Еще до интервью боец полка Калиновского с позывным Майкл предупреждает: он не хочет называть свое настоящее имя. Если его ввести в поисковик, он выдаст не одну страницу со ссылками о его прошлой жизни. Найдется там и фото с Александром Лукашенко. Наш собеседник — известный в Беларуси IT-предприниматель и изобретатель. В 2020 году из-за своей гражданской позиции он «в один момент лишился всего» и уехал в Польшу. В день, когда Россия напала на Украину, Майкл вылетал на Канары. Собирался там жить и работать, но в ноябре 2022-го присоединился к полку Калиновского. Сейчас он командир подразделения саперов батальона «Волат». «Завтра мы уезжаем на боевые», — говорит мужчина, когда мы начинаем. А пока он сидит в уютном киевском кафе и спокойно, словно о чем-то обыденном, рассказывает о своем решении приехать на войну.
— Я сапер, а в саперы берут только людей с ровным настроением, — объясняет он свое спокойствие перед заданием. — Эмоциональные ребята, импульсивные решения — это не про нас. Подобное лишь ускоряет естественный отбор [среди саперов]. Волнуюсь ли? Ну какие переживания? О боевых начинаешь думать только перед выходом в поле, когда надеваешь бронежилет и каску. А до — это какая-то абстрактная история, так что сегодня просто готовлюсь к выезду, занимаюсь рутинной работой. Нужно заправить машину, проверить оружие. Поскольку я еще в ответе за людей, просто делаю, что необходимо.
— Можем озвучить, куда вы едете?
— В Запорожскую область, где будем применять наши собственные разработки.
— К полку вы присоединились в ноябре 2022-го. Какой была ваша жизнь до этого и как вы решили отправиться на войну?
— В 2020-м силовики пришли за мной сразу в несколько мест — домой, к моим родителям и родителям жены. Меня, к счастью, там не было, но уезжать из страны пришлось в том, в чем был. Сначала я оказался в Польше. Сделал все возможные документы, затем решил переехать на Канары. В январе 2022-го отправился туда на разведку, понял: хочу здесь жить. Так совпало, что насовсем на острова я вылетел в день начала войны. Дорога туда была так себе. Уже тогда появилась мысль идти воевать. Потом я долго пытался совместить внутренний порыв приехать в Украину с ответственностью за себя, близких и дело, которым занимаюсь. В какой-то момент осознал, что таким образом заключаю сделку со своей совестью, перестал [терзаться] и написал в чат-бот полка.
— Прежде чем перейти к разговору о полке, хочу уточнить: чем вы занимались после отъезда из Беларуси? В стране вы были в числе известных IT-предпринимателей.
— Так получилось, что [после событий 2020-го] мое присутствие в бизнесе было крайне нежелательным. Оно ставило под угрозу существование проекта и свободу большого количества людей. В итоге из дела мне пришлось уйти. Из Беларуси я уезжал с нулем, точнее с арестованными счетами и разгромленной квартирой. Сил на новые начинания не было. Я не понимал, зачем это делать. Чего ради? Когда в один момент лишаешься всего, пересматриваешь смыслы. Решил поработать просто инженером, без всяких управленческих историй. Устроился в немецкую компанию. Для меня это был период пассивной психотерапии.
— В сентябре 2022-го вы написали в чат-бот полка. Мне рассказывали, что вам как-то не так ответили и вы прекратили переписку.
— Поехать на войну — серьезное решение. У человека, который над этим задумывается, есть ряд сомнений, которые было бы неплохо развеять. Мне все-таки не 20 лет, изображать из себя коммандос я физически не способен. Увидев в Instagram полка пост о том, что нужны люди, которые могут настроить связь, обеспечить подразделение, я откликнулся. Сделал все, как было указано в инструкции, и написал свои вопросы. Ожидал получить на них ответы, а мне пришло сообщение о том, что сделать, чтобы приехать в подразделение. Хотя я еще даже не решил, поеду ли. Мне просто было интересно, чем у них занимаются связисты, подхожу ли я. Прочитав эту отписку, я пожал плечами: «Ну ок» — и больше не стал писать.
Про мою ситуацию с чат-ботом я неоднократно рассказывал в полку. В бот я сейчас не пишу, но, надеюсь, были сделаны выводы. Все-таки если на первом этапе в подразделение ехали авантюристы, романтики, пламенные патриоты и те, кто за все хорошее и против всего плохого, то сейчас это люди, которые дважды-трижды подумали.
— И все же вы в полку. Почему после отписки не распрощались с идеей ехать на войну?
— Я же понимаю, что какой-то косяк — это косяк конкретного человека. Да, этот человек может быть не на своем месте, он может затупить, но это не повод мне передумать. Эту ситуацию я рассказал одному из знакомых. Он ответил, что в калиновцах есть человек, с которым в 2021–2022 годах мы занимались волонтерскими активностями. Я удивился, написал ему — и у нас завязалась весьма содержательная беседа.
— Какие вопросы вы ему задавали?
— Что такое боевые, столько потерь, как устроена жизнь внутри. Спрашивал много чего. В медиа я видел, что у людей, которые по разным причинам разочаровались в своих ожиданиях и ушли из полка, к подразделению хватало вопросов. Было общее ощущение, что здесь что-то не так. Но, лично поговорив с человеком, которому доверяю, я понял: подобное встречал не раз. В том смысле, что, когда люди не вписываются в коллектив и выходят из него, они склонны говорить определенные вещи очень похожими словами. Это типичная проблема любой организации, которая достигает определенного размера. Чтобы убедиться, насколько это здоровая структура и двигается ли она в правильном направлении, нужно просто посмотреть на «было» и «стало». При всем бесконечном числе вопросов к полку, военные здесь подготовлены на две головы лучше, чем средний боец ВСУ (я не беру спецназ). Мы сильнее вооружены и экипированы. Все это результат работы реальных людей. И я решил, что те, кто с нуля это сделал, заслуживают того, чтобы выписать им определенный кредит доверия и к ним присоединиться.
Позже, за месяцы здесь, я увидел системный подход в организации работы. Это значит, не только бойцов, которые готовы сиюминутно выместить свой гнев, стреляя в п*****в, а и тех, кто думает наперед, договаривается с местными властями, готовит почву для будущих действий, ищет финансирование.
— Как выглядел день, когда вы окончательно решили: «Еду»?
— Это стало понятно еще в процессе разговора со знакомым. Дальше нужно было решить технические моменты: как уехать, как оставить средств семье, разобраться с юридическими вопросами, уволиться с работы. Когда в компании сказал: «Ребята, я еду на войну», коллеги мне еще насыпали денег в поддержку.
— Не жалко было менять достаточно устроенную жизнь на окопы?
— Нет, потому что она была пустой. Когда я сообщил о своем решении бывшей жене (бывшая супруга Майкла с детьми тоже переехала с ним на Канары. — Прим. ред.), она зажмурилась и ответила, что знала, за кого когда-то выходила замуж. Отец и братья моему поступку вообще не удивились. Наоборот, сказали: «Как это ты еще не там?» Меня это немного даже задело: у меня же была такая драма. Вообще, как только я решил, что еду, моя жизнь сразу наладилась и наполнилась смыслом. Появилось ощущение, что ты делаешь что-то важное, нужное, значимое.
— Ваши дети знают, где папа?
— Да. Мы регулярно созваниваемся. Они, конечно, весьма смутно представляют, что такое война. Недавно мне прислали открытки. Для них папа супергерой.
«Машина взорвалась — мы нашли только три левые руки»
— Как случилось, что вас назначили командиром саперного подразделения? Кажется, для такой должности нужны знания и опыт?
— В Беларуси я служил в ВДВ, причем это была реальная служба — и днем и ночью, и зимой и летом, а не история про три патрона. Но с точки зрения полезности и интенсивности даже это относительно того, что было здесь в учебке, небо и земля.
Еще на этапе тренировок я выловил самого опытного сапера и спросил, как попасть в его подразделение. Он объяснил. В итоге мы собрали команду из трех человек из нашего набора, и он отправил нас на саперные курсы. После моего возвращения замкомандира батальона довольно быстро понял, что хоть я человек, которому, возможно, не хватает военного опыта, но организовать какой-то движ, а не сидеть на попе ровно, я смогу, и поставил меня командиром подразделения. Как по мне, это было весьма рискованное решение. Будь я на его месте, поступил бы по-другому.
Сразу мое назначение вызвало определенные предконфликтные ситуации. Все-таки приехал никто, без боевого опыта — и давайте он будет руководить вами. Ко мне присматривались, сходили со мной на минное поле. Если бы я не справился, меня бы просто катапультировали. В этом смысле мужской коллектив саморегулируется. Но в итоге, думаю, командир не прогадал.
— В какой момент почувствовали, что вас приняли?
— Не могу говорить за других. Мне кажется, когда мы нашли очень сложную и страшную ловушку. Я подвинул гораздо более опытного сапера и занялся ей сам. Я понимал, что делал. Это не было мальчишество. Не знаю, как это выглядело со стороны, но позже один из побратимов мне сказал: «Я зря на тебя гнал, все нормально».
— Как мне кажется, чтобы быть сапером, нужны серьезные знания. Вам хватило курсов?
— Нет, но когда в один момент задеваешь ногой растяжку и не взрываешь ее — это так стимулирует тягу к знаниям, не передать. Мы все подписаны на бесконечное количество саперских телеграм-каналов. Смотрим, как и что делают другие, какие бывают боеприпасы. А еще на нашей стороне куча немецких и американских мин, поэтому здесь нужно изучать и изучать, иначе тут не работает.
— Чем занимаются саперы в подразделении и как устроена ваша работа?
— Минируем и разминируем территории. Уничтожаем боеприпасы, помогаем людям вернуться в их дома. Готовим сбросы для наших дронщиков. Плюс обучаем новых рекрутов: объясняем им, как найти мину, пробить стену, не влететь в растяжку.
Последнее время было так: две недели на боевых, неделя отдыха. Когда приезжаем на место, видим, какие подразделения тут стояли, где есть подъезды и где нужно искать мины. Во время проверки становится ясно, сколько всего мы можем сделать за день. Есть поля, за которые не беремся. Понимаем: мы их разминируем, но гарантировать, что снимем все, не в силах. Дело в том, что есть территории, которые минировались в два, три, а порой четыре слоя. Все это бессистемно и хаотично делали разные подразделения, разными минами. А пропустить что-то в земле, которая звенит и заросла по колено, проще простого. В таких случаях объясняем тем же фермерам, что это поле трогать не будем. Потому что мы можем случайно оставить одну мину, но ее будет достаточно, чтобы человек подорвался. В таких случаях предлагаем дождаться, когда закончится война, здесь начнется сплошное разминирование, и вместо маленького подразделения саперов пригонят роту с нормальной техникой, роботами — и они все найдут.
— Что чаще всего приходится разминировать?
— Посадки, где расставлены растяжки, минные поля, дороги, на которых минные шлагбаумы. Дед (самый опытный сапер в ПКК. — Прим. ред.), кстати, приучил нас к определенной профессиональной гордости: если мы говорим, что эта дорога безопасна, садимся в машину и первыми по ней едем. Ощущения, доложу вам, интенсивные, но оно того стоит. Когда за свою работу ты отвечаешь головой, это вызывает уважение местных. Был случай, что мы подорвались, и местные «насыпали» нам на новую машину, хотя никто ничего не просил.
— Что случилось?
— Мы ехали по гражданской дороге в Херсонской области. К тому моменту четыре месяца она была помечена как проверенная. По ней ездили гражданские и военные. Все было нормально. Но буквально за день до нашей поездки прошел сильный дождь. Он смыл часть грунта, и под ним проступили мины. На одну из них мы наехали. Я и еще один боец попали в госпиталь. С третьим человеком, к счастью, все хорошо. Пока мы занимались эвакуацией машины и лечились, ребята на этой дороге нашли еще 19 мин.
— Серьезно пострадали?
— Я плохо видел, слышал и соображал. Две недели под капельницей привели меня в чувство. Но на левое ухо я до сих пор плохо слышу, и это, похоже, навсегда.
— Что значит «местные “насыпали” нам на новую машину»?
— Местные фермеры за пару дней собрали нам на новую машину. Они пришли к нам с деньгами, мы их отправили на счет полка. Вообще за нашу работу по разминированию люди сплошь и рядом тащат нам самогон, еду, но мы это дело заворачиваем, тогда они начинают нести нам мины, гранаты — то, чем богаты. Пытаются проявить благодарность любым способом.
— Вспомните какую-нибудь трогательную ситуацию.
— Вспоминается только грустное. Люди каждый день подрываются: кто-то заблудился, кто-то пошел проверять свое поле, кто-то нарушил технику безопасности.
Есть еще военнослужащие, которых командование отправляет на позиции, собирать боекомплекты и так далее. Затем эти снаряды везут на завод восстанавливать или в часть. Часть получает, чем стрелять. То, что русские называют снарядным голодом, для нас недостижимый уровень вооружения. Когда они кричат: «Дайте снарядов на Бахмут, нам нечем стрелять», это «нечем» — это просто не прекращаются прилеты.
Так вот парни, которые собирают снаряды, подрываются очень часто. Из последнего: они нагрузили полную машину всякого добра — и что-то у них там бахнуло. Мы нашли только три левые руки.
— Со снарядами серьезные проблемы?
— Артиллерийских снарядов не хватает. Пехота просит, чтобы артиллерия стреляла больше и чаще, а у них нет такой возможности. Думаю, это не потому, что снарядов совсем нет, а потому, что их приберегают для наступления.
— Украина заявляет о скором контрнаступлении, вы как боец это на себе как-то чувствуете?
— Нет топлива, оно куда-то уходит. Заправиться сложнее. Говорят, ждите, поэтому приходится ехать на заправку и заправляться за свои.
— Бывают ситуации, что у саперов во время задания сдают нервы?
— Нет, потому что людей, у которых могут сдать нервы, к нам не набирают. Понимаю, в теории такое возможно, но на практике — нет. Это физически тяжело. Когда ты все время сфокусирован и осознаешь, что, если отвлечешься, можешь погибнуть, это накладывает определенный отпечаток. Возвращаясь по вечерам с минных полей на позицию, мы все падаем от усталости. Даже не разговариваем, потому что это изматывает.
«Я никогда в жизни не видел такое большое количество суровых, бородатых, плачущих мужиков»
— Случалось, что ваши знакомые бизнесмены или представители компаний, узнав, что вы в полку, звонили с вопросом: «Что ты там делаешь?» и звали к себе?
— С партнерами из предыдущей жизни мы реализуем несколько проектов военно-технического свойства. Я не вправе о них рассказывать, но мы плотно общаемся о технических проектах с людьми из бизнес-мира, у которых есть гражданская позиция. Это история не только про поговорить, но и про конкретные дела.
— В СМИ вас часто позиционировали не только как бизнесмена, но и как изобретателя. Пригодились эти навыки в полку?
— Да, в полном объеме. Саперы — это наше бытовое название, вообще мы инженеры-саперы. И именно инженеры здесь главное. Мы разрабатываем некоторые виды вооружения и применяем их в полях. Понимаем, что, когда придет время идти домой в Беларусь, ничего сложнее, чем автомат Калашникова, нам не дадут. Как показывает опыт этой войны, что-то более сложное нужно выпрашивать по всему миру в лучшем случае многие месяцы. Мы хотим быть чуть более готовыми к событиям, чем Украина.
— Что именно вы создали?
— Когда дойдет до дела, я вам с удовольствием расскажу.
— Есть ли в полку еще топы вашего уровня?
— Да, с десяток людей, причем которые сильно круче меня. Это представители бизнеса, в основном не айтишного. По разным причинам они не готовы открывать свои лица.
— Что привело этих людей из уютной жизни в подразделение?
— Какие-то фундаментальные моральные ценности. Лично меня как мужчину не устраивает, что в 2020-м пришли какие-то г*****ы и забрали у меня мою жизнь. Целиком. Те самые, которым мы платили зарплату и объяснили, что нужно делать, чтобы нас защищать и дать нам заниматься своей работой. Меня этот факт не устраивает. Я хочу вернуть свою жизнь, свою семью, страну, дом и так далее.
В 2020 году мы были бессильны. Я ни секунды не верил в историю про снимать тапочки, чтобы залезть на скамейку, но силовых вариантов я тогда тоже не видел. Невозможно неорганизованной толпой идти против хорошо подготовленного вооруженного противника. Так не бывает. То, что происходит в Украине, — это попытка вернуть себе свое. Не говоря уже о борьбе добра со злом, правильного с неправильным. Люди, которые испытывают что-то, что и я, они здесь.
— Для вас это важнее, чем легко начать все с нуля и не ставить жизнь на паузу?Бойцы подразделения, в котором служит Майкл, во время работы на минном поле. Херсонская область, весна 2023-го. Видео предоставлено собеседником:
— Оставим слово «легко» за скобками. Это совсем не так. Начиная что-то, нужно понимать, зачем и чего ради. А деньги — это лишь средство для достижения цели, но не цель.
— Кто вообще те люди, которые находятся в полку?
— Из безопасности здесь не принято спрашивать о том, чем ты занимался, как тебя зовут, из какого ты города. Неважно, что ты когда-то делал, важно, что ты делаешь сейчас. В подразделении хватает и сотрудников органов, которые поувольнялись в 2020-м, и политзаключенных. Как говорится, каждой твари по паре. Тут разные люди, с разными взглядами, порой из-за этого нам сложно договориться, в итоге полк частенько лихорадит. Прямо сейчас, когда мы потеряли очень близких людей, когда нам больно и хочется кричать, мы тоже все на эмоциональном взводе. Но это пройдет.
— Пять ваших побратимов погибли две недели назад. Они были из вашего батальона — из «Волата». Как бойцы это переживали?
— Я никогда в жизни не видел такое большое количество суровых, бородатых, плачущих мужиков. Причем плачущих со сжатыми кулаками, со стиснутыми зубами и побелевшими губами. Это больно, выбивает из колеи и дает силы отомстить.
— На днях один из бывших калиновцев в Twitter написал, что, по его информации, из полка уходит ряд структурных единиц и, если это случится, боеспособность полка будет нулевая. Как вы можете это прокомментировать?
— Это глупость. Бойцы батальона «Литвин», которые с ним служили, просили передать ему п***ы. Это просьба и отеческое наставление. Человек не нашел себе применение. Все его рассказы о том, что нужно делать и что он понимает что-то лучше других, оказались невоспринятыми. Он устроил королеву драмы и уехал. Более того, он увел с собой часть бойцов, которые уже вернулись. Вообще в условиях, когда работы сильно больше, чем людей, особенно на командных должностях (потому что это не про руководить, а про впахивать день и ночь), а ты не можешь найти себе применение, если ты не можешь даже ужиться со своим соседом по комнате, тебя неизбежно выживут.
Действительно, у нас в подразделении будут собрания, на которых мы обсудим, как жить дальше и какие выводы сделать из того, что произошло. Но это способ разговаривать друг с другом.
— Это не значит, что из полка снова уйдет часть бойцов, как это было в ситуации с батальоном «Террор»?
— Нет, это откровенная глупость.
Расскажу другое: у нас должна состояться встреча со Светланой [Тихановской]. Насколько я знаю, с нашей стороны было несколько попыток с ней пообщаться, но их штабом они гасились. Не буду спекулировать на том, почему именно, я не знаю. Неделю назад бойцы снова обратились к Тихановской с идеей поговорить и получили от нее «да». Затем они пошли к руководству полка, им сказали: «Занимайтесь». Вообще позиция у руководителей подразделения следующая: если приезжает политик и собираются люди, которые хотят задать ему вопросы, — пожалуйста.
На данный момент предварительное согласие ото всех получено, осталось определиться с датой. Поскольку сама Тихановская приехать не может, общение будет происходить удаленно. При этом знаю, что готовится и другая встреча с ней, уже на уровне руководства.
Я сам отношусь к Тихановской весьма прохладно, но факт того, что мы можем общаться с людьми разных политических взглядов, это, как по мне, признак здорового европейского гражданского общества, которое мы хотим построить.
— Продолжают ли приезжать в подразделение добровольцы?Боец подразделения, в котором служит Майкл, во время работы на минном поле. Херсонская область, весна 2023-го. Видео предоставлено собеседником:
— Поток не иссякает, но это теперь другие люди. Стало меньше авантюристов, психопатов и тех, кто приехал, чтобы объяснять, как нужно воевать. Я вот сейчас читал лекции для групп из двух новых наборов.
— Откуда они? Война идет уже больше года, и, казалось бы, те, кто хотел, уже давно должны были бы воевать.
— Типичная история: «Мама, я на заработки в Польшу», — и вот они здесь. Но люди по-прежнему нужны.
В американской армии есть такое понятие, как head to tail ratio — соотношение головы к хвосту. Это соотношение комбатантов и тыловых. В основном оно 1 к 8 или 1 к 10, то есть на одного человека, который сидит в окопе, приходится 8−10, которые обеспечивают его работу. Они чинят его машину, занимаются медицинской эвакуацией — в общем, делают все, чтобы комбатанты выполняли свою задачу. У нас такой роскоши нет, но без этого нет и развития. Знаю, многие ребята, которые сидят в окопах, свысока смотрят на тех, кто там не сидит. Хотя работа вторых тоже важна. Подразделению нужны и кладовщики, и завхозы, и бухгалтеры, и пиарщики. И человек, который стоит на тыловой базе и охраняет вход, тоже необходим. Он не обязательно должен быть коммандос, но быть должен. Иначе для решения этих задач нам приходится снимать бойцов с передка. Сейчас в подразделении небоевых людей процентов 60, а должно быть 80, а лучше 90. Но что есть, то есть.
«Зимой идет снег, осенью слякоть, Лукашенко треплется — так устроен мир»
— Давайте еще немного поговорим о вашей жизни до 2020-го. В интернете легко находится фото, где во время визита Александра Лукашенко в ПВТ вы стоите рядом с ним. Вас ему представили? Какое впечатление он на вас тогда произвел?
— Да, на встрече нас представили. Помню, что меня тогда поразила мысль о том, что он здоровый. По-деревенски здоровый мужик. И что естественных причин дожидаться не стоит, нужно как-то по-другому решать эту ситуацию. Он задал мне пару бессмысленных вопросов и сразу же начал учить жизни как робототехник, который своей левой сиськой вскармливал всю робототехнику Беларуси.
Потом была встреча с айтишниками, предполагался диалог, который оказался монологом. Вышел [Виктор] Прокопеня презентовать версию ПВТ 2.0, начал что-то рассказывать. Лукашенко хватило на пару минут, а затем разлилась бездна его словоизлияний. Даже когда он пытался набрать воздуха, у [директора ПВТ Всеволода] Янчевского не получалось вставить слово.
— Почему никто не мог встать и, например, сказать Александру Лукашенко, что он не прав? Вы все-таки айтишники, а не чиновники.
— Любое действие должно соотноситься с ожидаемым результатом. Просто потрындеть, поспорить, поскандалить… Нам же не по 16 лет. Ну несет человек какую-то х***ю, ну и что. Это была абстрактная беседа, которая не предполагала никаких решений, обсуждений. Он же не говорил: вот это уберем, это отменим, этого посадим. Он просто нес свой бесконечный бред про корабли, которые бороздят просторы Вселенной. Там не было причин возражать. Все смотрели на это с определенной долей брезгливости. Зимой идет снег, осенью слякоть, Лукашенко треплется — так устроен мир.
— Это не было молчание, за которое взамен хотелось получить какие-то бонусы?
— Нет, возможно и наверняка, такие молчания в истории ПВТ были, но не на той встрече.
— Как айтишники потом обсуждали данную встречу?
— Говорили «тьфу, б***ь».
— В Беларуси ваша компания не раз поддерживала различные социальные проекты. Во время пандемии COVID-19, например, вы с ребятами организовали волонтеров, которые помогали медикам по всей стране. Зачем вам все это было нужно?
— Это неплохо объясняется выражением «шило в жопе». Есть такое понятие meaningful — это значит наполненность жизни смыслом в том, чтобы что-то делать, а не быть сложной биологической машиной для переработки пищи в г***о. Я пытаюсь найти для себя какие-то вещи, чтобы ради них просыпаться по утрам. И мне не жалко тратить на них время, деньги и силы. Я не готов говорить о наших проектах для интервью, но мы, например, спасли жизни не одной сотне людей, которые нуждались в пересадке органов. Причем крайне нестандартным способом.
— Когда вы видели, как после выборов значительную часть инициатив разрушили, какие были мысли?
— Такие же, как на выжженной земле Херсонской области. Придется делать все заново.
— Какая потеря была самой болезненной для вас за это время?
— Это касалось не проекта… В стране, «победившей» COVID-19, где нельзя было привиться [западными вакцинами], от коронавируса умерла моя мама. Это было в 2021 году, к тому времени я уже уехал из Беларуси. После того, что мы испытали в 2020-м, это чувство беспомощности и бессилия стало для меня очень личным.
— Как думаете, когда закончится война и у тех, кто уехал из Беларуси по политическим мотивам, появится возможность безопасно приехать домой, много людей вернется?
— Думаю, меньшая часть. Многие, особенно молодежь, не понимали глубину и разницу у нас и, например, в Европе. Плюс у нас какое-то время было неплохо, потому что до 2020 года ребята на той стороне расслабились. Пожив в Европе, это отличие начинаешь чувствовать и задаешься вопросами: готов ли я вернуться домой, готов ли сделать десять шагов назад и начать все заново? Чего ради? Как ни крути, но люди, которые остались в Беларуси, они в ответе за то, что происходит и происходило. Я про всех тех, кто не вышел, молчали и молчат. Я не говорю, что они виноваты, я говорю, что они в ответе. И ради этих людей перечеркивать свою жизнь? Я не уверен, что это хорошая идея. Это можно сделать только ради самого себя, своих близких. Но молодежь уехала, они получили свои ВНЖ и уже понимают, через сколько лет смогут претендовать на гражданство. Я уже не говорю про бизнес. Даже если случится чудо и мы вернемся домой, рынок не вернется. Это очень инертная штука. С учетом риска долгосрочные проекты в Беларуси никто не станет реализовывать, думаю, еще десятилетия. Мне кажется, мы многое потеряли навсегда.
— Вы предположили, что многие в Беларусь уже не вернутся, а вы?
— Не знаю. Точнее, я вернусь на танке, а что будет дальше, не знаю. Я бы хотел здесь жить, но для этого должно сложиться много факторов. Уверен, что в стране начнется политическая грызня, возня, со всех сторон всплывет куча грязи — и будет просто неприятно в этом участвовать. А затем, как это водится в истории, пачка ветеранов соберется и устроит переворот. В общем, ждут нас тяжелые времена. Но это будет не завтра.
— Если все будет непонятно, то зачем вам эта борьба?
— Для себя самого. Я хочу забрать себе свою жизнь, страну — и дальше, как полноправный владелец, я сам решу, что с этим делать. Я могу это оставить себе, подарить, сжечь нахрен, проиграть в казино. Это мое дело. Мое решение, а не каких-то п*******в.
— Для вас это возможность реванша, месть?
— Не месть, а желание вернуть себе свое.
— У вас нет ощущения, что для вас как человека, который много сделал для того, чтобы улучшить жизнь белорусов, это какой-то не совсем типичный подход — приеду на танке (считай, приведу войну в страну), заберу себе свое, а дальше вы разбирайтесь сами?
— Война в Беларусь придет, хотим мы этого или нет. Это может быть бескровная оккупация или аннексия (но я их не рассматриваю). Остальные варианты включают в себя военные действия большего или меньшего масштаба. Это объективная реальность, с которой нам придется столкнуться. Почему? По тем же причинам, по которым война была неизбежна в Украине. Мы имеем с востока соседа, который отрицает наше право на существование как отдельного народа. Белорусов, украинцев. В этом смысле ситуация напоминает арабо-израильскую историю, когда большая часть жителей, населяющих территорию, отвергает право меньшей на существование. Этот конфликт настолько фундаментален, что не может решиться бескровно. Так было там, так сейчас есть в Украине, и так будет у нас. Нас пока оставляют на сладкое, потому что видится, что будет не очень серьезное сопротивление, но мы в полку делаем все, чтобы это было не так, при этом последствия войны оказались минимальны.
— Вопрос был не совсем об этом, а о том, что каша заварится, а вы собираетесь уйти в сторону.
— Каша заварится, потом сварится, а потом я уже буду решать, что с этим делать. Я не говорю о том, чтобы бросить страну в бездну гражданской войны и свалить. Сначала войну нужно будет окончить, а потом смотреть, что дальше.
Читайте также
