Исправительную колонию № 3 еще недавно называли элитной: в «Витьбу» попадали осужденные чиновники, силовики и бизнесмены. Сейчас, по данным правозащитников «Вясны», в этой колонии находятся как минимум 95 политзаключенных. «Зеркало» поговорило с бывшим узником «Витьбы». Он стал свидетелем множества нарушений, «небольшого бунта» из-за пельменей, жестокого наказания за попытку договориться, рассказал о письмах поддержки, которыми «растопили печку», и постоянных требованиях написать прошение о помиловании (в его случае — безуспешных).
Андрей — бывший политзаключенный, отбывал срок в ИК № 3. В целях безопасности мы изменили имя собеседника и некоторые детали истории. В редакции есть полные данные.
Сам Андрей освободился и покинул Беларусь. Однако за время в неволе его здоровье серьезно ухудшилось. Сейчас мужчина и его семья нуждаются в поддержке на период адаптации в новой стране. Поддержать Андрея можно через сбор на платформе BYSOL по ссылке.
«У администрации сразу была команда нас „отстрелить“»
Обычно в начале срока заключенные попадают в карантин, там они проводят несколько недель, прежде чем отправиться в отряд. У большинства политических сложности начинались уже в карантине.
— Мы приехали, у администрации сразу была команда нас «отстрелить» (поймать на нарушении и наказать. — Прим. ред.). И мы уезжали на ШИЗО, — говорит Андрей.
По правилам внутреннего распорядка (ПВР) заключенный попадает в ШИЗО после четырех нарушений. Но политических могли туда отправить уже после первого.
Бывший заключенный приводит примеры таких нарушений: неправильно составил список личных вещей, не поздоровался с сотрудником администрации, не застегнул верхнюю пуговицу на одежде, не пришел вовремя на зарядку. При этом на старте каких-то правил не озвучивают, заключенные узнают о них уже по факту нарушения.
Андрей вспоминает случай, когда к политзаключенному пришли с уже выписанным документом о нарушении и объяснили: он не поздоровался три недели назад.
— «В смысле три недели назад? А чего только сейчас пришли?» — «Ну вот вспомнили и пришли», — описывает диалог собеседник — То есть его не могли «отстрелить» ни за внешний вид, ни за подъем. И в итоге просто пришли и сказали: вот три недели назад ты не поздоровался с представителем администрации, поэтому тебе нарушение, сейчас пойдешь в ШИЗО.
«Стали давать нарушения за то, что во время сна и отдыха они бодрствуют»
Подъем в карантине — в 5.30, раньше, чем в остальной колонии. Дальше по правилам есть пять минут, чтобы одеться и выйти во внутренний дворик на зарядку. Зарядка — «как в советском лагере», голос из динамиков говорит, какие упражнения нужно делать.
— Если нужно человека «отстрелить», то команда «на зарядку становись» подается значительно раньше — не через пять минут, а минуты через три, — вспоминает Андрей. — И все, ты опоздал. Опоздали еще несколько человек, но нарушение дадут именно тебе.
Некоторые заключенные, зная о такой ловушке, стали подниматься еще раньше, например, в 5.15. Заранее одевались и ждали.
— Ребятам стали давать нарушения за то, что во время сна и отдыха они бодрствуют. Потом стали пытаться оперативнее одеваться. А там «завхоз» (заключенный, который сотрудничал с администрацией), он просто останавливал с каким-то вопросом. И ты, получается, не успеваешь на зарядку. Тут как раз поднимаются контролеры: «О, ты опоздал на зарядку!»
Спорить в такой ситуации нет смысла, говорит Андрей.
— Если есть «заказ», ты в любом случае поедешь в ШИЗО. Будешь спорить — возможно, 10 сутками для тебя это не закончится. Будут добавлять, добавлять и добавлять.
За четыре продления «суток» заключенный получал статус «злостного нарушителя режима». На «злостника» налагались дополнительные ограничения, например, уменьшение отоварки до двух базовых величин.
«Смотри в потолок, смотри в стену — что угодно делай»
В ШИЗО очень холодно, особенно весной и осенью, когда не работает отопление. Нельзя взять с собой теплые вещи. Из одежды — только нательное белье, синтетические брюки и тонкий «клифт» (подобие пиджака).
— С собой туда ты можешь взять мыло, туалетную бумагу, зубную щетку, пасту и полотенца. Все, больше ничего у тебя в камере нет. Смотри в потолок, смотри в стену — что угодно делай.
В камере может находиться несколько человек, но Андрей все время был один. Даже мылся один — считает, что так делали, чтобы он ни с кем не общался и чтобы это было как можно тяжелее психологически.
— Лично мне там было несложно. Наоборот, спокойно, можно мысли в порядок собрать, — говорит он. — Не знаю, если бы я был как Максим [Знак] целый год один — может, это бы как-то отразилось на моем психическом здоровье.
Одному из заключенных в ШИЗО удалось пообщаться через вентиляцию с Максимом Знаком, который на тот момент находился в ПКТ. По словам Андрея, в отряде были рады узнать о Знаке, так как никакой информации о нем не было — думали, что увезли куда-то в другое место.
«Какое может быть помилование, когда я не виноват?»
Если политзаключенный на суде не признал вину — это указывали в документах, которые получала администрация колонии.
— Это было сигналом [для администрации], чтобы за человеком присматривать. Значит, ты уже психологически неслабый человек. А значит, такого нужно в первую очередь надломить или сломать — другим в назидание, тебе в наказание. И в случае чего, если где-то он покажет свой нос, воздействовать на него. Либо физически, либо через ШИЗО.
Андрея несколько раз пытались «вывести на разговор», чтобы убедить в том, что он ошибался в своих взглядах.
— Я им говорил: могу сказать так, как вам будет нужно. Мы, люди взрослые, прекрасно понимаем, что внутри меня уже не перекрасить, другим я уже не буду никогда. Вы серьезно думаете, что можете мне вот этой ерундой запудрить мозги? Ну, не получится. Я не стану больше любить государство из-за того, что пребываю здесь.
С первых дней Андрею в разных формах предлагали признать вину и написать прошение о помиловании. Но он принципиально не хотел этого делать.
— Это компромисс с самим собой. Какое может быть помилование, когда я не виноват? Нет, я отказываюсь. Я знал, что не совершил никакого преступления. Просто посочувствовал не тому человеку, выразил это в достаточно культурной форме.
Собеседник говорит, что знает много других политзаключенных, которые из принципа отказывались просить о помиловании. И знает только одного политического, который написал прошение.
— Все в колонии прекрасно понимали, что ребята, которые сидят за политику, по сути, ни в чем не виноваты. Просто они не хотели мириться с тем, что происходит в стране, и высказали свое мнение. То есть сидят здесь за свое мнение. Осознание этого придавало ребятам психологической силы.
Андрей обсуждал эту тему с другими политзаключенными. Один из них — Виталий, приговоренный к большому сроку, говорил о помиловании так: «Если меня отпустят просто так, скажут у проходной „все, иди“ — тогда я пойду. Но ничего ни у кого просить не буду, никуда я никаких бумаг писать не буду».
Виталий также попросил свою маму, чтобы не писала никаких прошений от его имени, если ей скажут. «Если ты напишешь — я к тебе не приеду. Считай, что у тебя сына нет».
Давление вокруг признания вины и помилования было серьезным. Когда Андрей находился в ШИЗО, в какой-то момент ему пообещали: если напишет — сразу вернется в отряд. Если нет — попадет в ПКТ (помещение камерного типа). Андрей не стал этого делать.
К тому же он не верил, что политзаключенного могут помиловать (на тот момент массовое помилование политзаключенных еще не началось).
— Мне было смешно это слышать! Покажите мне хоть одного политического, которого отпустили раньше срока.
По настойчивым просьбам администрации Андрей чувствовал, что прошения нужны им. Слышал такое объяснение: списки «раскаявшихся» смогут использовать на международных площадках, чтобы показать: в Беларуси нет политзаключенных, так как они признали свою вину, это просто преступники.
«Подняли небольшой бунт»
Андрей вспоминает конфликт из-за пельменей, которыми кормили заключенных. Тем, кто приезжал в карантин, полагались увеличенные порции по 20 пельменей, а остальным — по 10. Однако заключенные в карантине все равно получали маленькие порции.
— Мы думали, что так ведет себя администрация. Оказалось нет, это забирали себе завхоз вместе с дневальным, которые накладывали еду. Это тоже сотрудники администрации из числа осужденных.
Когда об этом стало известно — другие заключенные «подняли небольшой бунт». По словам Андрея, ребята «идейные, спортивные и крепкие» пошли разбираться, но до физического контакта не дошло.
— Если бы они поставили какие-то условия, то нашли бы какое-то физическое воздействие. Администрация колонии таких моментов очень сильно боится. Когда происходят физические разборки, для них это плохо. Это мотивирует других осужденных на подобные действия.
Двух мужчин, которых сочли «зачинщиками» этого «бунта», отправили в ШИЗО. Остальных раньше срока распределили по отрядам. Собеседник считает, что администрация так поступила потому, что боялась — кто-нибудь «испортит здоровье» завхозу.
«Ходил, курил, но военную форму не шил»
Андрей успел поработать на разных промзонах — предприятиях, где трудятся заключенные.
Швейное производство считалось более простой работой. Туда направляли людей со слабым здоровьем, пожилого возраста и так называемых привилегированных — осужденных, которые были в хороших отношениях с администрацией.
Шить нужно было в том числе форму для российских военных и такелажные ремни, которыми стропят военные грузы во время перевозки по воздуху.
— Я сам эту форму видел, видел шевроны с российским триколором, — вспоминает Андрей.
Одни заключенные шили, а другие — обрезали нитки, которые торчали из изделий. Нитки в конце смены надо было сдавать, их взвешивали — это служило доказательством работы.
Многие политические негативно относились к тому, что форма пойдет российским военным. Для них было важно не участвовать в этом.
В колонии находился гражданин Польши с активной проукраинской позицией. У него были серьезные проблемы со здоровьем. Он мог не работать, но хотел иметь какое-то занятие и ходил на швейное производство. Но шить форму отказался наотрез.
— В итоге он просто приходил туда и просто находился в промзоне. Ходил, курил, чай пил. Но форму эту не шил. Когда была другая какая-то рабочая одежда, тряпки для швабр или рукавицы — он сам или другие ребята делали. Когда что-то связанное с военной формой — полностью отказ. К нему никаких санкций не применяли, ему везло потому, что он иностранец и у него были медицинские противопоказания. А других, кто этого не хотел делать, — закрывали в ШИЗО.
Еще одно производство — деревообработка. Стволы деревьев распиливали на ленточных пилах, из каждого получалось несколько досок и брус.
Андрей видел, как изготавливали ящики для снарядов размером примерно 80 на 100 см. Внутри у них были две волнистые опоры для цилиндрических предметов. Их покрывали специальной ярко-желтой пропиткой с едким запахом.
По беларусским законам, на заготовленную древесину должна быть нанесена маркировка — специальные знаки на стволе с обозначением размера и качества.
— За все время, сколько я там был, я увидел только два ствола, которые были помечены этим клеймом. 99% того, что было — без клейма. Клеймят те деревья, которые уже в основе своей больные. А приезжали — видно, что это отличное дерево, там и ствол, и сама древесина качественная.
«Из носа достаешь черные куски непонятно чего»
Самая сложная промзона — разборка металла. Туда привозили старые кабели в свинцовой оплетке. Оплетку надо было снять и вытащить изнутри провода, чтобы сдать их по весу как цветной металл.
— Когда разрезаешь эту оплетку — в воздухе летают металлические блестки, как будто пшикнул аэрозольной краской. Это все — свинцовая пыль, — говорит Андрей. — Мы неоднократно обращали внимание администрации на то, что так нельзя, у нас должны быть СИЗы (средства индивидуальной защиты) для ушей, для дыхательных путей, для глаз.
Из СИЗов нам выдавали перчатки матерчатые, такие самые простецкие. Один раз в два месяца. За одну или две смены они приходили в негодность. А дальше делай что хочешь, хочешь — голыми руками работай. Поэтому родные большинства осужденных, которые трудились в промзоне, в каждой посылке передавали перчатки.
Внутри проводов были тонкие медные жилы — «валасы», как их прозвали заключенные. Эти «валасы» были покрыты горючим веществом, похожим на смолу, оно и портило перчатки так быстро.
Чтобы быстрее убрать это вещество, его поджигали. На улице были вырыты большие ямы, внутри них — сваренные ванны конусовидной формы, в центре каждой — сток. В них забрасывали «валасы», обливали горючей жидкостью и поджигали. При горении выделялся очень едкий запах, вспоминает Андрей. Вещества плавились, стекали вниз, попадали в специальный тазик. В конце этот тазик опрокидывали на землю.
— В воздухе постоянно летали огромные хлопья. Такие, как от мокрого снега, но это были хлопья сажи. Ты приходишь в промзону, возвращаешься потом вечером в отряд и просто из носа достаешь черные куски непонятно чего, — вспоминает собеседник.
Заключенные слышали о жалобах на невыносимых запах жильцов поселка Витьба — того, где находится колония.
— Приезжали всяческие проверки. Но они (администрация колонии. — Прим. ред.) знают, когда проверка приедет. Перед проверкой эти ванны прятали, а ямы просто закапывали. Как бы «у нас все хорошо», «смотрите, у нас тут ничего нет». Комиссия за ворота — обратно эту яму раскапывают, ванну монтируют и уже через пару часов сжигают эти провода.
«Вы — расходный материал»
В один летний день один из заключенных не выдержал. Было очень жарко. В помещении, где работали заключенные, открыли окна, чтобы как-то проветрить. Но с улицы шел смрад из-за «костра», в воздухе была видна дымка.
— Он не выдержал, схватил огнетушитель, пошел и всю эту кучу затушил. В итоге пришли сразу же сотрудники администрации, контролеры, забрали его, и он провел 42 суток в ШИЗО.
По словам Андрея, отходы от такого производства не утилизировали, а просто сжигали в котельной. В такие моменты «дым стоял коромыслом».
— Зимой в колонии снег был черный. Выпадает свежий снег, и прямо на снегу видна была вся эта чернота, эта гарь, которая летела из трубы.
Отказаться от такой работы было нельзя.
— Там права не покачаешь. Если скажешь «я не буду этого делать» — собирай вещи, идешь на комиссию по наказанию, едешь на 10 суток в ШИЗО. Когда обращаешь внимание администрации на такие вещи, которые, скажем так, нарушают твое право на нормальные условия труда, они говорят все как один: «Вы — расходный материал и находитесь в колонии, а не в санатории. О каком здоровье вообще можете говорить? Либо работай, либо не хочешь работать — сразу же говори, поедешь в ШИЗО, там работать не надо». И многие так и делали. Ребята уезжали в ШИЗО, потому что не было желания портить свой организм.
«Сегодня вы сделали, как надо. А через неделю вы мне бунт поднимете»
Андрей вспоминает конфликт в промзоне. В один из дней заключенные получили задание: перенести наверх 17 тонн кабеля. Это должны были сделать 15−20 человек за один день. В случае невыполнения — лишатся возможности помыться вечером. В какой-то момент заключенные поняли, что физически не успеют все перенести и будут наказаны в любом случае.
— Тогда какой смысл работать? И после обеда мы отказались это делать, — рассказывает бывший политзаключенный.
На следующий день задание было таким же, но за невыполнение пообещали более строгое наказание. Заключенные договорились выстроиться в цепочку и передавать кабели. Присоединиться предложили дневальным и бригадирам промзоны — это осужденные, которые выполняют роль руководителей и организуют работу других. Двое из них согласились, двое — наотрез отказались.
В итоге весь кабель был поднят, задание выполнено. Но заключенный, предложивший такую схему, попал в ШИЗО на несколько недель. Впоследствии к нему пришел Денис Федченко — заместитель по режимно-оперативной работе (коротко его должность называют «зам. по РОР», он считается вторым человеком в колонии после начальника).
«Все было сделано, как надо. Но ты своим примером показал всем остальным, что вопрос может быть решен общим собранием. И сегодня вы мне сделали, как надо. А через неделю вы мне бунт поднимете, например, захотите, чтобы минимум три свидания было. Начнете стекла бить. Что я буду делать? Поэтому ты здесь находишься, чтобы до всех других дошло, что так поступать нельзя», — пересказывает Андрей слова представителя администрации.
«Тебе витамины не нужны, кушай кашу»
У Андрея в заключении ухудшилось здоровье. Ему удавалось получить некоторую медпомощь в колонии, но сложностей хватало. К примеру, было очень трудно добыть витамины в передаче — для этого нужно было получить специальное разрешение.
— Ребята пытались, ходили к администрации, к начальнику колонии, к его заместителю. Они говорили: не в нашей компетенции, у нас есть начальник медицинской части. А начальник медчасти говорит: «Нет, тебе витамины не нужны, ты и так здоров». «Кушай кашу, дыши свежим воздухом». Какие-то отмазки были.
Заключенным было сложно получить самые простые лекарства, например, капли для носа в случае простуды. Освобождение от работы давали только тем, у кого температура. Причем у каждого врача была своя планка: кто-то мог отпустить с 37,0, кто-то — с 36,8, а для кого-то и 38,0 не было поводом не работать.
Андрей без удовольствия вспоминает стоматолога колонии. Чаще всего она предлагала удалить зуб, а не лечить. Одному заключенному по ошибке удалили здоровый зуб, а потом и больной тоже.
— Он начал с ней разбираться: «Почему мне сделали так?» В итоге она нажала тревожную кнопку, прибежал конвой, и его посадили в ШИЗО. Потом еще повесили профилактический учет как «склонного к захвату заложников, нападению на администрацию и хулиганским проявлениям».
«Это не исправительная колония, там человека не исправляют»
Бывший политзаключенный получал письма, пока находился в СИЗО. Он привез их в колонию, там их поместили в специальную комнату для хранения личных вещей. В какой-то момент часть писем исчезла — те, которые отправляли волонтеры и небезразличные люди.
— Когда я подходил с претензией, мне говорили: «Уже ими печку растопили. Забудь».
Сотрудники, которые это делали — Роман Терешко, старший оперуполномоченный оперативного отдела и Владислав Спиридонов, начальник отряда отдела исправительного процесса. О причастности этих людей к репрессиям по отношению к политзаключенным в ИК-3 упоминал также блогер Сергей Петрухин, который отбывал заключение в этой колонии.
Собеседник говорит, для него важно рассказать о нарушениях, с которыми он столкнулся.
— Люди, с которыми я там был, очень просили меня, чтобы я это все-таки рассказал и обнародовал, потому что такого не должно быть. Пускай это и тюрьма, но все равно все это должно быть более цивилизованным. Это такая закрытая система, как государство в государстве. Никто [извне] ничего не узнает, что происходит на территории.
Бывший политзаключенный считает, что слово «исправительная» не подходит к колонии.
— Это не исправительная колония, там человека не исправляют. Колонию я бы назвал «наказательная». В исправительных учреждениях стран Западной Европы: в Норвегии, Нидерландах, Бельгии, там действительно идет исправление. Человека обучают, дают ему образование, в качестве поощрения могут отпустить домой на выходные. У нас же все выстроено на том, что если ты не сделаешь, тебя накажут.
Перед выходом Андрей получил ироничное напутствие от другого заключенного: «Ты из одной „локалки“ (локальной зоны, пространство на территории колонии, где могут перемещаться заключенные) выходишь в другую „локалку“ территорией 650 на 600 километров (имеется в виду Беларусь. — Прим. ред.). Та же тюрьма, только площадь побольше».
