Первый руководитель независимой Беларуси Станислав Шушкевич отговаривал свою внучку Станиславу Глинник от карьеры в политике. И, возможно, так бы оно и было. Серебряная медалистка международной олимпиады в Турции, девушка могла стать именитым биохимиком. Но в итоге выбрала политику, вопреки советам деда. Вот уже несколько месяцев Станислава работает личной помощницей Светланы Тихановской. «Зеркало» поговорило с девушкой о том, почему она выбрала эту сферу, каково работать с Тихановской и помогает ли в карьере родство со знаменитым политиком.
Станислава Глинник, 29 лет. Родилась в семье архитектора Вадима Глинника и композитора Алены Шушкевич. Дедушка Станиславы — физик и политик Станислав Шушкевич — председатель Верховного Совета, первый руководитель независимой Беларуси.
Училась в лицее БГУ, Варшавском университете, в настоящий момент продолжает учебу в Варшавском университете естественных наук.
Работала в неправительственных организациях, была сотрудницей Секретариата Координационного совета. С конца 2023 года — личная помощница лидера демократических сил Беларуси Светланы Тихановской.
«Может быть, дед и не хочет, чтобы я тонула в наших белорусских оппозиционных кругах, но это все равно произойдет»
— Многим профессия личной помощницы руководителя знакома по фильму «Дьявол носит Prada». Образ героини Энн Хэтэуэй из этой ленты соответствует тому, чем вы занимаетесь?
— Откровенно говоря, я не смотрела этот фильм, поэтому не скажу вам точно. Если имеется в виду, что кто-то находится в очень подчиненной позиции и исполняет все прихоти начальницы, то это не совсем про мою работу. Да, я помогаю Светлане в ее делах. Но это приятная работа, я бы так сказала. С ней приятно работать.
— В каких делах вы помогаете Тихановской и что надо делать на позиции личной помощницы?
— Я занимаюсь коммуникацией с людьми, с которыми она встречается. Помогаю ей договариваться о встречах, взаимодействовать с партнерами, в том числе во время международных визитов.
— Бывают личные поручения, которые не касаются напрямую работы? Скажем, сходить в магазин или забрать детей из школы.
— Нет, мы взаимодействуем только по работе.
— Ваш дед Станислав Шушкевич советовал вам не лезть в политику. Почему вы его не послушали и мы с вами сейчас встречаемся в Офисе Светланы Тихановской?
— Это хороший вопрос. Я действительно избегала политических кругов, пока жила в Беларуси, то есть до 18 лет. Но все равно вляпалась, еще в Минске. Даже несмотря на то, что не состояла ни в каких молодежных организациях, не была активисткой каких-то движений, все равно умудрилась быть четырежды задержанной еще до совершеннолетия.
Я поняла, что, может быть, дед и не хочет, чтобы я тонула в наших белорусских оппозиционных кругах, но это все равно произойдет, потому что я хочу изменений для своей страны. Он хотел для меня лучшего будущего. Не хотел, наверное, чтобы повторяла его судьбу или судьбу тех, с кем он работал. Думаю, что я этого и не делаю. У меня своя судьба. Я взрослый человек, который может сам принимать решения в своей жизни.
— В политику вас кто-то позвал или инициатива исходила с вашей стороны?
— Я сама. Началось все практически сразу, как только я приехала в Польшу, еще в 2013 году. Начала ходить в «Белорусский дом» в Варшаве на мероприятия и акции диаспоры, знакомиться с активистами, которые уехали из Беларуси после 2010 года.
Потом стала работать в польских некоммерческих организациях. Какое-то время училась в Варшавском университете на факультете Studium Europy Wschodniej (изучение стран Восточной Европы. — Прим. ред.). Это то, что в пропагандистских каналах называли «институтом формирования западной агентуры» или как-то так. Я не закончила этот факультет, но у меня остались хорошие контакты.
Там я училась в тот момент, когда происходили Майдан и захват Крыма (2014 год. — Прим. ред.). Большую часть учебы мы смотрели онлайн-трансляции всего, что происходило в Украине. Мы понимали, что начинается исторический перелом.
Тогда в Польше была первая волна украинских беженцев. В тот момент я не принимала активного участия во всех процессах, но очень хорошо про них знала и видела, что происходит. И уже к 2020 году почувствовала собственные силы, чтобы тоже что-то делать. Когда мы начали организовывать помощь для переехавших из-за репрессий белорусов в «Моладзевым хабе», то я уже понимала, что такое волна беженцев.
Я работала в некоммерческом секторе, сначала в польском фонде Института репортажа, и оттуда попала в организацию «Теплица социальных технологий». Это российская организация, которая сводила IT-волонтеров с гражданским обществом. В первые дни войны она сразу же выступила с антивоенными заявлениями и полностью покинула территорию России. Сейчас «Теплица» находится здесь, в Литве. Поэтому за эту часть моей биографии мне не стыдно.
До 2020 года мне казалось, что я могу повлиять на изменения в России, и это повлияет на изменения в Беларуси. В 2020-м поняла, что у Беларуси отдельный путь.
— Вам стало понятно это только в 2020-м?
— Это не про совместное будущее России и Беларуси. Это про то, что Беларусь находится в зависимости от России. Мне казалось, что нужно способствовать свержению обоих режимов. И в тот момент я помогала людям, которые были против Путина. В 2020 году я поняла, что мои навыки больше нужны в Беларуси, и с тех пор занимаюсь только нашей страной.
«Светлана и ее команда готовы круглосуточно пахать»
— Вам не было страшно идти работать в Офис на фоне тех скандалов, которые происходили с советниками Тихановской и представителями Объединенного переходного кабинета? Можно вспомнить российский паспорт Валерия Сахащика, увольнение Татьяны Зарецкой, отставку Александра Азарова.
— Я пришла на работу в Офис после того, как поработала в Координационном совете. Практически весь второй созыв КС я была сотрудником Секретариата, и для меня не было секретом, как сформирована работа внутри всех структур, кто из них как работает.
Я понимала, что Офис — наиболее эффективная команда, прогрессивная, реактивная, быстрая. Когда мы принимали делегацию Офиса во время моей работы в «Беларускім моладзевым хабе», я понимала, что это та скорость работы, которая соответствует моим представлениям о современной политике.
Очень легко приняла это решение. Я десять лет прожила в Польше, и после двух разговоров с Денисом Кучинским (дипломатический советник Тихановской. — Прим. ред.), который, собственно, и предложил мне переехать в Литву и попробовать свои силы в Офисе, согласилась. И за месяц переехала.
— Получается, Офис вас «захантил», то есть вам целенаправленно предложили эту работу?
— Не было открытой вакансии, на которую я бы могла подать свое резюме. На эту должность претендовали еще несколько кандидатов. Но выбрали меня.
— Совпали ли ваши представления о Светлане Тихановской с тем, какая она на самом деле?
— Думаю, не совпали. Мне кажется, в публичном пространстве Светлану очень часто недооценивают. Я была под большим впечатлением, когда мы начали работать вместе, потому что поняла, что за три года Светлана сформировалась как самый подготовленный и обученный политик. Как человек с самым богатым опытом международной коммуникации, который есть сейчас в Беларуси. Как абсолютный стоик. Как человек, который ради общего блага может круглосуточно работать без выходных. Она постоянно отзывается на все предложения о встречах, помощи и так далее.
Светлана через себя пропускает все истории и лично читает все, что ей пишут белорусы. Я не представляла себе, что у нас спустя три года остались люди, у которых еще сохранилась такая трудоспособность.
В общении с активистами, политиками, сотрудниками организаций понимаешь, что к этому периоду у многих из них наступило выгорание: они столкнулись с психологическими проблемами и жизненными трудностями, которые не дают им спустя эти годы быть на том же подъеме и уровне эффективности, какой был в 2020 году.
Я только сейчас осознала, почему Светлана Тихановская действительно имеет право называться национальным лидером и избранным президентом. Ну, понятно, почему избранным президентом, но почему национальным лидером — это я понимаю только сейчас. Потому что такого примера стойкости, осознанности своих действий и желания продолжать я вообще ни в ком не вижу.
— Светлана бывает строгой начальницей?
— Да, она бывает строгой, но всегда по делу. Она требовательна, однако единственное ее требование — чтобы люди выполняли те обязанности, которые на себя берут. Она хороший менеджер.
— Что вас больше всего впечатлило или поразило при работе с Тихановской?
— То, насколько она понимает все, что происходит, ее оценка ситуации. Она же сама проверяет все тексты, все, что она делает, пропускает через себя. Когда мы обсуждаем что-то, например, ее выступление в Европарламенте, — она полностью сама переписывает речь под себя, она будет знать каждую ее деталь.
Если она с кем-то встречается, будет знать все, что нужно для этой встречи. Это очень высокий уровень подготовки. Я много с кем работала, посещала встречи с другими оппозиционерами. Это абсолютно другой уровень, в том числе ответственности за то, что она делает.
Светлана прекрасно понимает, что это ответственность не только за себя и за свою семью, но за большое количество людей. Она могла бы к этому этапу сказать: «Ребята, я сделала все, что могла. Что вы от меня еще хотите? Отстаньте, я хочу заниматься своими детьми. Я попробовала, давайте как-то дальше сами». Но она несет эту ответственность. Причем очень талантливо.
Я иногда присутствую на ее встречах с международными партнерами, и вот что поняла. Когда Лукашенко куда-то едет, то за него все время стыдно. Он постоянно нарушает правила протокола, неэтично себя ведет. Его чиновники позволяют себе какие-то неуместные комментарии, выглядят все по-колхозному.
У нас европейская страна, хочется, чтобы ее представляли на достойном уровне. Чтобы о нас не складывалось впечатление, как о людях, у которых из интересов — только «Дажынкі» и тракторы, что у нас есть городская культура, что мы владеем иностранными языками, что у нас образованные люди. Вот этого хочется. Хочется показывать, что мы не третий сорт, что мы достойная европейская нация. Светлана прекрасно с этим справляется.
— Вы проводите с ней много времени. Понимаете, откуда у нее силы на всю эту работу?
— Вот тут происходит момент, в котором мы сталкиваемся с тем, что в Беларуси (и не только) недооценивается роль женщины.
Везде так легко бросают фразу, что Светлана десять лет была домохозяйкой. Она десять лет растила двоих детей, у одного из которых особенности — это ребенок с инвалидностью. Это круглосуточная работа и пахота. Светлана растит прекрасных детей.
Я иногда думаю, что эти десять лет были подготовкой к тому, с чем она столкнулась сейчас. Я больше всего раздражаюсь, когда начинаются вот эти все истории про котлеты, про домохозяйку. Потому что это круглосуточная пахота. И такие высказывания обесценивают вообще роль женщины в каких-либо процессах, с чем, я надеюсь, мы в будущей Беларуси будем справляться. Даже если женщина выбирает быть домохозяйкой, то в новой Беларуси это не будет порицаться обществом.
Светлана десять лет готовилась к тому, чтобы сейчас быть таким стоиком. Ее удивляет, кстати, когда кто-то устает. Потому что она не сдается. У нее есть слово «надо». И она делает.
Она не оглядывается и не спрашивает себя: «Не чувствую ли я выгорания? Есть ли у меня силы на то, чтобы сейчас выйти и выступить? Может быть, мне отказаться? Может, мне дома полежать?» У нее в принципе отсутствует это. Поэтому все еще не развалилось. Все, что было приобретено в 2020 году белорусским гражданским обществом, держится в основном только на том, что есть Светлана и ее команда, которые готовы круглосуточно пахать.
— Из-за такой работоспособности Светланы вам часто приходится перерабатывать?
— Скорее, это моя личная инициатива. Могла бы выстроить нашу коммуникацию так, что у меня такой-то рабочий график и после работы я ничего не делаю. Но я же пришла сюда не потому, что это работа в офисе с 9 до 18 часов, у меня будет отпуск и зарплата. Нет, я пришла сюда, потому что хочу изменений для своей страны. Эта работа ведется не по графику. И к этому была морально готова.
«Я росла на глазах многих белорусских оппозиционеров»
— Как ваши родители отреагировали на новость о новом месте работы?
— Мне кажется, они приняли ситуацию, в которой не могли уже ничего сделать. Я с 18 лет живу одна. И родители не приезжали контролировать меня. Я отвечала за себя самостоятельно, сама себя обеспечивала и сама принимала решения. То, что миссией моей семьи является демократическая Беларусь, мне объяснять было не нужно. Это было понятно де-факто.
Мы вообще немножко камикадзе в семье, конечно. Не спасаем себя в первую очередь. Как-то так сложилось, не успеваем испугаться. Делаем, потому что нужно.
— Помогла ли вам фамилия дедушки при устройстве на эту должность и на ваших предыдущих работах?
— Думаю, в первую очередь об этом стоит спросить тех, кто меня нанимал. Про себя скажу, что отказывалась от коммуникации и предложений о работе, если слышала формулировку: «Вы, как внучка Шушкевича, должны…».
У меня были такие разговоры с некоторыми публичными лицами протеста, и я с ними не работаю. Когда меня сразу ставят в позицию, что я как я не важна, не важны мои компетенции и опыт, и единственное, что во мне интересует, это то, чья я родственница, то, считаю, что это люди со слабым менеджментом и мне с ними не по пути.
— Вы помните момент, когда поняли, что ваш дедушка — политик?
— Честно говоря, нет. Это всегда присутствовало. Я родилась уже при Лукашенко, страшно сказать. Точнее, через несколько месяцев после того, как он стал президентом.
То, что дед политик, было понятно всегда. Он рассказывал о своих поездках, брал меня с собой на разные мероприятия. Очень хорошо помню кампанию, которую, по-моему, уже никто не помнит. Она называлась «Пятерка плюс» (коалиция пяти политический партий, образованная в 2003 году для формирования единого списка кандидатов на парламентских выборах 2004 года: Партии коммунистов Белорусской (теперь «Справедливый мир»), БНФ, Белорусской социал-демократической Громады, Объединенной гражданской партии и Белорусской партии труда. — Прим. ред.). Дед меня брал на встречи этого объединения. Я была очень маленькая, и мне нравились голубенькие значки «Пятерки плюс». Я жила в этом климате.
Дед иногда водил меня на дипломатические приемы. Каждый год мы ходили на День святой Люсии (католический и протестантский праздник, который отмечается 13 декабря. — Прим. ред.) в посольство Швеции. Это просто присутствовало в жизни, не думаю, что я прикладывала какие-то усилия для осознания этого. Это была данность.
Каких-то бонусов от того, что дед политик, в моей жизни не было. Единственное, чем это сейчас помогает, — меня не нужно долго верифицировать, понимать, кто я, откуда. Есть история семьи, все это на виду. Я росла на глазах многих белорусских оппозиционеров. То есть моя биография кристально понятна. При этом каких-то кумовских историй в моей жизни не было.
— В одном из интервью вы рассказывали, что однажды дед спас вам жизнь, найдя квалифицированного врача.
— Мне было четыре года. Дедушка нашел специалиста, когда обнаружили, как оказалось потом, неизвестную науке инфекцию. Это был первый раз, когда я заболела, попала сразу в реанимацию под капельницу. И дед нашел врача, который смог меня спасти.
— Это стало возможно благодаря его связям, как вы думаете?
— Скорее, это были еще академические связи, а не политические. Он все-таки из среды ученых. Бабушка была биохимиком, и они с дедом знали много врачей.
— Вы помните, что Станислав Станиславович рассказывал вам о Лукашенко?
— Особо мы его не обсуждали. Помню историю про то, что Лукашенко очень хотел перед выборами понравиться деду и приехал с багажником огурцов. Но дед не оценил.
— А историю про ящик гвоздей, в краже которого его обвинял Лукашенко, вспоминал?
— Нет. Зато мой отец вспоминал. Это были гвозди, которые он подарил деду. Не знаю, насколько это правда, но мой папа всегда говорил: «Этот треклятый ящик гвоздей я ему подарил сам!»
— Какие у вас отношения с членами семьи?
— Я единственный ребенок. У меня нет двоюродных братьев и сестер, но есть троюродные. У нас прекрасные отношения, и нас много — все-таки пять поколений репрессий сказались еще и на том, что нашу семью часто разрывало из-за ссылок, и появлялись новые ветки. Из-за этого у меня идет очень широкое семейное дерево.
У моих прапрадедов Людвика и Франчески Романовской (это дедушка и бабушка моего деда) было десять детей. Их раскидало по свету. Многие погибли, а у тех, кто выжил, — появились свои дети. Родители моего деда были оторваны друг от друга на 20 лет из-за ссылки прадеда.
И образовывались новые семьи. У матери деда был новый муж и дочь, сестра деда. Они с дедом выросли вместе, и всю жизнь это были самые близкие друг другу люди. А у прадеда Стаха в Сибири появилась новая семья и четверо детей. Потом они все вернулись в Беларусь и познакомились с той частью семьи, которая из Беларуси не уезжала. Все дружили и дружат.
Сейчас я нахожусь далеко от родственников, но контакты мы периодически поддерживаем. Конечно, я не могу с ними поговорить про то, чем занимаюсь, это небезопасно. Но просто человеческие связи поддерживаю.
«В пять лет была первая акция, на которую родители меня взяли»
— Расскажите о бабушке, первой супруге Станислава Шушкевича Алле Ковалевской.
— Она была удивительной женщиной, которая очень много путешествовала. Занималась биохимией, совершила два кругосветных путешествия. У нее был четвертый разряд по альпинизму. И четыре мужа, дед был вторым.
Она прожила 30 лет на Дальнем Востоке, поскольку работала на морской экспериментальной станции, занималась поиском лекарств и проводила биохимические эксперименты. Искала все, что можно из моря достать и как-то применять.
Под конец жизни она вернулась в Беларусь, жила в Лынтупах (городок в Поставском районе на границе с Литвой. — Прим. ред.), там же умерла и похоронена.
— В детстве вы интересовались политикой? В семье, с мамой и папой, обсуждали текущие события?
— Я выросла, в общем-то, на маршах. По-моему, в пять лет была первая акция, на которую родители меня взяли. Очень хорошо помню, как отец учил меня показывать фигу ментам. Это яркое детское воспоминание.
Автозаки парковались у меня во дворе, с балкона с детства видела, как избивают людей. Я жила возле ЦУМа, там «прекрасный» двор для избиения в автозаках. На маршах у меня было много друзей. Всю свою подростковую жизнь дружила с ребятами, которые учились в подпольном лицее Якуба Коласа (гуманитарный лицей имени Якуба Коласа, преподавание в котором целиком велось на белорусском языке, власти закрыли в 2003 году, и дальше он продолжил работу подпольно. — Прим. ред.), хотя сама училась в лицее БГУ. Но это не мешало нам вместе ходить на акции. Когда мне было лет десять, я начала бегать в офис Партии БНФ.
— На улице Варвашени, 8?
— Да, там были значки, наклейки, концерты и все, что мне нравилось в детстве. Это смешно очень: я с детства хорошо помню Франака Вячорку, а он меня — нет. Потому что мне было 10−11 лет, а он уже был совершеннолетним. Детей никто не запоминает, но дети запоминают взрослых. Я была очень рада, что жизнь свела нас вместе снова на работе. В детстве Франак всегда производил впечатление — яркий человек, который задает энергию в офисе БНФ (с 2008 по 2009 год Франак Вячорка был лидером «Моладзі БНФ», молодежного крыла партии. — Прим. ред.).
Помню, как принесла оттуда домой диск рэп-группы «Чырвоным па белым». В песнях было довольно много неприличных слов, которые у меня дома не употреблялись. Но я, зная, что моя семья оппозиционная, и думая, что они высоко оценят эту музыку, с чувством, полным гордости, включила родителям этот диск, что привело их в абсолютное замешательство. Потому что, с одной стороны, направление — верное, ребенок растет с теми идеями, которые им и хотелось бы, чтобы я в себе несла. Но тексты им не понравились. Помню, что они не понимали: ругать меня или нет. После этого мы вместе пошли в магазин, мне купили диски N.R.M. Так началась моя любовь к рок-музыке. И, в общем-то, я до сих пор больше слушаю рок.
— Вы вспоминали о друзьях, с которыми проводили время в детстве. Они понимали, чья вы внучка. Может быть, завидовали вашему положению?
— Они понимали, но в основном тоже были чьими-то детьми, потому что в Коласовском лицее учились дети из интеллигентных и политических семей. Я дружила с дочерьми Змитра Савки (языковед, один из авторов современной нормализации белорусского классического правописания. — Прим. ред.), Артура Клинова (белорусский писатель и художник. — Прим. ред.). Это была одна культурная среда. Мы варились в своем интеллигентном котелке.
— А ваши одноклассники по лицею БГУ знали, из какой вы семьи?
— Всегда все рано или поздно узнавали. Я не ходила и не объявляла об этом нигде, но обычно учителя и директора школ или лицея сами об этом всем сообщали.
Обычно это случалось на уроках истории. Как правило, никто не знал, пока не наступал тот день, когда был нужный урок, и учитель объявлял всему классу: «Стася, давай ты сейчас расскажешь, что там было».
Поскольку Лукашенко очень сильно вытирал историю 90-х годов из общественной памяти, то многие дети просто не знали, кто такой Станислав Шушкевич. Дети в лицее БГУ или в школе не всегда понимали, кем именно был мой дед. Поэтому с их стороны ко мне не было какого-то особого отношения.
— Если бы ваш дед продолжил руководить Беларусью после 1994 года, то, как думаете, вас могла ждать такая же судьба, как внучек Лукашенко? Учеба на юрфаке МГУ, карьера на государственном телевидении.
— Да нет, вы что?! Мой дед отказывался от всех благ, которые предлагались на его должности. Он отказался от всех резиденций, жил в собственной квартире, у него было только два охранника. Дедушка не позволял себе никакой роскоши и излишеств, никогда.
У нас же даже наследства нет никакого. Деда лишили пенсии за особые заслуги, он зарабатывал, читая лекции по всему миру. Наше наследство — это его интеллектуальные труды и память о его личности, а не какие-то наворованные богатства. И это самое главное.
Я думаю, мою семью поэтому и не уничтожили. Представьте, пять поколений репрессий без исключения. У нас каждое поколение пострадало, а мы все еще живем и работаем на благо Беларуси. Потому что у нас отобрать-то нечего.
Что у нас отберут? Совесть, память, семейную историю? Ну, отобрали у нас когда-то столбовые грамоты, шляхетные наши звания. Периодически отбирали жилье, работы, социальные пособия. Ну и что? Мы научились выживать. В общем-то, как и вся Беларусь. Самое главное не отберут.
«Я не считаю себя потенциальным политическим лидером. Пока что»
— Как смерть вашего деда повлияла на семью, на ее единство и на общее состояние?
— Тут сложились несколько обстоятельств — и смерть дедушки, и ковид, и эмиграция части семьи. Уехала не только я. Всю мою жизнь мы дважды в год собирались все вместе — на Рождество и Пасху. И это первые годы, когда мы разделены по всему свету и еще не съехались. Это довольно тяжелая история для меня, потому что я до сих пор за границей, прожив здесь больше десяти лет, нахожусь по визам.
— Вы уже могли получить гражданство в Польше.
— Могла, да. Но для меня всегда было очень важно на Рождество и Пасху приезжать в Минск. Я знала, что родственники пожилые, осталось времени не так много, и это было критически важно — всегда приезжать.
Когда пытаешься получить вид на жительство, то есть период ожидания, когда ты не можешь покидать страну, иначе остановится рассмотрение дела. До 2020 года в Польше были более строгие параметры получения вида на жительство, можно было на год-полтора «подвиснуть» в стране и не иметь возможности выехать, пока ждешь документы. Я не могла себе это позволить. Поэтому спустя столько лет я все еще сижу с визами. Зато я не пропустила ни одного праздника. Ни о чем не сожалею.
— Когда были в Беларуси последний раз?
— В 2020 году, в начале сентября приехала на протесты. Пробыла полтора месяца. На протяжении месяца ходила на протесты, а полмесяца — уже нет, у меня была травма. Подруга мне зашивала ногу дома под лампой.
— Травма связана с участием в протестах?
— Да, я упала на лестнице, когда был налет ОМОНа на площадь Якуба Коласа.
— Помните свои чувства в сентябре 2020 года?
— Я такого города, как Минск в сентябре 2020 года, не видела, наверное, нигде. Это было фантастически. Несмотря на то, что уже активно шли репрессии, по всему городу виднелась национальная символика, можно было спокойно зайти в бары, там были тематические напитки, везде звучала белорусская музыка.
Были очень живые люди — они смотрели друг другу в глаза, выискивая своих, улыбались. Такого я в Беларуси не видела никогда. Говорят, сейчас это исчезло. Говорят, сейчас в Минске в метро люди снова смотрят в пол. Надеюсь, что белорусы снова поднимут глаза и будут смотреть друг на друга, выискивая своих, а не врагов.
— Как думаете, в будущем будете участвовать в политике не только со стороны администратора процессов, но и как их инициатор? Вы станете политиком?
— Я не знаю, пока не готова ответить на этот вопрос. Буду смотреть, что будет более эффективно. Я довольно многозадачна, но не уверена в себе как в публичном спикере, как в человеке, который несет четко сформированные политические идеи. У политика все-таки должно быть твердое понимание своей политической позиции.
За последние годы моя менялась — я изучала и правые, и левые партии. Мои взгляды в отрыве от белорусского контекста, то есть глобальные, еще не до конца сформированы. Поэтому не считаю себя потенциальным политическим лидером. Пока что. Возможно, когда-нибудь сформирую собственную идеологию и захочу собрать вокруг себя ее сторонников. Но сейчас я эффективный координатор.
