«Однажды я открыл интернет, наткнулся на статью о признаках депрессии и, к своему удивлению, 9 из 10 обнаружил у себя. Подумал: о, Андрей, привет, я тебя поздравляю, а ты не верил, что так бывает», — вспоминает Андрей Зайцев, бывший муж активистки-«БЧБ-невесты» Инны Зайцевой. Вместе они пережили протесты и задержания, дважды — вынужденную эмиграцию, а потом и распад собственной семьи. В откровенном интервью «Салідарнасці» Андрей рассказал о том, что его удивило в 2020 году, как чуть не сломала депрессия, почему эмиграция разрушила их с Инной отношения и откуда берутся силы, чтобы, несмотря на все пережитое, продолжать верить в лучшее.
Беларусь: «Когда ехали к „Площади перемен“, руки на руле тряслись. Но не ехать мы не могли»
— Последние три года научили меня никогда не говорить «никогда», ни от чего не зарекаться и ничего не утверждать, — философски рассуждает Андрей. — За это время претерпели изменения так много незыблемых, как казалось мне когда-то, убеждений, и я не исключаю, что в будущем изменю и нынешнюю точку зрения на многие вещи.
Во всяком случае, больше ни по какому поводу я не скажу: «Этого не может быть!»
— Ты в протестах не новичок: 2020-й не был для тебя удивлением?
— Вообще нет. Помню, еще школьником спорил с братом-ровесником, который говорил, что проголосовал бы за Лукашенко, если бы был старше. Тогда я, наверное, интуитивно что-то почувствовал.
В начале 2000-х мои предположения подтвердил один родственник. До сих пор помню его главный аргумент: при диктатуре богатым стать невозможно, все должны быть одинаково бедными.
И это многие понимали. Не могу сказать, что белорусы проснулись в 2020-м, а до этого все сносили. Откройте интернет и посмотрите, сколько было акций, начиная с 90-х.
В Минске я отходил почти на все. Да, тогда в порядке вещей были кричалки про Лукашенко, даже нецензурные, и задерживали в основном самых активных.
Помню, как однажды Дмитрия Дашкевича буквально вытягивали из толпы. В 90-е протестующие еще и менту могли врезать. Сейчас уже не верится, что такое было.
Но то, что многие понимали, к чему все идет, еще в те годы, это правда. И свое мнение насчет Лукашенко я не менял с тех пор. Не было повода.
— Эти люди, которые сражались десятки лет, предвидели многое из того, что произошло. Для тебя ход событий был предсказуемым?
— Я понимал, что будет. Но, честно признаюсь, не ожидал такой жести и дичи, не ожидал такого обращения с людьми.
Я не думал, что агрессия будет такой массовой, что белорус будет мучить белоруса.
И раньше ведь могли жестко задержать, даже избить при задержании. Но это все-таки было точечно. А в 2020 году все силовики вышли с оружием против безоружных людей, они продолжают издеваться над политзаключенными в тюрьмах. То есть даже тогда, когда понимают, что им не угрожает никакая опасность.
Потому что одно дело, идти против равного врага, и совсем другое, зверствовать, заведомо зная, что перед тобой абсолютно беззащитные люди. Такого я предположить не мог.
Как и многие, первые три дня не мог ни есть, ни пить, ни работать. Сидишь, смотришь в монитор, читаешь новости — и просто плачешь. Отвлекался только на протесты.
— Ты поддерживал все инициативы Инны еще до выборов, когда она стала независимым наблюдателем.
— Конечно, я ее поддерживал во всем. Правда, для меня не было удивительным то, что на избирательных участках кто-то что-то пытается скрыть. А почему, собственно, комиссии должны были что-то показывать независимым наблюдателям, если раньше никогда этого не делали?
И реакция Лукашенко казалась мне вполне предсказуемой: диктатор, который на протяжении стольких лет держался за свою должность, вдруг ее не уступит.
Но когда в кампанию вступил Бабарико, я понял, что что-то будет. Потом это невероятное количество людей, которое стало нашим главным оружием.
Всем, чем могли, мы показывали, как нас много. И, например, в нашем небольшом Минском районе это подействовало.
У нас на участке по протоколам голосования победила Тихановская. Просто члены избирательной комиссии жили среди нас, читали местные чаты, видели настроения своих соседей и понимали, какой будет реакция.
Могли ли мы победить? Мне кажется, вариантов было немного. Вполне вероятно, что Путин уже тогда задумал войну с Украиной и понимал, что ему нужен и Лукашенко как союзник, и Беларусь как плацдарм. Поэтому силового варианта победы у нас не было, Россия ввела бы Росгвардию или каких-нибудь «миротворцев» ОДКБ, как в Казахстане, и жертв было бы очень много.
Наиболее вероятным вариантом переломить ситуацию, на мой взгляд, могла быть всеобщая забастовка. Это реально могло поставить Лукашенко в тупик. Но при условии, что остановилась бы вся страна.
А так как этого не произошло, то, считаю, мы сделали максимум из того, что могли.
— Креативная идея с платьем была Инны, она об этом много раз рассказывала. А ты раскрашивал это платье.
— Да, раскрашивал даже два платья, потому что одно при задержании отобрали, и мы сразу купили новое. Мне эта идея понравилась.
— У вас маленькие дети. Не страшно было уходить на протесты вдвоем?
— Мы решили: раз так случилось, что Инна стала заметной, я должен был оставаться незаметным, чтобы в случае плохого стечения обстоятельств один из нас был с детьми.
Моя роль была в том, чтобы оберегать Инну. Имея довольно большой опыт участия в уличных акциях, я видел, где лучше отойти, откуда может навалиться опасность и т.д.
Много раз Инна, воодушевленная и эмоционально заряженная, шла напролом, не думая, что там впереди. А я держал ее за руку и говорил, что туда мы не пойдем, там точно попадемся.
После она неоднократно говорила, что я был прав. Но были моменты, когда она не слушала. Например, как-то на «Пушкинской», когда поливали водометами, она сказала: «Уходи, я с тобой не пойду».
И я даже пошел, но отойдя немного, почувствовал, что что-то не так, вернулся и буквально силой забрал ее. Там сначала было много людей, а потом они рассеялись, и она, такая красивая, я своем платье, осталась просто как мишень.
Я не писал в чатах, не выступал в ее блоге, а помогал ей, скажем так, не сесть в тюрьму слишком быстро.
— Я видела тебя вечером после задержания Инны. Ты был очень растерянным. Это было неожиданно?
— Нет, я знал, что вероятность не быть задержанной у нее очень маленькая. Но разве к такому можно подготовиться? Тебя просто накрывает, ты понимаешь, что забрали твою любимую женщину, мать твоих детей, накрывает этот страх за будущее.
Меня слегка успокаивало то, что ее все-таки забрали не в Минске, где силовики отличались особой жесткостью. Очень боялся, что ей могут причинить боль. У Инны болела спина, и один неудачный удар мог неизвестно чем закончиться.
Мне тогда помогало очень много людей — и с адвокатом, и с детьми, предложили подвезти в Гродно, нашли, где переночевать.
Инну выпустили, и потом был знаменитый Марш на «Площади перемен», когда убили Рому Бондаренко. Этот момент стал для нас переломным.
Мне казалось, что такая вопиющая несправедливость, как совершенно дикое убийство невинного человека, должна поднять абсолютно всех. Я ожидал, что выйдет огромное количество людей, но этого не случилось.
Основной причиной, конечно, был страх. И нам тоже было страшно. Помню, когда ехали к «Площади», руки на руле тряслись. Но не ехать мы не могли. В моем понимании, невозможно было оставаться в стороне, когда такое произошло.
И раньше я ходил на все митинги, потому что считал это единственной возможностью выразить свой протест. Я не был публичной личностью, у меня не было партии, но не выйти на митинг для меня было невозможно.
Всегда думал, если не пойду я, кто-то другой тоже подумает: сегодня останусь.
Когда увидел, сколько было людей, осознал, что мы пропустили возможную точку победы и движемся туда, где нас ждет борьба вдолгую.
С того момента мы начали думать про эмиграцию. Как и многие, жили в постоянном страхе, и он усиливался от каждого проезжающего микроавтобуса. К соседу приехала доставка из «21 века», у меня внутри все сжалось.
Как-то вечером мы обсуждали с Инной это чувство страха, и я предложил ей съездить на неделю в Киев, просто выдохнуть. Но через пару дней мне пришла повестка за флаг на доме, потом еще одна — за то, что якобы меня опознали на какой-то фотографии.
В Октябрьское РУВД мы поехали вместе. Мне дали 13 суток и, прощаясь, я попросил Инну уехать с детьми в Украину. Через четыре дня к нам в камеру привели кого-то из вновь задержанных и тот, перечисляя новости, сказал, что «БЧБ-невеста» уехала из Беларуси.
Я выдохнул и оставшиеся сутки спокойно наслаждался обществом интеллектуальных и интересных людей. Но тогда в СИЗО мой пессимизм, пожалуй, только окреп.
Несмотря на то что все «сидельцы» были очень позитивно настроены, в то же время они рассказывали, что людей на протесты выходит все меньше и меньше, а задерживают все больше и больше.
Украина: «Просто психолог мне уже помочь не мог, понадобилась медикаментозная помощь»
— После освобождения ты тоже уехал в Украину. Страх прошел?
— Страх прошел. Но Украина доказала мне, что, оказывается, депрессия — это не выдумка переработавших американцев. Она существует.
Мужик и депрессия для меня было чем-то несовместимым, но она началась и у меня. И Инна тоже тогда была в очень сильной депрессии, как и большинство эмигрантов.
Проблема была в том, что мы не хотели в этом признаваться ни себе, ни друг другу. На этой почве возникали серьезные недомолвки. Они стали первыми шагами, которые привели к тому, к чему привели.
Непонимание друг друга, с моей стороны, непонимание того, что такое депрессия, и плюс проблемы вокруг, которые только наслаивались: дети, учеба, работа, легализация — этого никто не отменял.
Мы жили в Киеве, и однажды нас пригласили в гости белорусы, которые купили домик в деревне. Была весна, вокруг очень красиво, цены совсем небольшие, и мы решили, что это неплохой вариант вложить деньги, а потом, если захотим, продать этот дом.
Мы его купили, но оказалось, что требовался гораздо более серьезный ремонт. Мы не совсем рассчитали свои силы, потратили и все свои деньги, и еще залезли в долги.
Долгое время жили в условиях стройки. Мое психологическое состояние ухудшилось настолько, что просто психолог уже помочь не мог, понадобилась медикаментозная помощь.
Было такое состояние, когда ты не можешь вставать, не можешь разговаривать, не можешь решить какой-то элементарный вопрос. А у нас ведь ремонт.
Инна говорит, там окна привезли, а единственное, чего тебе хочется — укрыться одеялом и сказать всем «отвалите».
После лечения мне стало немного легче. Год Украины — это самый сложный период вообще во всей моей жизни. Когда у меня сейчас кто-то спрашивает, что такое переезд и насколько это тяжело, всем говорю: тысячу раз подумайте.
— Как война началась, помнишь?
— С началом войны я закурил и бросил только после отъезда из Украины. Еще когда мы выбирали дом, и знакомые купили дом в Чернигове, я сказал, что мы точно не будем покупать на левом берегу Днепра.
Я, конечно, не думал о такой войне, но предчувствие чего-то нехорошего было. Начало застал в Буковеле, где встречался с другом. Нужно было быстро вернуться к семье.
Остановил попутку, но мы попали в огромную пробку. До железнодорожного вокзала оставалось 6 км, решил, что быстрее будет их пробежать. Добежал — билетов нет, людей куча, стал проситься прямо в поезд.
Чуть уговорил проводников, а через станцию пришла разнарядка брать всех пассажиров бесплатно. До Львова поезд был переполнен, а после до Киева ехал почти в пустом вагоне СВ.
Была еще одна женщина, которая постоянно созванивалась с родственниками в Буче и рассказывала, что туда пришли российские военные.
Когда звучали сирены, поезд останавливался, мы выходили и пытались спрятаться в какое-то укрытие.
Позвонил Инне, сказал срочно ехать на заправку и снимать все деньги с карты. Добирался сутки.
Первое, что сделал, когда вернулся, пошел к местным властям и спросил, чем могу помочь. Они предложили: «Пойдешь в тероборону?»
Мы поставили КПП на въезде в село, сделали какие-то укрепления. Мне предложили оружие, предлагали даже поучиться стрелять на стрельбище, но я отказался. Не уверен, что могу убить человека, к тому же у меня очень плохое зрение.
Дежурил по ночам. Первое время было очень страшно, потому что никто не понимал, что будет. В Белой Церкви, которая находилась в 15 км от нас, и в Василькове, который был в 30 км, все первые дни пытались захватить аэропорты.
Вокруг слышались взрывы, по ночам вдали виднелось зарево пожаров. Несколько раз, во время особенно сильной бомбежки, наш дом трясло так, что просыпались дети.
Мы буквально жили в телефонах. Дети напугались, они все понимали, потому что слышали наши разговоры. Даже Егор, которому тогда было 3 года, говорил: «Опять бомбежка, очень страшно, могут разрушить дом». Я записал это на видео.
А потом Киевскую область освободили, люди постепенно стали привыкать к тому, что происходит, и через пару месяцев, несмотря на войну, началась почти обычная жизнь.
Можно было увидеть, как кто-то жарит шашлыки, делает ремонт в доме. Посевную никто не отменял, наоборот, все понимали, что нужно работать — для себя и для других. И мы тоже сажали огород.
— Кто-то припомнил вам в эти дни, что вы белорусы?
— Нет, к тому моменту в селе нас уже хорошо знали, знали нашу историю и вопросов к нам не возникало. С особым вниманием к нам относились только на блокпостах, увидев наши паспорта, досматривали с пристрастием. Но мы все понимали.
— Вы садили огород, то есть не думали уезжать?
— Наоборот, мы, наконец, сделали ремонт на кухне, у нас впервые за все время в Украине стало уютно. В спальне Инна сделала все очень красиво.
Как ни странно, но в ту весну первый раз после выезда из Беларуси мы зажили хорошо. Это отразилось и на наших отношениях, у них будто появилось второе дыхание.
Тот апрель и май 2022 года, можно сказать, были самыми счастливыми. Мы уже привыкли к войне, ушли все депрессии, дом стал превращаться в дом нашей мечты.
Но счастье продолжалось только до того момента, пока пограничники не сказали, что мы должны покинуть эту страну, которую хотели поддержать всеми силами.
— Вы пытались решить проблему.
— И у нас могло получиться. Нам предлагали как-то помочь, пусть и с большими сложностями. Но Инна приняла решение, что будет сражаться за всех белорусов, она развернула кампанию в СМИ и пыталась добиться, чтобы всем, кто оказался в такой же ситуации, продлили вид на жительство.
Это была непосильная задача, мы перестали бороться и начали думать, куда уезжать.
В Польшу в тот момент не хотели, туда и так переехало слишком много беженцев. Думали даже про США, потому что это англоязычная страна. Но возможность туда попасть была только одна — через Мексику. С детьми мы не решились.
Рассматривали еще несколько стран. Помог случай. Подруга, которая переехала в Швейцарию, объяснила, что мы имеем такое же право получить защиту в этой стране, как и украинцы. Условия нас устраивали, и Инна сразу начала учить язык.
Швейцария: «Знаю, что момент, когда поеду на Маттерхорн и буду любоваться мечтой своего детства, уже близко»
— После второго переезда была депрессия?
— Да, все по той же схеме. Но в этот раз у нас был хороший бонус — мы заранее знали, что легко не будет. Было все — и стресс, и депрессия, и тяжелая адаптация к школе.
Ценой всему этому стали наши отношения — они не пережили новых трудностей и окончательно закончились.
Первый год в новой стране снова был очень тяжелым. Но в этот раз мы были готовы, поэтому принимали все спокойно. Мы также знали, что на второй год станет легче.
И прожив этот год, нам действительно стало значительно легче. Сейчас уровень нашего немецкого такой, что мы можем решить вопрос любой сложности. Еще полгода назад обычная проблема с парковкой, например, могла поставить в тупик.
— Выучить за такой срок язык с нуля — это огромный труд, который требует много времени. Как его найти?
— Мы бесконечно благодарны Швейцарии за предоставленную возможность, потому что какое-то время могли не работать, а только учиться. Пока один занимался, второй уходил с детьми в горы. И так каждый день. Конечно, если бы пришлось работать, это было бы гораздо сложнее.
Очень помогали земляки: кто-то что-то подсказал, кто-то что-то сделал, кто-то замолвил слово. И мы тоже стараемся оставаться открытыми для всех и помогать, чем можем.
Сейчас у Инны уже уверенный уровень В1. Я экзамен не сдавал, потому что повезло найти работу по собеседованию. Сначала работал помощником садовника. Потом мне пришлось оставить работу, так как Инна проходила лечение.
А теперь я нашел работу с контрактом и соцпакетом в хорошей компании, которая занимается стерилизацией медицинского оборудования для госпиталя.
— Как здоровье Инны?
— Врачи сказали, что все прошло хорошо, она восстанавливается и тоже скоро выйдет на работу.
— Она рассказывала, что первая ее работа была уборщицей.
— Я тоже, кстати, немного поработал уборщиком и благодарен за этот опыт. Убирал дома в богатейшем городе Швейцарии — Цуге.
Вообще, работать хочется. На протяжении последних 10 лет я занимался умственной работой и все думал, как бы это не работать (смеется).
Вот Швейцария дала возможность отдохнуть. Последний перерыв у меня был два месяца. И после такого отпуска я с огромным желанием приступил к работе.
— Какие твои самые яркие впечатления от Швейцарии?
— О Швейцарии невозможно рассказывать — ее нужно видеть. Здесь все другое. Я не был во многих странах Европы, возможно, и там все прекрасно. Но пока мне кажется, что это лучшая страна.
Все — уровень жизни, система образования, отношение к людям — для меня что-то очень близкое к идеалу.
Конечно, здесь тоже есть свои нюансы. И у нас были проблемы, например, в школе, когда Никита столкнулся со страшным буллингом.
Там наложилось много всего. Он попал в украиноязычный класс с детьми, которые тоже пережили стресс, а потом попали в страну с совершенно другим уровнем взаимоотношений.
Украина больше похожа на Италию. Она открытая, эмоциональная, шумная. А Швейцария больше напоминает Беларусь. Она более спокойная, улыбчивая, дружелюбная.
И швейцарская система этого не учла. А в нашем случае еще имел место и человеческий фактор.
Зато младшему Егору повезло. Как и все дети, он не любил садик — не любил в Беларуси, не любил в Украине. А здесь он ждет, когда закончатся каникулы, чтобы туда вернуться. При том, что в этом саду все дети и воспитатели говорят на немецком языке, а он язык еще не знает. Но рвется туда каждый день.
И я знаю почему. Я побыл на родительском собрании и после этого сам захотел пойти в этот садик. Кроме того, что он под завязку заполнен офигенными игрушками, там совершенно другой подход.
Детей в садике не учат писать и считать, как в Беларуси. Но их учат жизненным навыкам: как переходить дорогу, испечь хлеб, играться вместе и т.д.
Очень много занятий на развитие моторики и умственных способностей. И все через игры, никакого «должен», «сиди тихо» и прочее.
Пока сын находится в садике три часа, и это бесплатно. Когда мы оба начнем работать, будет оставаться на целый день. Оплата зависит от достатка. Если у тебя большая зарплата, будешь платить больше, если доход небольшой — меньше.
Вообще здесь даже если два человека получают минимальную зарплату, семья будет чувствовать себя комфортно. Ты не будешь думать, за что купить продукты, как оплатить страховку и т.д.
Еще о впечатлениях. Мое хобби и профессия — география. По образованию я учитель географии, белорусского языка и литературы.
Всю жизнь люблю горы, много раз бывал в Карпатах, на Кавказе, подымался на Эльбрус и Памир.
Я знал, что Швейцария — это Альпы, и всю жизнь хотел увидеть вершину Маттерхорн, которую пока видел только на упаковке Toblerone. Это один из символов Швейцарии.
Знаю, что момент, когда поеду туда, возьму чашечку кофе и буду любоваться мечтой своего детства, уже близко.
— В соцсетях Инна показывала вашу новую квартиру. Она очень уютная.
— Это все ее заслуга. Мы переехали в маленький городок в 30 км от Люцерна. Сейчас живем без видов на Альпы, но это не умаляет той красоты, которая нас окружает.
В нашем городе всего 6 тысяч жителей. Это типичный провинциальный городок, в котором живут в основном швейцарцы. Различной удобной инфраструктуры в этой провинции намного больше, чем в белорусских райцентрах.
Есть стадионы, игровые площадки, у Никиты новая школа и немецкоязычный класс, где он, наконец, почувствовал себя хорошо. Очень нравятся доброжелательные люди вокруг.
— Мы уже говорили об отношениях в эмиграции. Ваша пара далеко не единственная, которая распалась. Но сейчас вы живете в одном доме, с теплом отзываетесь друг о друге, помогаете друг другу. Такой абсолютно цивилизованный подход к разводу.
— Когда-то давно, когда мы еще жили в Беларуси, мы поклеили обои в доме и пошутили, что ни разу не поругались, хотя некоторые после этого разводятся. Но мы выдержали намного больше.
У меня никогда не было мысли, что я смогу жить без Инны. Я считал, что это данность и по-другому быть не может. Был уверен, что женюсь только один раз. Безумно любил Инну и был уверен, что буду любить ее вечно.
Она надо мной еще всегда потешалась из-за этого «вечно», говорила «вечно — это очень краткий срок».
Мы пережили революцию в Беларуси, Киев, войну, новый дом… Можем ли мы еще быть вместе? Я уже сказал, что сейчас никогда не говорю «никогда».
Но вероятность небольшая. Мы не поддержали один другого в какой-то сложный момент и поняли, что мы друг другу не такая уж и опора.
Тем не менее мы помним, что было между нами, благодарны друг другу за это и понимаем, что любовь закончилась, причем закончилась у двоих. Сейчас как люди, уважающие друг друга, мы не хотим делать свою жизнь негативной, независимо от того, как относимся друг к другу.
Пока мы не можем разъехаться, но как только появится возможность, сделаем это.
— Ты сказал, что последние годы перевернули твою жизнь. Какие твои главные достижения за это время?
— Недавно прочитал твит: «Какой ваш самый большой успех за последний год? — Встать утром с кровати».
И мой самый большой глобальный успех за последние три года в том, что я не опустил руки и не сдался. Хотя было столько моментов, когда хотелось хоть в тюрьму, хоть на войну, только не вот это все. Не знаю, на каком ресурсе я выехал.
Из стратегических задач — я выучил язык. Например, английский учил много лет, но так и не стал на нем говорить. А после года жизни в Швейцарии на немецком говорю.
После этого поверил в свои силы. Знаю, что я могу. Думаю, что, вернувшись в Беларусь, у меня вообще не будет никаких вопросов с решением какой-то задачи. Эмиграция в этом плане очень закаляет.
— Что значит «вернувшись в Беларусь»? Ты допускаешь, что со знанием немецкого, с хорошей работой, с устроенной, возможно, жизнью захочешь вернуться?
— Когда я проходил собеседование и у меня спросили о планах, естественно, я ответил, что как можно дольше хочу работать в вашей компании (смеется).
Но когда Беларусь станет свободной (а это произойдет все равно, независимо от количества пессимистов и оптимистов), не исключаю того, что скажу: «Спасибо, Швейцария, за то, что ты мне дала этот неоценимый опыт, за то, что показала, как можно жить, я поехал в Минск».
Многое, конечно, будет зависеть от того, когда это случится. Мы больше ничего не прогнозируем, не знаем, что будет через год, но это нас уже не пугает и не мешает ставить четкие цели.
Инна хочет получить швейцарское образование в сфере психологии. Это очень непростая цель для мигранта. Но она умеет добиваться поставленных целей, и я уверен, у нее все получится.
Что касается меня, то я научился даже в плохие моменты осознавать или, если так можно сказать, конструктивно страдать.
Как у Коласа было: «Смысл жизни в самой жизни». Когда чувствую, что мне плохо, говорю себе: «Андрей, тебе плохо, но это твоя жизнь. Твоя жизнь — это твои шаги. Ты идешь к тому моменту, когда будет хорошо».
Учусь радоваться жизни. Мое стратегическое и рациональное мышление в какой-то момент отключило эмоциональную сферу. И я хочу это поправить.
У меня есть одна большая цель — я хочу быть счастливым.
