Омельченко, учившийся вместе с Короткевичем на сценарных курсах, писатель нередко помогал Молевой материально, покупал подарки: «Когда я получил на киностудии имени М. Горького гонорар за сценарий, Володя занял у меня довольно большую сумму. А на следующий день он зашел ко мне и попросил накормить его обедом.
— Ты что, даже на обед себе денег не оставил?
— Нет, — виновато улыбнулся он, — еще и не хватило, пришлось занимать…
Позже я узнал, что Володя пообещал преподавательнице ко дню ее рождения купить какую-то картину импрессиониста, на то время довольно модного, пообещал — и купил. Короткевич свои обещания всегда сдерживал».
Получается, Короткевич пополнял коллекцию Молевой и Белютина.
Впрочем, уже через несколько лет, в 1967-м, писатель познакомился со своей будущей женой Валентиной Никитиной.
Сокровище или мистификация?
Что же это за коллекция, о которой шла речь выше? Согласно канонической версии, ее еще до революции начал собирать дед Белютина, художник Московской конторы Императорских театров Иван Гринев. После 1917 года его 12-комнатная квартира стала коммуналкой, но мужчине удалось спрятать картины в тайнике под потолком. По странной случайности за десятилетия никто ни разу не залез на антресоли. Неожиданно в 1968 году Молевой и Белютину отдали три комнаты бывшей квартиры, благодаря чему они и нашли картины.
Есть и альтернативная версия. Ходили слухи, что Белютин во время Второй мировой был офицером контрразведки, занимался «перемещенными ценностями» и составил себе коллекцию европейской живописи с Рембрандтом и Тицианом, а впоследствии дополнял ее.
В 2012-м Белютин умер. Тогда его вдова решила передать всю коллекцию России. Но юридически подарить произведения государству нельзя — только физическому лицу или институту. Тогда Молева передала все Путину. Правда, пришлось сделать уточнение, что российский президент будет юридическим представителем государства.
После этого квартиру взяли под охрану. В тот момент утверждалось, что в жилье Молевой и Белютина хранились произведения Леонардо да Винчи, Микеланджело, Эль Греко, Веласкеса общей стоимостью около двух миллиардов долларов. Через три года речь шла о нескольких десятках или, возможно, сотнях миллионов долларов. Стоимость ниже, но суммы все равно заоблачные.
Но коллекцию оценили далеко не все. Например, Лариса Кащук, бывшая заведующая отделом живописи Третьяковской галереи, писала, что видела в коллекции копию «Портрета неизвестной дамы» Ван Дейка, а не оригинал, а также утверждала, что в квартире могли быть и другие ненастоящие работы.
Российский Пушкинский музей, один из самых престижных в стране, отказался принять коллекцию Молевой. Доктор искусствоведения Виктория Маркова, ведущая сотрудница отдела старых мастеров, отмечала, что «в коллекции не оказалось практически ни одного из заявленных владельцами коллекции громких имен, а многие произведения вообще не соответствуют музейному уровню и не представляют никакой исторической и музейной ценности».
Арт-критик Михаил Боде заявил, что «сама ценность картин у меня вызвала сомнения. Ни я, ни мало-мальски уважающий себя искусствовед не верит в то, что у картин была какая-то ценность». По словам Боде, «картины были складированы в хаотичном порядке, лежали стопками, висели на стенах, были плохо освещены». «Но сюжеты и авторы мне были хорошо известны. Я сказал, что это удивительно, что такие картины висят в музеях, на что Белютин мне сказал: "В музеях висят вторые-третьи копии, а у меня — оригиналы"», — пересказал критик разговор. Однако, по мнению Боде, это было лишь оценка самого Белютина.
Читайте также
