Переполненные политзаключенными камеры, пытки, этапы, штрафные изоляторы. Это не сталинские 1930-е. Это Беларусь 2020-х годов. О своем девятимесячном тюремном опыте журналист Олег Груздилович рассказывает в книге «Мои тюремные стены». «Радыё Свабода» опубликовала очередной отрывок из книги. В нем журналист рассказывает, как узнал, что может выйти на свободу, если пообещает выполнить одно условие.
Попека: Обойдусь без помилования
Через десять минут уже был в отряде. Сердце снова билось как сумасшедшее. Я хотел поделиться новостью с кем-нибудь как можно скорее.
После обеда дежурный персонал убирает комнаты, поэтому до 14.00 всем приходится толпиться вокруг здания. На мой взгляд, лучшее время суток в колонии — послеобеденное время. Парни играют в нарды или шахматы, читают письма и книги, обсуждают новости, прогуливаясь вдоль забора. Большинство из них, как всегда после обеда, сразу хватают сигареты и курят, курят, курят под зонтиком курилки. Прохожу вдоль облака дыма и кожей чувствую, как десятки глаз встречают меня настороженными взглядами. Такими же провожали в столовой. А друзья не дают отдышаться, закидывают вопросами: «Что? Вызывали к начальнику?».
Рассказ о том, для чего вызвали и с кем встречался, повторял несколько раз до вечера разным людям из обоих отрядов сектора, и всегда реакция была только положительная. В тюрьмах вообще не принято критиковать поступки товарищей, даже если они того стоят, а в этот раз все встречалось действительно искренними и одобрительными откликами. Один из друзей подытожил новость следующим выводом: «Значит, что-то сдвинулось. Будем ждать». Второй его поддержал: «Согласен. И за вас очень рад. И это только начало, дойдет и до нас». Настроение у всех сразу поднялось.
А вечером удалось больше узнать о приезде в колонию сотрудника прокуратуры, с которым я встречался, и его миссии. Произошло это во время прогулки перед отбоем. Повезло. Неожиданно в парне, который подошел со стороны главной дороги к забору нашего сектора, узнал того самого человека, который днем водил меня в штаб. Подошел к нему поинтересоваться, водит ли он еще кого-нибудь в тот же кабинет для беседы? Может быть, он запомнил фамилии? Дневальный упомянул, что нас было трое. «Ты же ведь Груздилович? Вот. А еще был Попека, писатель, вон из того отряда. А фамилию третьего не помню».
Отряд, на который он указал, соседствовал с нашим в столовой, и через пару дней я без труда перекинулся парой слов с Попекой. Николай узнал меня и не стал скрытничать. «Да, меня отвели в прокуратуру, предложили подписать прошение о помиловании. Но я отказался, я не хочу. Мне меньше чем до конца года осталось, и все, обойдусь без их помилования».
Через несколько дней я узнал фамилию третьего осужденного, которому, как и нам, предложили написать прошение о помиловании. Молодой человек был из отряда в нашем секторе. Тоже политический. При встрече он рассказал, что признал свою вину на суде и указал это в ходатайстве. Уверенности, что прошение удовлетворят у него не было, но «надо попробовать».
Ботинки — до блеска!
Следующее событие, предпоследнее, происходило 19 сентября, за два дня до моего освобождения.
На этот раз за мной пришел не просто дневальный по отряду, а завхоз Алексей — второе лицо в иерархии отряда после начальника. Персона не очень колоритная, типичный хозяйственник. Сидит Алексей за убийство уже много лет, и мучиться ему там еще долго.
Как и все завхозы, Алексей был на короткой ноге с охранниками — иногда слышал, как они обращались к нему по имени. Заключенным обычно тыкают и называют по фамилии. Также и Алексей мог обратиться к некоторым охранникам по именам и на ты, без всяких докладов и церемоний. С коллегами по несчастью — заключенными из отряда — Алексей вел себя избирательно. С одногодками мог поболтать, на молодежь — прикрикнуть, иногда срывался и на людей старше него. Со мной он в основном держался ровно, хотя быстро раздражался, особенно когда я «тупил», как новичок. Но стоило огрызнуться, и отношения выравнивались — он, словно обжегшись, уже не прикасался к горячему.
Обязанностей у завхоза больше, чем у обычного заключенного, но и не скажешь, что человек сильно перенапрягается. На проверках подносит дежурному охраннику карточки с нашими фамилиями, при этом улыбается, пытается шутить, как ровня. Еще завхоз водит отряд в столовую, в клуб и на телефонные звонки. Вот тогда, когда кто-то опоздал или зазевался, может и матом прикрикнуть. Ну, еще когда начался ремонт сортира, именно завхоз распределял задачи и контролировал их выполнение. А в остальном — жизнь-малина.
Раза три по делам (передать какую-то бумагу, что-то спросить, согласовать) заходил к нему в «хату», где жили всего три человека, и каждый раз заставал одну и ту же картину: лежит завхоз на своей удобной одноэтажной кровати, животом кверху, глазами в потолок. Его еще можно было застать у телевизора — за просмотром с парнями фильмов про монстров. Никогда не видел Александра с книгой или хотя бы с газетой, да и с письмом в руках не видел. Однако отношения с ним сложиться не успели, более важные разговоры пришлись как раз на то время, когда довелось прощаться.
«Груздилович, в штаб тебя вызывают. Ботинки начисти до блеска, чтобы все было хорошо. Представься, как следует, — произнося это, Алексей сиял заботливой улыбкой, словно отец провожал сына на важную встречу.
Заторопился, одеваюсь как положено по форме. Одолжил у парней тряпку натирать обувь, и драю, драю. А завхоз никуда не уходит, толчется рядом. По новым ноткам в его голосе чувствую, что что-то знает о моей предстоящей встрече в штабе, может, даже больше, чем я сам. Меня это, правда, уже не удивляет. Пару раз, когда вызывали на «разгон» в кабинет начальника отряда, видел там Алексея вместе с его хозяином. Оба смотрели с плохо скрываемым презрением. Когда начальник что-то сердито цедил сквозь зубы в мой адрес, Алексей льстиво улыбался.
Теперь его глаза сияют, улыбка добрая. «Давай, давай, быстрее. Если они спросят про отряд, знаешь, что сказать».
Переговоры по освобождению
В этот раз дневальный чуть не бегом вел меня в штаб, а выполнив задание тут же исчез, не сказав ни слова. Стою на той же площадке, где жду вызова в комиссию перед ШИЗО. Вижу те же плитки под ногами, постепенно нарастает чувство тревоги, а с ним возвращаются и воспоминание о том, как каждый раз пытался убедить себя в моральном превосходстве: «Ну и посадите! Подержусь, а вы…» Неужели помогало? Ну разве сохранять внешне приличия, но коленки все равно дрожали.
Время идет, а никто не подходит. Смотрю на свои начищенные до блеска ботинки. Никогда в таких чистых по колонии не ходил, считал не стоит драить обувь в угоду начальству. Протру мокрой тряпкой и хватит. Но рисковал, потому что каждую неделю, а то и чаще, желтобирочникам (политзаключенных в колониях помечают желтыми бирками. — Прим. ред.) устраивали проверки на предмет внешнего вида: офицер приходил в сектор и вызывал к себе по очереди всех, кто состоит на профилактическом учете, как склонный к экстремизму. Причем сам заходить в сектор ленился, осматривал через забор, но придирчиво.
Подходишь, представляешься. Заставляет снять кепку — не заросла ли макушка больше чем на три миллиметра. Потом посмотрит на лицо, бритое ли оно, и, конечно же, уставится на твои ботинки — не запыленные ли они. Как-то проносило, — вспомнил и мысленно усмехнулся. Неужели больше не буду проходить такую проверку? Стало даже жаль, такая дуэль всегда щекочет нервы. А теперь как будто что-то внутри начало отрываться и улетать, как ржавая листва с единственного дерева в «локалке».
При этом в штаб никто не зовет и прочь не гонит. Что происходит? Вдруг вижу: вдоль стены штрафного изолятора идут трое. Наш офицер в форме песочного цвета и двое гражданских. Оба высокие, средних лет. В модной одежде — не иначе, иностранцы. Один крутит головой, сверкая на солнце очками в черной оправе. Второй, поджарый, о чем-то спрашивает офицера.
Подошли к медчасти, за беседкой повернули в мою сторону, приближаются. Лицо офицера, когда он увидел меня, помрачнело. «Груздилович? Проходим наверх!»
Поднимаемся молча по тому самому пролету, с которого 4 месяца назад чуть не кулем скатился, получив тумаков от охранников в шею. Рассуждаю, что за персоны приехали по мою зэковскую душу. Один явно иностранец, видать будет выполнять роль посредника, второй, скорее гэбист, — контролировать переговоры. Хотя, может, и ошибаюсь, офицер относится к нему как-то ровно, без лести, а перед гэбистом бегал бы «на цырлах».
Заводят в кабинет, где я раньше не был. Там большой лакированный стол с мягкими стульями. Офицер молчит, но не выходит из кабинета. Посредник называет свое имя М., затем имя своего спутника А. На самом деле А. не гэбист, а сотрудник белорусского МИД, но для меня в тот момент ведь это было одно и то же.
Без прелюдий переходят к делу, М. начинает: «Олег, ваше прошение будет подписано при условии, что вы сразу уедете за границу. Именно такое условие поставили белорусские власти. Если вы согласны, мы согласуем детали. Ради этого и приехали. Каким будет ваше решение?».
Жена — в больнице
Тут вынужден сделать отступление. О том, что мне предложат выехать за границу в обмен на освобождение по помилованию, уже знал от жены. Мы разговаривали по телефону за два дня до этого. Накануне звонка Марианну положили в больницу в предынфарктном состоянии и собирались делать операцию — ставить стент. Это такое металлическое устройство, которое подводят к сердцу, чтобы расширить артерию, когда та уже не справляется с кровотоком.
Что у жены больное сердце я не знал. Еще с конца августа Марианна писала в своих письмах, что стала плохо себя чувствовать после легких физических нагрузок: болит в груди и слабеют ноги, едва не отказывают. Но осмотр у врача, электрокардиограмма и анализы не выявили причин такого состояния. Жене предлагали лечь в больницу, но из-за моего заключения она отказалась.
«Может, причина в перенесенном на ногах ковиде, может, это защемление шейных позвонков. Разберусь. Не волнуйся, мне уже лучше», — написала Марианна в письме, пришедшем в начале сентября. Понятно, она написала так, чтобы успокоить меня. И ей это удалось. В колонии у человека столько негативных впечатлений, что хочется верить любой, даже невообразимо оптимистичной новости. Особенно, если новость касается здоровья близкого человека.
Действительно немного успокоился, разрешил себе верить, что все будет хорошо, маленькую тучку унесет ветер, буря пройдет мимо.
Но тучи никуда не делись. Оказывается, Марианне с каждым днем становилось все хуже. «Уже и по дому совсем чуть-чуть только поработаю, сразу устаю и не могу двигаться», — вспоминала она позже о тех временах. В конце концов, в очередном видео, которое она снимала для родственников, чтобы сообщить о моих тюремных делах, жена немного рассказала и о своем состоянии, описала симптомы.
Первым на ее рассказ откликнулся Игорь, мой двоюродный брат, профессиональный врач, проживающий в Гомеле. Игорь позвонил и объяснил Марианне, что ее симптомы очень похожи на ишемическую болезнь. Она развивается быстро, поэтому время терять нельзя. А проверить подозрения, посоветовал брат, можно, если дважды сделать кардиограмму, чтобы сравнить результаты.
Жена снова пошла в поликлинику, и после ЭКГ ее сразу же госпитализировали в клиническую больницу № 1. В четверг, 15 сентября, ей назначили срочную операцию.
Звонки из колонии
Об этой операции, да и вообще о том, что жена попала в больницу, конечно, в то время ничего не знал.
Оказаться в ШИЗО, когда по ночам ноль градусов, а отопление еще не включили, для человека моего возраста — катастрофа. А тут за пять дней тебя дважды тащат на комиссию, и каждый раз на кону именно штрафной изолятор. Значит, перед каждой комиссией гарантирован стресс — думаешь только о том, не посадят ли тебя в «холодильник», даже есть нормально не можешь.
На 14 сентября у меня был очередной телефонный звонок домой. Как это устроенно в колонии?
Каждый месяц заключенному разрешены пять телефонных звонков или пять видеозвонков по скайпу. Они оплачиваются со счета заключенного. Все это вроде бы несложно, но страшно заформализовано. Хорошо хоть, что звонков нельзя лишить, как передач или свиданий.
На каждого осужденного, который пользуется этой платной услугой, заведен специальный лист, в котором человек сам указывает, куда будет звонить. Звонить можно только людям, которые предварительно были внесены в заявку, проверенную спецотделом, и подписанную начальником колонии. Прежде всего — близким родственникам. Максимальная продолжительность звонка — восемь минут, но реально не больше пяти-шести минут. Звонят со специального телефонного пункта в клубе, куда приходят группами в соответствии с расписанием, вывешенным в отрядах (кстати, эти расписания можно найти в интернете). Разговоры контролируются. В начале каждого осужденный должен передать трубку контролеру, чтобы тот проверил, кто на другом конце провода. И во время звонка контролер далеко не отходит, прислушивается.
На видеозвонках процедура почти такая же, но там контролеры еще следят и за картинкой на дисплее, чтобы никто лишний с арестантом не разговаривал и даже не стоял рядом. «Доходит до абсурда, — описывал порядки на видеозвонках друг Николай. — Могут прекратить звонок, если появится где сбоку незаявленное лицо, даже детское. Рапортом угрожают».
Акрамя чарговых, рэжымных званкоў здараюцца і пазачарговыя, бо ў асуджаных бываюць і надзвычайныя сытуацыі. Але каб атрымаць такі званок, заявы начальніку твайго атраду недастаткова, патрэбная згода намесьніка начальніка калёніі па рэжыме. Падстава для пазачарговага званка павінна быць важкая, інакш адмовіць.
Кроме обычных плановых звонков, случаются и внеплановые, ведь у осужденных бывают и экстренные ситуации. Но, чтобы получить такой звонок, заявления начальнику отряда недостаточно, необходимо согласие заместителя начальника колонии по режиму. Причина для внеочередного звонка должно быть уважительной, иначе откажут.
«Жди гостей»
Тогда мне и суждено было проверить, как это работает.
В среду, 13 сентября, во время разговора с женой во время планового звонка неожиданно услышал от нее ошеломляющую новость: что попала в больницу с больным сердцем и на четверг, то есть на завтра, уже назначена операция.
Настроение сразу пропало. Марианна никогда не жаловалась на сердце, легко выдерживала любые тяготы, которые сваливались на нее как на жену политзаключенного. И вот на тебе! Что с ней теперь?
Потому мне и понадобилось на следующий день обязательно получить разрешение на внеочередной звонок, чтобы связаться с женой после операции. И хорошо, что бегать-мучиться с с заявлением почти не пришлось. Заместитель начальника колонии, когда отстоял к нему необходимую очередь, задал только один вопрос: откуда я знаю про операцию жены? Получив ответ, сразу разрешил короткий звонок в больницу. Еще и посоветовал, что делать, если сегодня не дозвонюсь.
Отрядный начальник, с которым до этого отношения никак не ладились, посочувствовал и тоже помог, чем мог. Нашел время, чтобы отвести на телефонный пункт, и договорился, чтобы пропустили без очереди. Жена сразу взяла трубку. Выяснилось, что ее операцию отложили на пятницу, 16 сентября, так как в больнице из-за ошибки персонала не успели подготовиться.
Кратко обсудили последние события в стране и есть ли шансы на быстрое освобождение. С того времени, как нам разрешили общаться по телефону, эта тема возникала регулярно. Жена передала и обычные приветы от коллег. Для конспирации называла их только по именам, а нашего руководителя, тогдашнего директора Белорусской службы «Радыё Свабода» Александра Михайловича Лукашука, инициалами А.М.
И вот, в том разговоре Марианна вдруг говорит: «Жди гостей. Твой коллега А. М. передает, что на днях к тебе приедут за соглашением, но с условием, чтобы уехал за границу. И что нам делать? Я не смогу, у меня операция, а дальше неизвестно что. А ты езжай. Когда поправлюсь, может, выпустят к тебе».
На это сразу ответил, что никуда без нее не поеду, только вместе. А если она не сможет по состоянию здоровья, то вообще откажусь от предложения.
«Еще не хватало съехать! Тут может случиться самое худшее и что тогда? Принимать соболезнования в чужой стране и даже не побыть на похоронах самого близкого человека?» — эти мысли жене, понятное дело, не озвучивал, но рассуждал приблизительно так. Пожелал на завтра хорошей операции, и попрощались.
Получить разрешение на еще один внеочередной звонок, уже в понедельник, не успел — вызвали в штаб. На ту самую встречу с посредниками.