До апреля 2024 года трансгендерная беларуска Юлия жила в Минске, работала в сфере IT и находила способы помогать представителям ЛГБТ+, а также журналистам-расследователям. Но в апреле девушку задержали — ее скрутили прямо у дома и закинули в микроавтобус. Поговорили с Юлией о том, как ей удавалось заниматься протестным активизмом в Минске 2024 года, о задержании, больше похожем на похищение, и обращении силовиков.
Помочь Юлии начать новую жизнь можно, поучаствовав в сборе на BYSOL.
«Гомельские менты казались одними из самых отмороженных в те дни»
Юлии 23 года, девушка родом из районного города. В 2018 году поступила в Гродненский медицинский колледж. Отучилась, отработала распределение. А потом стала изучать программирование, параллельно подрабатывая в сфере IT, в 2022-м поступила в ЕГУ на заочку.
— В штат (на работу. — Прим. ред.) устроиться было сложно. Во-первых, как трансгендеру, во-вторых, как человеку с инвалидностью (у Юлии вторая группа инвалидности. — Прим. ред.), — рассказывает она. — Но не скажу, что я плохо жила. У меня были нормальные доходы, хватало на оплату жилья в Минске (переехала туда в 2023-м), на то, чтобы следить за здоровьем и оплачивать учебу. Даже клиентов искать не приходилось: у представителей малого бизнеса куча своих чатов, и они друг другу передавали, что есть человек, который за адекватные деньги напишет код для сайта или проконсультирует.
Свое несогласие с действующей властью, говорит Юлия, не стеснялась показывать еще с учебы в колледже. Тогда, только заселившись в общежитие, они с соседкой повесили на окно большой БЧБ-флаг. И так и не сняли его, несмотря на настойчивые просьбы администрации.
В 2020 году, когда уже работала по распределению и жила в Гомеле, вспоминает, поспорила с чиновником городской администрации.
— Работала в учреждении, которое занималось реабилитацией. 6 августа пришел какой-то заммэра и начал агитировать. Мол, «мы тут в кругу врагов», «Батька молодец» и все такое. Сижу, слушаю-слушаю и не выдерживаю: а где мост со стороны Белицы (район Гомеля на левом берегу реки Сож. — Прим. ред.)? Мне, чтобы доехать на работу, нужно было делать большой круг, потому что его годами не могли построить. А то хорошо рассказывать, какой «Батька» молодец, а моста нет. Мы с ним поцапались из-за этого, я даже думала, ко мне потом придут, — вспоминает собеседница. — На акции ходила по выходным. Но не очень часто: работа в несколько смен, особо не находишься. Плюс было страшно: гомельские менты казались одними из самых отмороженных в те дни.
Когда протесты стали затихать, помимо основной работы, Юлия продолжила заниматься волонтерством, помогать независимым медиа и людям в Беларуси. Девушка хорошо понимала, как чистить свои устройства от «ненужной» информации — во многом, говорит, это и помогло продержаться в стране настолько долго.
— В первую очередь работала с материалами для расследований. Доставала данные из госреестров, анализировала их, приводила в читаемый формат, работала с распознаванием лиц на фотографиях и так далее, — описывает она свой вклад. — В общем, такая информационно-техническая поддержка независимых журналистов-расследователей. Принципиально не просила денег, у меня была основная работа, которая меня обеспечивала. Смысл тут говорить об оплате, мы же общее дело делаем. Как волонтерка тоже помогала людям чистить телефоны, подписки, фотографии — тоже по сарафанному радио приходили, и я все объясняла.
Обращались за советом и родители ЛГБТ+-детей: спрашивали, как помочь им, к кому можно обратиться, как самим налаживать контакт с ребенком.
— Это очень радовало, потому что я еще из того поколения, когда в маленьком городе парень с длинными волосами мог получить п**ды. Не говоря уже об ЛГБТ+, — вспоминает она. — Так как у меня было много разных знакомств, родители стали стучаться: вот у меня есть ребенок, ему столько-то лет, есть вопросы. Чаще всего это были трансгендерные ребята. И я в том числе искала специалистов, с которыми они могли бы проконсультироваться, потому что у нас в стране нет абсолютно никакой информационной поддержки для родителей или самих транс-людей.
Рассказывая о своем волонтерстве, девушка упоминает, что она не одна пыталась вносить вклад в «общее дело». Подробностей не озвучивает, но уверяет: внутри Беларуси до сих пор есть те, кто по мере возможностей пытается помогать другим.
«Был аккуратный намек, что „отправишься очень далеко лет на пять“»
Репрессии усиливались, но уезжать Юлия не хотела, хотя, признается, было страшно.
— Я получала удовлетворение от того, что делала. У нас просто принято орать, как все плохо, но при этом ничего не делать, чтобы стало лучше. А я не орала, просто делала, что могу. Понимала, что могут прийти. Но у меня тогда была такая загрузка (работа, учеба в ЕГУ, волонтерство), что время оставалось просто на поспать. Переживать было некогда. Поэтому я спокойненько сидела, делала свои маленькие дела. Пока дверь не выламывают, жить можно, — делится она.
В 2022 году Юлия решилась на окончательный трансгендерный переход, начав с одежды и объявления в кругу друзей. Это добавило тревоги: о том, как беларусские силовики относятся к представителям ЛГБТ+, известно давно. Но довольно долго девушка оставалась вне поля зрения «компетентных органов». Только один раз в 2022-м отвели на допрос на границе, когда ехала на учебу в Литву. Следующий серьезный звоночек прозвучал зимой 2023-го, когда Юлия в своем городе пришла в паспортный стол за новым документом.
— Думала, чего там париться? Но вдруг паспортистка смотрит что-то в компе и куда-то сваливает: «Сейчас вернусь». И возвращается с двумя ментами. Потом начинается: «давай прекращай с этим всем», «мы тебя посадим» и все остальное. Причем никакой конкретики абсолютно, ничего не уточняли и говорили загадками. Даже про «посадим» был скорее аккуратный намек, что «отправишься очень далеко лет на пять», — вспоминает собеседница. — У меня в такие моменты включается дурочка. Я еще была с макияжем, длинными ресницами. Сижу, просто ими хлопаю: «Какие такие дела? Дяденьки, вообще не знаю ничего». Весь диалог продолжался, наверное, около получаса, и потом мне сказали убираться. А когда вышла, случилась маленькая истерика: какого хрена? И сразу мысль: а где я прокололась?
После этого случая чувство безопасности начало постепенно исчезать. Юлия говорит, что стала настороженно относиться к людям из своего круга, проявлять больше подозрения к незнакомцам. Если раньше могла вернуться домой и не закрывать дверь на замок, то теперь всегда проверяла, точно ли повернула ключ. То есть жила в постоянном напряжении.
— Звонки с незнакомых номеров стали очень напрягать, — добавляет она. — Это в целом страшная история, а когда ты являешься трансгендером, страшнее вдвойне. Я ведь еще по мужским документам живу. И неизвестно, как они себя поведут, что будет в камере. Мне психолог, которая работала в МВД, рассказывала, что силовиков чуть ли не в Академии учат, что мы [ЛГБТ+] опасны, разлагаем общество и все такое. А люди с опаской относятся ко всему новому, и непонимание вызывает страх и агрессию.
«Начала отбиваться, и в какой-то момент даже показалось, что смогу удрать»
Зимой и весной этого года девушке периодически звонили из РУВД — приглашали прийти «пообщаться». От встреч, говорит, она отказывалась, но уже понимала, что ее могут задержать.
— Но не была готова к тому, что меня просто украдут с улицы, — признается она. — В тот апрельский день я сделала все свои дела по работе, учебе и решила пройтись. Выхожу из дома — стоит бус. Еще подумала: а какого х**а тут маршрутка забыла? А дальше все вспоминается как в замедленной съемке, причем фрагментами. Дверь открывается, и на меня вылетают трое непонятных людей. Первая мысль: это что, бандиты, похищение? Пытаются повалить меня на землю. Я помню, что начала отбиваться, и в какой-то момент даже показалось, что смогу удрать. Но потом куда-то «прилетело», и меня затащили в бус. Никто вообще не говорил, что это милиция, все делали молча. Только матерились. А первая фраза, кроме мата, была: «О, еще один элгэбэтэшник».
Уже внутри микроавтобуса на беларуску надели наручники и поставили на пол на колени.
— Это звучит странно, но в тот момент я думала про визу. Дело в том, что еще в начале весны поняла, что очень устала жить в таком напряжении, и обратилась в Tg House Belarus (инициатива, которая помогает трансгендерным людям. — Прим. ред.), чтобы они помогли с шенгеном. На тот момент уже подала документы. Поэтому первым делом в бусике почувствовала не страх, а разочарование: вот только жизнь стала налаживаться, а они все испортили!
Как только микроавтобус тронулся (куда именно ехали, Юлии не сообщили), силовики начали изучать ее телефон.
— Сначала они матом требовали от меня пароль. Конечно, сказала, что не помню, но никто не поверил. Влезли туда с помощью Face ID, о котором забыла (мой совет всем: отключайте обязательно эту функцию), и начали копаться в переписках. Но я же отдавала себе отчет, в какой стране нахожусь и чем занимаюсь. Поэтому у меня все было чистенько. Скорее, менты охренели от того, что у меня в Telegram подписки на государственные каналы. А с некоторыми журналистами, которым помогала, у меня дружеские отношения, и в чатах были разговоры о том, что вкусного мы сегодня готовили, поэтому там копать не стали.
Убедившись, что в телефоне ничего нет, силовики принялись за Юлию. Стали расспрашивать, чем занимается, в чем участвовала и с кем работает. Когда разговора не получилось, перешли к угрозам и оскорблениям.
— Стали смотреть личные фотографии — и было столько грязных комментариев в мой адрес. Они все пытались понять, а как это так: ты по паспорту мальчик, а чувствуешь себя девочкой. И для ментов это прямо проблема. Очень грубо общались, угрожали, что изнасилуют. До этого не дошло, но я ни разу не сомневалась, что могло.
Того, как ее избивали, Юлия не помнит. Рассказывает, что эти фрагменты как будто стерлись из памяти. То, что насилие все-таки было, поняла уже потом: очень долго болел бок и было сложно глубоко вдыхать. Был ли это перелом ребер, беларуска не знает: идти в поликлинику не рискнула.
— До РУВД или СК меня так и не довезли, просто выкинули по дороге. Так ничего и не нашли в телефоне, а имен я не назвала (хотя и грозили переломать кости). Честно говоря, боялась, что мне подкинут наркотики, но все обошлось, — делится она. — Когда добралась домой, была в состоянии шока. В стрессовой ситуации обычно сначала собираюсь и реагирую, а уже потом рефлексирую. И когда оказалась в своей квартире, стало накрывать.
После случившегося девушка окончательно закрылась — боялась выходить из дома, почти ни с кем не общалась. Работы тоже не стало: все, с кем она сотрудничала, практически в одно и то же время отказались от ее услуг. Девушка не исключает, что на них надавили силовики.
— Такое ощущение, что силовики сейчас всерьез возомнили себя властью. Им дали карт-бланш в 2020 году, и они заигрались. Чувствуется та безнаказанность, которую им обеспечили. И еще же поощряют за жестокость. Есть ощущение, что, если Лукашенко вдруг решит некоторые моменты откатить назад (если его прижмет), может быть конфликт между силовым аппаратом и властью, — рассуждает она.
«Уже могу спокойно ходить возле полиции — ничего не екает»
Задержание существенно ускорило отъезд Юлии из страны: из планового он превратился в экстренный. Дожидаться, пока за ней снова придут, девушка не хотела.
— Понимала, что если в этот раз меня отпустили, то в следующий (а он бы был обязательно) уже бы не вышла, — говорит беларуска. — Состояние до отъезда было ужасное: не могла ни работать, ни есть, ничего. Очень сильно похудела, постарела лет на десять. Очень много занималась уборкой, потому что из дома выходить страшно, а нужно себя чем-то занять. Каждый день перед тем, как лечь спать, мыла посуду, чтобы, если меня задержат, в квартире было чисто. А то в пропаганде будут рассказывать, что мало того, что «змагар и элгэбэтэшник», так еще и свинья.
Из-за сложностей с визой отъезд Юлии затягивался. Эвакуировалась она лишь в июле с помощью BYSOL. Говорит, вся дорога заняла около четырех дней, ехала с одним рюкзаком: в организации предупредили не брать с собой много вещей, потому что путь будет трудным.
Первые несколько месяцев после эмиграции Юлия провела в шелтере в Литве. Начала постепенно отходить от пережитого: перестала бояться звонков в дверь и резких движений людей на улице.
— Но в Литве мне было тяжело устроиться, — признается она. — Там довольно консервативное общество, это прямо чувствовалось. А я не очень боевая, довольно тихая и застенчивая. Поэтому поняла, что не смогу полностью оправиться в такой стране, не видела там своего будущего. В сентябре решила переехать во Францию. Запросила убежище и сейчас живу здесь в небольшом городе.
Девушка замечает: как только переехала, сразу почувствовала, насколько в этой стране другой менталитет.
— В душу никто не лезет, предъявляешь документы — никто косо не смотрит. Тут так не принято. Люди, с которыми на постоянной основе общаюсь, заметили, что во Франции я значительно повеселела. Так что потихоньку восстанавливаюсь. Еще побаиваюсь людей, но уже могу спокойно ходить возле полиции — ничего не екает, — добавляет она.
Знакомых во Франции у нее нет, говорит Юлия. Но это не пугало: девушка признается, что привыкла быть одна. Основным фактором при выборе страны было именно то, как там относятся к трансгендерным людям.
— Тут я смогу получить помощь, на которую не могла рассчитывать дома, осуществить переход, — объясняет она. — Хотя все равно пока в некоторой растерянности. Есть страх по поводу убежища и легализации, потому что это непростой процесс. Нужно что-то решать с деньгами: пока работать не могу, но если получу беженство, дадут разрешение. Пока что стараюсь по возможности концентрироваться на активизме. Когда сюда приехала, по мере сил стала возвращаться к инициативам, с которыми раньше работала. И точно знаю, что все, что я делала в Беларуси, было не зря.
Читайте также
