С Полиной Лешко мы созванивались несколько раз. Долго она говорить не могла: 35-летняя женщина с супругом сейчас живет в Варшаве, у пары трое маленьких детей. Младшая, Вера-Каталина, еще будучи в животе у мамы, пережила суд по «хороводному делу», приговор и побег из страны через лес. Несколько недель родители даже не были уверены, что дочь все еще жива. Мы поговорили с Полиной об обысках на глазах у детей, о суде и угрозах отобрать малышей и о побеге из страны на седьмом месяце беременности. Вот ее монолог.
«Была надежда, что скоро это закончится, их всех посадят»
— В 2020 году я не ожидала, что такое увижу. Мы с Андреем (муж Полины. — Прим. ред.) участвовали везде, где только было можно. Девятого числа были возле нашего избирательного участка в Бресте, ждали там до 12 ночи. Никто не объявлял итоги, люди свистели, орали. Потом кто-то вызвал милицию, всех начали паковать. Мы умотали оттуда, но поехали на площадь. Видели, что там творилось: кровь, светошумовые гранаты. И потом выходили почти каждый день. Просто смотреть на то, что творилось с людьми, было невозможно.
А дальше нас быстренько опознали. 17 сентября 2020-го мне позвонили с работы и сказали, что нас ищут. Я думаю: «Ну ладно, пускай приходят». Мне было смешно, я была уверена, что осталось недолго, что их всех пересадят очень быстро. Не боялась, разговаривала очень даже борзенько. Чего они к нам приперлись? Шли бы куда-нибудь подальше. Когда сотрудник понял, что я не боюсь, заявил: «Ну, раз вы так разговариваете, я могу вам сказать, что вы будете сидеть долго и упорно». Я спрашиваю: «А почему? Что я такого сделала?» На что он открывает свою папку и выкладывает мне фотографии мужа и меня на марше. И говорит: «Вы уголовники гребаные, ваших детей заберут в приют. А вы живьем сгниете в тюрьме вместе со своим мужем». Я только ответила: «Хорошо, посмотрим». На нас обоих было заведено уголовное дело по факту хоровода в Бресте 13 сентября.
И с того времени нас стали таскать по допросам. Первая была я, муж был тогда в рейсе (он работал дальнобойщиком). После обыска и допроса я вышла оттуда в девять вечера. Вообще думала, уже не выпустят. Позвонила сразу мужу, говорю, что возвращаться нельзя, пусть остается где-нибудь в Литве. Потому что посадят. Он не поверил, вернулся. Его сразу же вызвали на допрос и закрыли выезд из Беларуси.
Нас всячески унижали: «Вы бэчебэшники, конченые твари». Ни о какой еде и туалете речи не было. Меня, слава богу, не били, и мужа тоже. Но психологически они обрабатывали очень хорошо. Нам помогло лишь то, что мы понимали, кто это такие, и так просто сломать не получилось. Но тогда муж потерял работу, а так как я была в декретном, работал он один. Мы не знали, что делать, да и еще была надежда, что скоро это закончится, их всех посадят. К тому же мы считали и до сих пор считаем, что мы ничего плохого не сделали. Имели право.
В этом всем ужасе прошел сентябрь, октябрь, ноябрь. И в декабре я узнаю, что в положении. У меня уже к тому времени были проблемы со здоровьем, начались панические атаки, обмороки. Но я решила, что буду рожать ребенка, и они не смогут у меня его отнять. Тогда поняла, что ни в коем случае не буду говорить силовикам про ребенка. Боялась, что меня посадят в СИЗО и отобьют его ногами. И я скрывала это, пока можно было. Я была очень худая, много веса потеряла на нервах. Они знали, что я в больнице, видели, что меня тошнит, меня мутило и рвало на допросах. Пришлось сказать, что я беременна. Они никак не отреагировали, только попросили принести справку. И ничего не поменялось. Слава богу, получилось сохранить беременность.
«Мы говорили в суде, что они нарушают Конституцию»
В январе 2021-го начали судить первую десятку по нашему делу. Потом вторую, третью. Мы уже на первой поняли, что мы будем сидеть. Потому что у них половине дали «домашнюю химию», половине обычную, на полтора года. А второй группе уже начали давать колонию.
Нас с мужем не задерживали, но моя беременность была очень тяжелая, и я не могла рисковать на ранних сроках и срываться куда-то зимой. В общем, мы все понимали, но выхода не было. Оставались в Беларуси и ждали нашего суда.
Дело начали рассматривать 14 мая. Нас было 12 человек, в клетке — четверо. В зале находились репортеры, еще не все выехали. У нас на заседаниях были даже люди: не так много, но зал заполняли. Это добавляло уверенности. Мы там боролись как могли. Говорили им: «Вас посадят, вам в Гаагу. Вы под трибунал пойдете». Говорили, что они нарушают наши права. Цитировали им Конституцию, которой они ничего не могли противопоставить. У каждого было последнее слово, каждому давалось слово в процессе. И мы не молчали.
8 июня нам всем дали сроки. Мне полтора года «домашней химии», Андрею — обычной. Хотя судья прекрасно понимал, что мы ничего не сделали. Мы с мужем сразу же подали апелляцию. И после этого у нас было немного времени, чтобы либо смотаться, либо сесть. С другими осужденными мы обсуждали, кто что будет делать, в какую сторону бежать. Потому что сидеть было не вариантом, здоровыми оттуда точно не выйдем. Мы с мужем решили рискнуть, несмотря на мой большой живот, потому что вариантов не было. Позволять забрать детей в приют и садиться самим — это все, конец.
Мы уже знали, что люди бегут через лес, плывут через реку. И искали тех, кто может нам в этом помочь. Понятно, что переплывать через реку я бы не смогла с таким большим животом: была опасность, что мы с ребенком погибнем. Но никак не могли найти сухопутный вариант, чтобы был хоть какой-то шанс нам остаться в живых и убежать. В итоге нашли способ, как попасть в Украину через лес. Он был самый быстрый, но и самый опасный и страшный. Но времени не было — мне нужно было рожать через два месяца.
«Когда заходила в лес, сказала мужу, чтобы он берег детей, если со мной что-то случится»
— Мы переходили границу в конце июля 2021 года. А за несколько дней до этого наших старших детей вывезли из страны родные. Все это не было просто прогулкой через лес. Мы некоторое время скрывались, потом вышли на человека, который должен был нас провести. Дождались от него ответа (все было покрыто мраком, мы до последнего не знали, ответит ли он, потому что связь была односторонней). В итоге он вышел на контакт, мы поехали в определенный город, сидели в определенном месте. Он просто подошел сзади, взял нас за куртки и завел в машину. Эти люди шифровались серьезно. Но сейчас, насколько я знаю, они сидят.
Мужчина, который нам помогал, вообще офигел, когда увидел меня. Я так поняла, он даже не знал, что я в положении. Или просто не ожидал, что такой большой срок. Я спросила: «У нас вообще есть шанс выйти на другую сторону в Украине?» И по его взгляду поняла, что ситуация — капец. Но он сказал: «Попробуем».
Было очень страшно. Когда я заходила в лес ночью, думала только о том, что мне нужно к моим детям. У меня были сомнения, что вообще оттуда выйдем. Наверное, это было состояние шока. Помню только, что засунула в рот крестик и перекинулась с мужем тремя словами. Я сразу сказала, чтобы берег детей, если со мной что-то случится. Мы оба понимали, что если начнут стрелять, то я не побегу с этим животом.
Я городская жительница, никогда не ездила по лесам, по болотам. За грибами и то три раза в жизни ходила. То есть что такое болота и непроходимый лес, не представляла. И только там поняла, что значит продираться через все это, бежать, падать, вставать. Мы не шли, мы бежали, а когда слышали шорохи, ложились. Перебегали канаву, болото. У меня были ободраны локти, ноги, руки. Я падала на живот. Нам еще сказали полностью запаковаться в куртки, потому что там комары, вся эта живность лезет в лицо. Жара была страшнейшая, тебе нужно раздирать руками ветки из последних сил, а с тебя все льется, ты весь мокрый в этой грязи, в этом болоте. И должен идти. Все это заняло часа четыре примерно.
В конце, когда мы увидели украинского пограничника, я уже была не очень в сознании. Нас посадили на мотоцикл, и еще часок мы на большой скорости гнали до ближайшего села. Там сели в автобус, но я уже это плохо помню. Была еле живая, практически в бессознательном состоянии. И мы поехали в Киев, где ждали дети. Было уже утро, восемь или десять часов.
«Дети были в шоке: „Мама, когда мы пойдем домой?“»
— В Киеве у нас не было ни жилья, ни договоренностей. Мы просто отправили детей в никуда с нашими близкими. Они искали, где можно остановиться. Был контакт таких же бежавших, как мы, белорусов, которые помогли найти однокомнатную квартиру, без мебели, без кровати, без всего. Но других вариантов вообще не было. Хотя бы не на улице.
Трое суток я потом приходила в себя. Муж еще бегал по аптекам, но не нашел таких лекарств, которые я принимала в Беларуси. Он купил магний, я горстями его закидывала себе в рот и просто лежала. У меня не было ни аппетита, ни сил, давление низкое. Дочка внутри не шевелилась, хотя ничего не болело. Я плакала, потому что думала, что уже все. Через некоторое время мы вышли на волонтеров, которые пытались договориться, чтобы я сходила к врачу. Но оказалось, что это очень сложно. И я на прием не попала. Через неделю-полторы малышка начала шевелиться, а я практически пришла в себя.
Тогда мы начали решать все эти вопросы с документами. Что делать? Где жить? Как легализоваться? Как вообще быть и как попасть в Польшу? В Украине у нас никого. В Польше тоже, но с легализацией там проще. Работать у мужа возможности не было: я не могла одна оставаться с детьми в том состоянии. Так что жили на сбережения.
Мы получили польские визы, вышли на связь с волонтерами и пытались понять, что нам делать. Все говорили разное. Кто-то советовал идти напрямую на границу, уверял, что нас пропустят. А еще один волонтер напугал нас, что в таком случае будем жить в лагере для беженцев в ужасных условиях. А как мне рожать в этом лагере? Поэтому решили не рисковать и ехать легально.
Пока разбирались с документами и делали визы, скитались по хостелам в Киеве, потому что не находили вариантов. Больше месяца мы провели так. Очень тяжело было все это переносить. Ладно еще нам, взрослым, но когда есть еще двое детей, которые постоянно хотят кушать, пить, им негде лечь, у них нет игрушек… Они вообще ничего не понимали. Дети были в таком шоке и прострации: «Где мы? Мама, когда мы пойдем домой? Мама, что происходит?»
Особенно сильно пострадал старший сын. Он уже в шесть лет все понимал, видел обыски, как я падала в обморок. Нельзя детям переживать все то, что случилось с ним. И когда мы были в Украине, он постоянно говорил: «Милиция, надо прятаться, они сейчас нас будут бить». Он до сих спрашивает, точно ли они не будут нас бить и убивать. Боится ужасно всех этих мигалок и если кто-то стучит сильно в дверь. Дочке было на тот момент три, сейчас пять. Ей намного меньше досталось, потому что в силу своего возраста она не все понимала.
«Родила и принесла ребенка в эту комнатку хостела»
— В итоге мы купили билеты до Варшавы (уже оставалось не так много денег), сели в автобус и поехали. Думали, что благополучно попадем в Польшу, но не получилось. Когда мы на польской границе сказали, что подаемся на международную защиту, пограничники наотрез отказались заниматься нашей семьей. Они сказали ехать в Варшаву и делать все самим, так как были визы. Но мы не могли ехать так, нам сказали волонтеры, что тогда придется рожать платно. Поэтому было очень важно получить на границе документы о том, что мы подаемся на международную защиту. В итоге пограничники продержали нас там почти двое суток без еды и воды. Дети были бледные, у меня давление упало, начало рвать. Оставался месяц до родов. Этот инцидент был из ряда вон выходящий, такого не должно было случиться с нашей семьей. У нас даже брали интервью польские издания. В итоге они все-таки дали нам эти карточки, что началась процедура по обеспечению защиты.
Потом мы жили в хостеле в Варшаве, где были бежавшие белорусы. У нас была комнатка. Первые несколько дней я там отлеживалась. До самых родов мы жили там. И даже дольше: я родила и принесла ребенка в эту комнатку хостела. Для меня это ужасное время, я хочу это забыть и больше не вспоминать. Это было страшно.
После рождения дочери мы еще месяц, наверное, искали жилье: никто не хотел сдавать квартиру. Нам нужна была помощь хотя бы с языком, потому что по-польски говорили слабо, позвонить по объявлению было очень сложно. Даже если получалось, когда слышали, что трое детей, разговор заканчивался.
Потом к нам пришли брать интервью две женщины, одна полька, а другая белоруска, которая жила там уже лет шесть. Она переводила. И когда она услышала, что мы не можем найти жилье, рассказала про знакомого поляка, у которого есть старое нежилое помещение, в котором мы могли бы остановиться. Мы с ним связались, поехали знакомиться. Отнеслись к предложению настороженно, думали, может, хотят обмануть или что-то еще. Казалось странным, что поляк хочет нам чем-то помочь. Оказалось, что это был очень старый дом, практически как барак. В нем жила его мама 10 лет назад, а потом она умерла, и здание стояло заброшенным. Все старое, покрыто тонной пыли.
Я сказала Андрею, что не представляю, как мы там будем жить. А муж говорит: «Ну, я попытаюсь что-то сделать». И он за неделю выбросил все оттуда, мыл, убирал, строил, чинил, потом красил. То есть мы ремонт делали косметический, чтобы можно было хоть как-то существовать. Привели все в порядок. Паша (фотограф Паша Кричко, который снимал Андрея с новорожденной дочерью. — Прим. ред.) потом приехал к нам и был в шоке от того, как все изменилось. Сначала у нас не было мебели, мы спали на надувном матрасе. Со временем нашли старую кровать, раздобыли старый матрас. Для детей поляки помогли купить двухуровневую кровать. Все для жизни по минимуму там было, чисто и аккуратно. Нам еще в Украине открывали сбор на BYSOL, деньги собрали очень быстро, но мы долго не могли их получить. И уже когда были в Польше, нам все перевели. Эти деньги очень выручили первое время, мы купили мебель, все для новорожденной, платили коммуналку. А потом муж где-то с ноября 2021-го пошел подрабатывать в такси. Заработки были не очень большие, но нам на еду хватало.
В этом доме мы прожили девять или восемь месяцев, до конца школьного года. Владелец дома помог нам оформить Ваню в школу, Нику в садик. Ему мы платили только коммуналку. Но у нас был договор, что Ваня заканчивает школу — и мы съезжаем. Конечно, было очень страшно, нас никто никуда не хотел брать. Уже подходил май, а у нас снова не находилось вариантов по жилью, потому что трое детей. И чисто случайно мы познакомились с украинкой, рассказали свою историю, что нам срочно нужно найти жилье. А у нее был знакомый, который сдавал квартиру и как раз кого-то выселил. Она ему позвонила, и он нас взял. До сих пор живем в этой квартире.
«Слава богу, что мы живы, мы вместе, мы тут»
— В Польше мы получили международную защиту, у нас всех временный вид на жительство. Первое время платили пособие, но потом все прекратилось. Муж работал в такси, но теперь ему стало сложнее, денег выходит мало, а семья у нас большая. Единственный вариант — ездить на фурах за границу, как он ездил в Беларуси. Получается, что я должна буду остаться одна с тремя детьми на руках. От этого мне очень тревожно. Если я упаду в обморок, некому будет даже посмотреть за детьми, пока приду в себя. Но муж вынужден так работать. Он тоже пострадал от всего этого, очень сильно похудел. Теперь ему приходится одному содержать нашу огромную семью: снимать жилье, кормить, одевать троих детей, платить за школу — сумма набегает внушительная.
Мы понимаем, что нам нужно уезжать из Варшавы, потому что цены слишком высокие. С голоду не умираем, но как в Беларуси жить не можем. Уже жду, когда смогу тоже работать. К тому же квартира в Варшаве уже слишком маленькая для нашей семьи. Мы рассматриваем варианты в другом городе, чтобы дешевле, но больше по площади.
Из-за всего пережитого у меня совсем полетело здоровье, уже давно панические атаки, нужно ходить по врачам. Этой ночью опять было такое состояние, вообще не могла спать. Бывает легче, бывает сложнее. Когда началась война в Украине, я не могла два месяца прийти в себя. Я уже консультировалась с пятью психологами и психиатром, они подтвердили диагноз и сказали, что нужно серьезное лечение. Но пока не могу решиться, потому что дочь на грудном вскармливании, прием таблеток с ним несовместим. А отнять ее от груди я не могу.
Дочка родилась очень маленькая. Ей делали все УЗИ, тесты, она здоровая. Но до сих пор очень нервная, чувствительная, постоянно плачет, сидит на руках только у меня. Сегодня выходила на улицу с папой — еле-еле одели. Она вся как струна — думаю, это связано с теми событиями. Когда чуть подрастет, будем ходить по врачам, пытаться найти причину, как-то ей помочь. Но пока диагнозов никаких не ставили. Она у нас очень желанная, мы ее очень хотели, столько пережили.
Сейчас с тремя детьми очень тяжело. Мы ведь не планировали уезжать, до последнего ждали и верили, что все закончится. И в Бресте у нас были бы бабушки и дедушки, было бы проще. А здесь у нас даже нет таких друзей, которые могли бы приехать, если вдруг с младшей дочерью нужно будет в больницу или мне станет плохо.
С кем здесь ни общаемся из белорусов, у всех подорвано здоровье: депрессии, стрессы и не только. Очень тяжело переживают смерть родителей. У меня недавно умер брат, в декабре, и просто не передать, как это было. И не похоронишь. С родителями тоже не общаемся сейчас: к ним приходили домой, и они стали звать нас вернуться. И как-то поставить свою жизнь на рельсы и чувствовать уверенность тоже не вышло.
Все говорили, что это надо рассказывать. Но последние полтора года нам так тяжело дались, что было не до публикаций. Нам надо было выжить, на что-то жить, как-то зарабатывать. Еще трое постоянно болеющих детей. И психологическое состояние не из лучших. Но в этой ситуации слава богу, что мы живы. Это всеобъемлющая радость, что мы вместе, не побитые, не сидели, мы тут. А дальше остается барахтаться и каждый день решать какие-то задачи.
