Для многих белорусов, живших в приграничье с Украиной, Чернигов всегда был близким городом. С начала войны он регулярно обстреливается, разрушены системы водо- электроснабжения. Публикуем три истории жителей этого города. Двое из них по-прежнему остаются в Чернигове, а еще одна женщина вместе с семьей переехала в Черкассы.
Надежда, которая живет в частном доме: «Летит самолет — и кидают, кидают, кидают»
— Что вам рассказать? Бомбят каждый день, не переставая, но мы держимся, — начинает черниговчанка Надежда, стараясь рассказать все самое главное сразу, «пока ловит связь и есть заряд на телефоне».
— Ракеты, грады, самолеты летят. Чернигов весь в руинах, — описывает женщина, раньше не знакомая со всеми этими страшными военными словами.
Надежда живет в частном доме. Вместе с ней — уже взрослые сын и дочь, крестная Надежды, недавно был еще родственник, но уехал к своим родным.
— В городе нет воды. Ходим на Десну и Стрижень (река, которая протекает через Чернигов, и ее правый приток) — люди на речке стирают, берут воду и несут домой, еще сливают дождевую — чтобы помыться, помыть посуду. Питьевую привозят наши власти, не бросают нас, дают гуманитарную помощь. Мы живы, не голодные. Многие люди готовят на кострах на улице, если дома нет газа. Во дворах многоэтажек вырыли туалеты, — спокойно перечисляет Надежда.
В ее дворе есть погреб, потому с продуктами, говорит, пока все в порядке.
— Все, что в морозилке лежало, я переработала на тушенку и сложила в погреб. Люди, которые уезжали из города, оставляли соседям свои продукты: и мясо из морозилок, и крупы — у кого что было. Все равно ведь пропадет, а так у оставшихся будет еда на какое-то время. Так моей сестре соседи отдали, люди большие молодцы. Это очень большая помощь, она нас спасает. Ну и в магазинах еще что-то есть.
Те, кто остается в многоэтажках, могут пока что хранить на балконах. Как выживать потом, люди пока стараются не думать. А потом может быть тяжело: город теперь изолирован.
— Недели полторы-две у нас нет света. Ночью — темень страшная. Чтобы зарядить телефон, ищем в городе генераторы. Но самое страшное, что они (российские военные. — Прим. ред.) разбомбили котельные, три дня назад — мост на выезд из города в сторону Киева. С электричеством проблемы, наверное, надолго. Многие электрики, у которых был допуск к работе на высоте, уехали или ушли воевать — кому все эти линии восстанавливать? Но это все уже как-нибудь переживем. Самое главное — чтобы не стреляли.
В Чернигове нет света около полутора-двух недель. Как рассказал мэр Чернигова Владислав Атрошенко в интервью украинскому журналисту Дмитрию Гордону, погибли два электрика, которые пытались починить линию электропередач. Многие работники предприятий критической инфраструктуры просто уехали, и восстанавливать ее некому.
Как приспособились жить без водоснабжения и электричества, стабильной связи, так привыкли и к бомбежкам, говорит Надежда. Она все возвращается к этой теме.
— Бомбят постоянно. Тут же и наши ответку дают, но своих по звукам мы знаем, да и от них же тут ничего не разрывается, а где-то далеко. А эти [россияне]… Вчера бахали — сразу во всех точках начинает гореть. Самое страшное, знаете, когда с самолета. У нас бомбили каждый день с 4 до 5 часов, — рассказала женщина, не уточнив, утро имеет ввиду или день. — Мы уже знали это время: летит самолет — и кидают, кидают, кидают. Сначала мы прятались в погреб, а теперь уже привыкли и просто выходим из дома — боимся, чтобы в дом не попало и нас не завалило обломками. Выходим в огород, становимся где-нибудь под стенкой и смотрим, — рассказывает женщина по телефону и говорит, что слышит выстрелы. — Вот, слышишь? Гатят опять! Как начнут, особенно если грады, — это вообще страшно. Сегодня хотя бы дождь идет — может, хоть не будут гореть дома.
Надежда вспоминает, какой месяц назад была улица, на которой она живет: аккуратные домики, пешеходные тропинки, узкая дорога для машин. Теперь на ней осталась ее семья и еще около 5 человек в других домах. Остальные дворы — пустые. И хорошо, если еще целые.
— Буквально через 200 метров от нас попали в дом — он сгорел за полчаса. Напротив двухэтажный — тоже пробило крышу осколками. Я свой дом каждый день крещу, Бога прошу… Еще одна семья собирается уехать — не могут больше тут находиться. Когда у нас обстреляли людей, которые стояли в очереди за хлебом, там был и наш знакомый. Он истек кровью, потому что скорые не могли оказать помощь сразу всем. Я так боюсь все это видеть, что никуда не хожу! А сын рассказывал, что местами видел весь асфальт в крови. Окна повыбивало в поликлинике, стреляют по школам, по садикам. Уничтожают всю инфраструктуру. Хотят людей этим взять. Но люди не сдаются, держатся, сколько хватает сил! Мы знаем, что победа за нами. Пишите про это, рассказывайте всему миру!
На последних минутах, что нам удается поговорить, женщина задает вопрос:
— Да и из Беларуси же, наверное, ракеты на нас летят, да? Знаете, моя сестра написала стих. Она живет в деревне, сейчас они временно оккупированы. На русском называется «Обращение к соседям». Очень просила его где-нибудь опубликовать. Она очень любила Беларусь и очень тяжело все это переживает.
Святою була земля твоя, Білая Русь,
і люди були такі мирні, щасливі.
Та що ж з вами сталося, наші сусіди,
чому ж ви мовчали, чому допустили?
В обійми святої землі
ви варварів, орків впустили!
Ви ж знали! Не кажіть, що не знали,
не хотіли ви знати,
дурили себе і тішились тим,
що знищать варвари нас —
нациків та хохлів.
Та не вдалося скорити народ України,
вам це, боюсь, і не зрозуміти.
З землею рівняють міста наші мирні,
вбивають, катують людей ні в чом не повинних.
Вбивають дітей, народжених жити.
Та всіх нас не знищать — нехай і не мріють!
Весь світ вже побачив і нам допоможе,
І житимуть на землі своїй вільній
нескорені й горді мої українці!
А що ж скажете ви своїм дітям, сусіди? <…>
Максим, который живет в бомбоубежище: «В квартиру мы больше не возвращаемся, я знаю, сколько стоит жизнь»
29-летний Максим Богомаз — волонтер в одном из микрорайонов Чернигова. Помогает развозить продукты, воду, одежду, эвакуировать пострадавших после обстрелов из домов, в основном — женщин с детьми. Он спокойно и уверенно рассказывает о войне и ситуации в городе.
— Война для меня идет не первый день — я волонтер с 2014 года. По действиям России было понятно, что война затронет всю Украину. Вы поймите: наша страна получила толчок развития свобод — права выбора, принятия решений и так далее. Мы такой маленький блокпост на краю Европы. Считаю, что это и стало камнем преткновения для нашего глупого соседа: если мы сильно оторвемся вперед, россияне увидят, что у нас лучше, чем даже в Германии, и задумаются, почему у них не так. То же самое и с Беларусью. Когда у меня в доме прятались репрессированные ребята из Минска, [рассказывали, что] все не так хорошо у вас в стране. У меня нет обиды на белорусов, разве что на то, что они боятся выходить на улицы, — рассуждает мужчина. — Боязнь чего-либо приводит к еще большему ужесточению режима. Свобода дорого стоит, и мы свою отстояли. Или вы думаете, что ваш Лукашенко сильно отличается от нашего Януковича?
Мужчина, кажется, готов долго говорить о причинах войны, о том, как стойко ее переживают украинцы, и вспоминает, как встретил ее сам.
— В 3 часа ночи позвонила теща, она живет на границе с Россией, сказала: едут. В 03.24 мы услышали, как движется по городу наша техника, и стало все понятно. Мы стали готовиться расчищать убежище, собирали людей, чтобы обсудить, как будем действовать. Все сделали за полдня.
Бомбоубежище, где находится Максим, — подвал в одном из городских зданий. В каком именно, он не уточняет из соображений безопасности. Здесь Максим и другие волонтеры организовали штаб: принимают заявки от населения, живут сами, селят других людей, если приходится. Мужчина не собирается покидать город.
— У меня двое детей. Одному семь месяцев, второму — три года. Это было для меня важно, чтобы им за меня не было стыдно. Я здесь родился, они здесь родились. Это наша земля, почему мы должны уезжать? — поясняет он свое решение остаться в городе. — Когда что-то сильно прилетает, старшая дочь еще боится, но уже не прячется. Говорит: «Папа, бубух!» Некоторые дети, когда затишье, играют рядом с бомбоубежищем. Я своих все же хочу вывезти, но пока нет возможности, да и ситуация контролируемая: русские несут большие потери. Россия отправляет к нам 20-летних парней воевать против подготовленной армии, и они погибают. Их матери будут считать, что в этом виноваты мы. Но я ни в чей дом не приходил, понимаете? Нам не нужна эта война.
Волонтер тоже рассказывает, что люди в городе живут под обстрелами практически сутки напролет. Приспосабливаются к условиям.
— Чернигов — это Мариуполь на минималках. Тоже сильно разрушен бомбами. По городу есть дизельные генераторы, через которые люди заряжают технику. Вот сейчас мы будем собирать деньги для больницы на такой генератор. Магазины работают, аптеки — ситуативно: сотрудники и владельцы сами решают выходить, это ведь их жизни. Коммунальники по мере возможности вывозят мусор, чистят улицы.
В Чернигове уничтожены тепловые магистрали, в домах из-за морозов повредились трубы, сообщает мэр города Владислав Атрошенко. По его данным, в октябре 2022 года будет невозможно начать отопительный сезон: «Если будут в наличии все деньги, необходимые [на ремонт], и будут каждодневные работы, [восстановление займет] 3−4 года». Разбиты сети водоснабжения — емкостей для раздачи воды людям недостаточно.
— Что касается отсутствия воды и удобств. Кто-то роет ямы возле дома для туалета, кто-то набирает в большие бочки техническую воду из реки, а потом ковшиком сливает в унитаз, чтобы смыть. Мы вот набираем воду в двухсотлитровые бочки, в нашем подвале в соседнем помещении есть туалет, все нормально. В квартиру, где есть ванная, мы больше не возвращаемся: я знаю, сколько стоит жизнь. Влажные салфетки — классный способ помыться.
— Они же быстро заканчиваются.
— Гуманитарки у нас много. Запаслись продуктами питания от наших европейских друзей — какое-то количество еще есть, кормим людей. Пока все не так плохо. Но вы же понимаете, что я мыслю категориями, что может быть еще хуже? Сейчас у нас есть небольшая, скажем, дыреха в наших складах гумпомощи из-за того, что разрушили мост. Но мы ее поправим, люди будут сыты. Найдем решение. Не будет сухопутного пути — будем возить на лодках, — все так же уверенно и с оптимизмом заявляет Максим.
По словам мэра города Владислава Атрошенко, из-за разрушений моста, связывавшего Чернигов с Киевом, город в 100%-ом окружении россиян. Торговые сети и волонтеры не могут завезти туда продукты.
В городе остаются и семьи с детьми, и старики. Точечно помочь каждому невозможно, говорит Максим. Люди научились кооперироваться, собирать списки, кому что нужно, по всему дому и передавать их волонтерам. Бабушки, говорит Максим, теперь умеют пользоваться смартфонами. За неделю, по его словам, число заявок от населения его района увеличилось в 20 раз.
— Люди банально хотят пить. Обычно за два дня закрываются заявки по воде, но это когда нет обстрелов и волонтеры могут ездить по городу. Если тихо — мы едем, если не тихо — едем, но с осторожностью, если летит самолет — все прячутся. В блиндаж, в погреб, подвал — что видим, там и прячемся. Если мы едем и начинается обстрел, тормозим, глушим машину и ложимся прямо в ней или под нее. Если прилетит, то, значит, судьба такая.
— Мы уже сбились со счета, сколько раз попадали под обстрелы. Самый страшный был первый — буквально за нами прилетел град. Потом стало входить в привычку. Знаю, что на днях погиб волонтер, который эвакуировал людей из города. Есть и другие такие случаи, но я не могу вам называть количество. Сколько погибших всего, я не знаю, — поясняет мужчина. — Страх за свою жизнь у меня то есть, то нет. Я понимаю, что есть риск [не вернуться домой]. Кто-то не чувствует себя частью общества, а я чувствую, поэтому и помогаю другим. Мы — украинцы. Мне кажется почему-то, что у нас это в генах.
Сейчас городские власти ведут учет погибших по раненым, которые попали в больницу и не выжили, таких — более 150 человек. Данным по погибшим на месте на линии фронта или во время бомбежек ведет прокуратура, таких данных у мэра нет. Городское кладбище «Яцево» находится в зоне боевых действий и не работает — людей хоронят в траншеях на кладбищах, которые считались заполненными. Сейчас — в среднем по 40−45 человек в день. Три городских морга переполнены, в них не хватает мощностей холодильников.
Спрашиваю Максима, что чувствует его жена, пока он помогает людям, рискуя своей жизнью. «Света, иди сюда!» — зовет мужчина супругу и просит задать этот вопрос ей.
— С одной стороны — страшно, волнуюсь. А с другой — очень горжусь своим мужем, который, хотя у него есть семья, пытается помочь другим, — отвечает девушка. — Иногда у меня проскакивает паника, но стараюсь держать голову холодной и надеюсь на Бога: по-другому я не знаю, как еще так жить.
Алла, которая покинула город: «В паузах между обстрелами всем домом пилили деревья во дворе и в общем ведре на костре грели воду»
Когда мы созваниваемся с Аллой, она находится в Черкассах, куда выехала в 21 марта — успела за два дня до разрушения моста. Женщина вышла на улицу, чтобы поговорить. Она говорит, что все время присматривается к небу. Предупреждает, что беседа может прерваться — звучит сирена.
Из страны Алла выезжать не собирается, а вот в Чернигове больше находиться не могла.
— Там осталась горсточка людей, которая пытается как-то выжить. Питьевая вода выдается по 10 литров на руки, если успеешь добежать между артобстрелами. Или кто-то, у кого есть вода из скважин и фотопанели, выбрасывает шланги на улицу — остальные приходят и набирают. Но это небезопасно: сразу работают наводчики, и может прилететь. Газа нет, особенно на окраинах, а я как раз жила там — у нас велись бои. В паузах между обстрелами всем домом, кто остался, пилили деревья во дворе и в общем ведре [на костре] варили воду — кто на чай, кто еще на что. Кто как может, так и выживает. Самая популярная пища — это яблоки, потому что это и жидкость, и еда. Когда я уезжала, вынесла оставшиеся продукты на крыльцо. Из гуманитарной помощи, что я видела в магазине, стояло детское питание — по одной пачке сухой смеси каждый брала мама с ребенком месяцев 6−7-ми. Молочки в городе нет.
Окраины, говорит Алла, равняются с землей. У нее больше нет дома.
— Моя квартира в первый день пострадала от града и снарядов, ее теперь нет. В мамину квартиру, которая недалеко от моей, тоже прилетело. Мы переместились на дачу, там рядом ТЭЦ, по которой быстро начали «работать» (обстреливать. — Прим. ред.) — дача тоже ушла. Вернулись в город и жили в чужом офисе на полу. Воду там, пока не закончилась, набирали в пакеты, чашки. В машину людей, которые брали воду и развозили другим людям, попал снаряд — двое человек погибло, один мужчина — на глазах у своего сына. Естественно, после взрывов по улице летают вещи. И невзирая ни на что, люди перед своими домами еще что-то пытались убирать. Я видела, как возле моего дома вещи тоже были собраны, осколки — более-менее подметены. Дворники, видимо, собрали. Люди старались до последнего. Надеются, наверное, что хотя бы внешний вид поддержит уверенность, что это наш город.
Алла тоже вспоминает ту самую очередь за хлебом. Про нее у женщины есть две истории. На удивление, одна из них, если можно так сказать в условиях войны, — с хорошим концом.
— Как-то у меня на крыльце сидел 94-летний дедушка — оказалось, в той очереди должна была стоять его жена. Он и сам туда шел, слышал, как прилетел первый снаряд, второй. Одним из первых бродил среди тел людей, которые раскидало. Он искал свою жену. Не нашел и уже возвращался, как она вышла из соседнего двора: тоже где-то задержалась. И этот мужчина мне говорит: «Я никогда в жизни так ее не любил, как когда понял, что она жива», — вспоминает Алла и тяжело добавляет. — Там же погиб отец друга моей дочери.
— Люди теперь, наверное, боятся стоять в очередях?
— Здесь уже нет понятия «бояться» — есть понятие «что-то принести домой». [Люди] присматриваются к небу, прислушиваются. Воздушная тревога звучит постоянно: артобстрелы, грады, мины «ухают» с утра, бомбы. Через какое-то время начинаешь четко распознавать, что летит. Когда сидишь в подвале, над тобой ходит пятиэтажка, а под тобой — отдельно пол, понимаешь, что сбросили раза три подряд что-то совершенно, скажем, негуманное. И это где-то километра через четыре. Ночью через отражения в окнах многоэтажек очень четко видно, какая часть города горит. Ужасающее зрелище. Гасили и по больницам — окна вылетали, их снова забивали фанерой. Честно говоря, я даже не знаю, куда возвращаться.
Женщина вспоминает, что после первых дней в подвалах и темноте ей было больно видеть небо и свет. Тогда же проскакивала мысль, что про город и его жителей забыли.
— В темноте ты знал, что до туалета — 3 шага, 2,5 — до стола. Знал, где стоит лампадка, которую мы зажигали каким-то маслом, и старенькое радио. По нему очень мало говорили про Чернигов, и я думала: или у нас все так хорошо, или о нас никто не знает. Когда связь появлялась, люди часто не писали родным, что живы, а пытались достучаться до центральных телеканалов: «Мы тут загибаемся, держим войска, чтобы прикрыть Киев. Где помощь? Хотя бы информация, слова поддержки». Потом уже я увидела, как много людей нас искало. Всех сильно подбодрило, что Чернигов признали Городом-героем. Думаю, что помощь нам была — без нее не только окраины были бы сожжены. Хлопцы сражаются за нас.
— Знаете, пока я оставалась в Чернигове, у меня не было ни слезинки — был стимул выжить, поддержать людей, помочь им. Мы знакомились в очередях, выговаривались, если кто-то угасал, его подбадривали. Но потом начали ломаться люди рядом со мной: не всегда хватает сил — это все идет уже месяц. Моя мама вообще отказывалась выходить из дома — собиралась тихо угаснуть где-то и все. И я поняла, что надо уходить, что буду винить себя, если что-то случится. Я молю Бога, чтобы у тех, кто остался, еще хватило сил держаться. Ощущаю сплав ненависти и ярости от мысли, что на моей земле может быть чужая нога.
Из города семья Аллы выезжала в большой колонне. Обычно до Киева добирались за 2 часа, а в этот раз ехали 17 часов, намотав 400 лишних километров.
— Колонну сразу стали бомбить, она разбилась на три части: мощные машины рванули вперед, микроавтобусы остались сзади, а остальные по одной-две машине шли наощупь, так и мы. Если видишь на обочине табличку «мины», понимаешь, что минировали наши; если нет таблички — все равно не лезь: там это сделали россияне, это понимаешь по стоящему там обгоревшему авто. Когда слышишь свист, вздымается земля — это начинается пристрелка. Ты рвешь когти, даже если не умеешь водить. У моей подруги с двухлетним внуком куском снаряда вырвало часть крыши и заднее стекло — они заклеили пленкой и поехали дальше. Это просто гонка на выживание, — описывает путь в безопасность Алла. — Мы очень много бензина сожгли, пока ехали по полям. В каком-то селе люди просто по стакану собирали нам пять литров, чтобы мы могли доехать до Киева. Деньги с нас никто не взял.
— У меня два ангела в жизни, — продолжает черниговчанка. — Моя коллега Елена, которая отдала свой последний бензин, чтобы мы смогли выбраться из города, и Ирина, которая нас приняла в Черкассах, разместила в общежитии, помогает обустроиться, почувствовать себя в безопасности. Я уже записала дочь в 7 класс, нас сразу приняли. Вокруг, оказывается, так много открытых и отзывчивых людей!
Алла хочет забыть то, что стало с ее городом из-за войны.
— Поэтому и уезжают люди. У меня сейчас почему-то безумное чувство вины… — собеседница впервые плачет. — Простите, наверное, эти эмоции должны были выйти. Там люди. У меня друзья, близкие остались, многие — волонтерят. Я тоже пыталась — искала людей, которые не выходили на связь. Это тяжело: многие находили какое-нибудь более-менее пристойное укрытие и от страха не выходили оттуда днями. Я обходила такие, светила фонариком и пыталась выяснить по именам.
У волонтеров районных штабов не хватает ресурсов на проверку, дома ли находится человек, который какое-то время не выходит на связь.
Тишины у семьи Аллы и жителей Черкасс, которые ее и других переселенцев приютили, нет. Но тут, с удивлением рассказывает женщина, на сирены реагируют иначе.
— Быстро реагируют на воздушные сирены те, кто приехал из Чернигова и Харькова. И наших видно по взгляду: мы смотрим или в небо, или в землю — ищем бордюр, ямку, куда можно при необходимости лечь. Мы уже поняли, что 33 неприлета не значат, что 34-ого не будет. Местные же спокойно спят, когда звучит сирена. Страшно, что здесь у людей уже появилось ложное чувство безопасности, — говорит Алла, но с надеждой. — Но я смотрю на них, на город и понимаю, что возможность нормальной жизни — она есть. Сейчас вижу, как едут танки, а дети рядом на поле играют в футбол. Господи, пусть они и не узнают, что значит сирена на самом деле.
