Политически мотивированные увольнения через непродление трудового контракта и запрет права на профессию из-за существования определенных списков, и давления на тех, кто в профессии остается — с таким сталкиваются белорусы, участвовавшие в акциях солидарности 2020 года. Две преподавательницы одного из белорусских вузов рассказали «Вясне» о своем опыте — в целях безопасности их имена изменены.
Не просто работа
Кристина проработала в своем вузе более десяти лет, а до этого училась там еще девять. Она имеет ученую степень.
— Я очень любила свою работу, правда, — говорит Кристина. — Очень любила коллектив на моей кафедре. Это то, чем я планировала заниматься всю жизнь. Очень любила студентов, у нас были прекрасные отношения со всеми. И правда, я рассматривала это как свою миссию, потому что это делалось не за деньги, а — за удовольствие. А также я хотела, чтобы белорусская наука стала лучше — это было для меня важно, потому что ясно, что в белорусской науке свои проблемы.
Нина проработала в своем вузе еще больше — почти 20 лет. Она — кандидатка наук.
— Профессия — это не просто звук, — говорит Нина. — Все-таки всеми фибрами души я хотела остаться в профессии, потому что туда я пришла по зову сердца, действительно для меня это было очень важно, и я понимаю, что это моя миссия: что я даю не просто знания, а вдохновение, энергию, и определенный опыт. Поэтому для меня важно было бы сохраниться в профессии, а не пойти, к примеру, администраторкой в салон красоты или продавать одежду — конечно, я бы могла это делать, потому что очень люблю общаться, поэтому я была бы очень хорошим консультантом, но все равно хотелось оставаться в профессии, потому что я просто знала: Бог наделил меня этим талантом, поэтому надо бороться за него.
Как все начиналось
В начале сентября 2020 года студенты вузов, где работали преподавательницы, проявляли свою политическую активность — к ним присоединились и сами Кристина с Ниной.
— Мы выходили на крыльцо университета с плакатами, нас снимали СМИ, — вспоминают они. — Показывали свое несогласие с происходящим в стране.
На волне этого преподаватели, студенты и выпускники пошли к ректору, «чтобы сказать, что надо как-то реагировать».
— Но ректор сказал, чтобы мы не лезли, — вспоминает Кристина. — И что мы не имеем права высказываться, не имеем права использовать логотип, потому что мы — это не университет… Мы все поняли о нем из этого короткого разговора.
Некоторые присоединились ко всеобщей забастовке, но Кристина решила так:
— Забастовка — значит не заниматься студентами. Поэтому мы устроили типа итальянской забастовки. Мы проводили занятия, например, в отношении наших тем в разрезе политики. Короче, меняли темы просто, шли не по программе, а рассказывали о том, как история и политика, например, была связана с нашей темой, как они были связаны с жизнью общества в определенные периоды… Смотрели фильмы на чувствительные политические темы, разговаривали много. А студенты устраивали каждый обеденный перерыв акции — они стояли на крыльце университета.
Вскоре начались отчисления студентов, отсидевших административные сутки.
— Это были лучшие студенты, а остались как раз худшие, — вспоминает Кристина и добавляет: — А потом на вахту посадили милиционера. Никогда раньше такого не было. А также повесили видеокамеры.
Начались увольнения и самих сотрудников вуза.
— Ну как увольнения… Им не продлевали контракт, — говорит Кристина. — И дальше они действовали просто такими методами. И не подкопаешься якобы: контракт закончился — и все. И дальше они так продолжили методично делать.
Но мы начали собирать подписи против того, чтобы увольняли преподавателей и отчисляли студентов, и с этими письмами ходили к ректору. Ректор был со страшными глазами: он с нами ни разу не поговорил, но все искал, кто нас возглавляет… То на меня думал, то на выпускников, то на другую мою коллегу думал… Не верил, что мы сами можем как-то искренне организоваться и сопротивляться.
Контракт Кристины заканчивался. И его не продлили. Это было в феврале 2021 года.
— Я набрала свой первый курс как руководительница курса, я собиралась поступать в докторантуру — мне там уже было место подготовлено… И пришла такая записка, что через месяц у вас заканчивается контракт, и мы вам его не продлеваем.
Мои коллеги и студенты начали собирать подписи, чтобы меня не увольняли. Моя заведующая кафедрой ходила к ректору, пыталась как-то поддержать… Учитывая мое отношение к своей работе, это была травматическая история, — вспоминает Кристина и плачет.
Кристина продолжала посещать свой вуз, так как у нее остались хорошие отношения с коллегами.
— Ректор увидел меня, лично ничего мне не сказал, но побежал вниз к менту и начал там скандал, почему пропустили неизвестно кого. Представьте. Потом я просто подходила к крыльцу университета, ждала там свою подругу, она там работала, и мы шли на кофеек… Потом уволили и ее.
Как говорят, «незаменимых нет»… Так нас и не заменили, просто никого не взяли на наши места — и все.
— Моя кафедра постепенно вымывалась, это было раз в семестр, пару раз в учебный год — увольнения или непродления контрактов, - вспоминает Нина.
КГБшник в вузе
Еще одно нововведение в вузе — это должность проректора по кадровой политике и дисциплине.
— А на самом деле это приставленный КГБшник, — уверена Нина. — Почему я так думаю? Исследование я не проводила, но по нему было видно, что он непростой человек. Особенно, как он вел со мной разговор. Он был похож скорее на какой-то допрос.
К этому проректору вызывали людей, когда нужно было продлить контракт или взять на работу, или подписать почасовые договоры на преподавание, или — на научное руководство магистрантами и аспирантами.
— То есть все события, которые были связаны с приказами о работе, проходили через него, — вспоминает Нина. — Можно так сказать: ни один приказ не подписывался без его подписи и эту подпись именно он и ставил. То есть он как верховный судья решал, кто достоин, а кто нет.
Вскоре наступило время и Нины — срок ее контракта подходил к завершению. Ее вызвали на беседу с проректором. Это был конец 2021 года.
— Мы разговаривали, мне кажется, минут 10−15. И за это время он целых четыре раза мне угрожал.
Первое, что он стал расспрашивать, когда я зашла: участвовала ли я? Ну что уж тут отпираться, когда мы первого сентября 2020 года стояли и нас снимали СМИ, кроме самих тихарей… То есть уже было засвечено лицо. И поэтому я ему говорю: «Да, я участвовала». И сразу следующий вопрос: «Кто вас туда пригласил?» Через год после событий я понимаю, что если я называю ну хотя бы одно имя, то юридически для этого человека будет уже уголовное дело, ведь это уже организация группы! И я сразу поняла, в какую сторону все движется. Поэтому я начала: «Ну я не помню, действительно год прошел». И вот тут начались угрозы: «Вы знаете, что я сейчас могу из милиции вызвать сотрудника, мы протоколы начнем составлять». Я говорю: «Это ваше право, вызывайте, составляйте». После угроз он увидел, что на них я никак не реагирую, и начал с другой стороны: «А у вас ученая степень есть?» — «Есть». «Ну вот видите, это же не каждому дается, а только умным». Я тоже начала: «Ну знаете, когда это было!..»
Он говорит: «Мы можем с вами сотрудничать в будущем, только если мы будем знать, что вы делали вчера, в прошлом». Вот какая формулировка. И он опять начал по этому кругу: «Кто вас туда пригласил, а почему вы туда шли, а что вы там делали?» — Я говорю: «Ну я пошла, потому что мы традиционно собирались с преподавателями в начале года. К тому же я понимала, что там скорее всего будут студенты. А это такие люди — максималисты. А когда выходишь на улицы, может быть неизвестно что. Конечно, чтобы и им спокойнее было». — «И почему вы их не отговаривали?» Я говорю: «Как вы отговорите человека, который первый, второй или даже пятый курс, это максималисты». Он начинает уже: «Все, я понял, что у нас с вами разговор (не ладится)». И последняя мера, которую он принял: «Вот я вам распечатываю бумаги, с которыми ознакомитесь, и я вас жду завтра с утра, подумайте, прочитайте, может все-таки вы передумаете».
Я взяла их полистать. Первая бумага там была по формулировкам нормальная, а вот один из последних пунктов: кто подписывает эту бумагу, тот обязуется доносить, можно так сказать простыми словами, на своих: преподавателей, сотрудников, студентов, если неблагонадежные какие-то действия или даже если не просто публичные выступления, но и даже в соцсетях — там это не прямо было написано, но было понятно, что во всех аспектах деятельности, если что-то вдруг не в их политике. И я сразу говорю: «Спасибо-спасибо», оставила эти бумаги на месте, с собой не брала эту мерзость. Но он самое последнее, что сказал, когда я уже уходила: «Я вас жду завтра с утра». Это в начале ноября мы с ним разговаривали 2021 года. А мой контракт заканчивался в середине декабря, и за месяц должно было что-то юридически решаться. Но почему-то меня заставили раньше, чтобы эта процедура началась. И после этого разговора меня вызвали, чтобы я забрала это письмо, уже за подписью ректора, что отказывают мне в продлении контракта.
Нина подозревает, что она не единственная, кому проректор по кадровой политике и дисциплине предлагал подписать такую бумагу о сотрудничестве, так как те, кого уволили из университета, тоже рассказывали о таком предложении.
— Но, скорее всего, они подписывали — это так, — говорит Нина.
После увольнения Нина начала работать на себя — она перешла в онлайн-образование. На постоянную работу Нина устраиваться не пыталась, так как слышала про определенные списки людей, которых запрещено принимать на работу. И с этим же столкнулась и Кристина.
Политические списки
Как отмечает Кристина, они неоднократно слышали, что существуют списки. А потом, когда она и ее коллега пришли устраиваться на работу по специальности, работодатель им напрямую сообщил об этом.
— Мы благодарны тому человеку, потому что он хотя бы правдиво сказал. И мы поняли, что не надо тратить время и идти куда-то пытаться трудоустроиться еще. Он сказал, что с удовольствием нас возьмет, когда это все закончится, и будет очень рад, но сейчас мы можем даже не пытаться, — говорит Кристина.
Солидарность
Кристина отмечает, что ей очень помогла солидарность зарубежных коллег, когда она потеряла работу.
— Это неожиданно и невероятно важно, потому что, правда, у меня были какие-то сбережения, конечно, какое-то время я бы продержалась, но они не были большими. А тут и там были предложения и статьи написать, и выложить для диаспор где-то онлайн, много откуда посыпалось таких предложений, что так неожиданно и приятно. Я думаю, это из-за уважения к тому, как мы, белорусы, отреагировали на случившееся в стране. Из уважения за то, что мы не промолчали.
Впоследствии Кристину пригласили преподавать в один из европейских университетов.
— Это была травматическая история для меня, потому что я не собиралась уезжать из Беларуси. Всю жизнь я прожила там. Я любила ездить в Европу, но я обожала возвращаться.
Контрактная система — опасная практика
Кристина признается, что никогда не думала о контрактной системе как об опасной практике.
— Я думаю, это специально делалось, чтобы можно было использовать потом. Ведь эта система контрактная когда-то появилась, не всегда так было. Видите, задним числом можно понять, зачем!
А Нина свое увольнение не сразу осознала как репрессию в отношении нее.
— И я очень долго не воспринимала эту юридическую формулировку, когда: «Ой, тебя же уволили, ты репрессированная, политическая, пиши в фонды, тебе, может, помощь какая», а я так скромно: «Да нет, меня же не увольняли, мне просто контракт не продлили…» То есть как хитро было обставлено. И действительно, я знаю многих людей, которые, как и я, так думали и не обращались никуда ни за какой помощью. И только после того, как мы уехали и я рассказывала свою историю зарубежной правозащитнице, она мне сказала эту формулировку: «Вы тоже репрессированы, вас уволили, просто это было так обставлено, ведь на самом деле это репрессивная машина так работает, чтобы их потом не обвинили, что они что-то там принудительно и неюридически сделали».
«Вясна» приводит слова правозащитника Леонида Судаленко об опасности контрактной системы работы:
— Насколько я помню, декрет о трудовых контрактах был принят Лукашенко еще в 1999 году. А где-то широко начала устанавливаться эта практика загонов в кратковременную контрактную систему найма на работу где-то с 2003—2004 года. И фактически на середину 2010 года почти 90 процентов всего трудоспособного населения Беларуси работало именно по кратковременным контрактам, которые заключаются от одного года до пяти лет. Но почему-то в Беларуси такой практики не было, чтобы на пять лет с кем-то заключали — наоборот, существует эта практика кратковременных контрактов. Я могу привести свой пример, когда в 2006 году я работал в гомельском управлении ОАО Белтрансгаз, тогда со мной тоже не продлили трудовые отношения после года, потому что я тогда вошел в состав инициативной группы Александра Милинкевича на выборах 2006 года, стал его доверенным лицом в Гомельском регионе, и меня тогда позвал наниматель и говорит: «Из Минска на тебя пришла такая вот бумага, что тебя надо уволить». Я отказался. Он сказал: «Все равно по окончании контракта ты знаешь, что будет». И именно так это случилось: со мной не продлили контракт по политическим причинам.
То есть наниматель просто, исходя из своего субъективного мнения, лишает людей работы. К сожалению, контрактная система найма на работу остается в Беларуси до сегодняшнего дня и, как я считаю, это сделано именно для того, чтобы всех людей, работающих по найму, поставить в зависимость от нанимателя. Власть через такую контрактную систему найма на работу контролирует и хочет дальше контролировать поведение каждого работника.
