Поддержать команду Зеркала
Беларусы на войне
  1. Прощай, осень — на следующей неделе нас ждет ненастье, осадки и похолодание
  2. ISW: «Новый мировой порядок» Путина противоречит реальным действиям Кремля
  3. «Я в а**е». Сбежавший в Беларусь блогер из Латвии удивился, получив первую зарплату на новом месте
  4. Украинский друг Лукашенко призвал Владимира Зеленского к переговорам с Россией в откровенно хамской манере, иначе его «заставят уйти»
  5. «Я, в общем, работаю». На матч «Динамо-Минск» в Варшаве пришла женщина в красно-зеленых цветах и с госфлагом — она рассказала зачем
  6. «Крыма больше нет». Советник Трампа заявил, что Украина должна сосредоточиться на мире, а не на возвращении территорий
  7. Известного айтишника спросили, почему в Беларуси не могут создать свой ноутбук. Что он ответил
  8. Блогера, который уже четыре года за решеткой, снова будут судить. Он должен был скоро выйти на свободу
  9. Немецкий актер Тиль Швайгер, которого раскритиковала Тихановская, рассказал, что ему понравилось в Беларуси
  10. Был звездой, но дважды попадал в ЛТП и умер в ресторане в 35 лет. Вспоминаем трагическую историю легендарного беларусского футболиста
  11. Проект «МотолькоПомоги»: Лукашенко много отдыхает, а его поездки становятся все короче


Город Северодонецк сейчас находится в эпицентре битвы за Донбасс. Войска ВСУ пытаются держать оборону, но, по данным украинского Генштаба, российские военные уже закрепились на восточных окраинах города. По словам Владимира Зеленского, в Северодонецке уничтожена вся критическая инфраструктура города, 90% зданий повреждены, а две трети жилых домов полностью разрушены. Около полутора тысяч жителей города погибли, заявил глава местной военно-гражданской администрации Александр Стрюк. Связи в городе нет. «Медуза» поговорила с несколькими жителями Северодонецка, которым удалось выбраться из города.

Северодонецк во время войны. Фото: Reuters
Северодонецк во время войны. Фото: Reuters

Станислав Швабо

32 года, волонтер из Северодонецка, до войны занимался автобизнесом

Я родился и прожил всю жизнь в Северодонецке. Сейчас живу в пригороде, в Сиротино. В середине марта наш поселок стали обходить [украинские] военные — сказали, что нам лучше уехать.

Родители моей девушки живут в соседнем доме, и в тот же вечер на семейном собрании было принято решение уезжать. Я и мои родители этого не хотели, но решили не разделяться. На тот момент у нас ни света, ни газа уже не было, с провизией появились проблемы. Поехали в Славянск, где у нас была возможность остановиться. Потом решили жить в Днепре, я сделал там опорную точку для выездов домой.

Волонтерить я начал, еще когда был в Северодонецке. Мы компанией волонтеров брали микроавтобусы и развозили по убежищам гуманитарку, эвакуировали жителей. В конце апреля перестали вывозить — кто хотел покинуть город, тот уже сделал это. Сейчас там остались те, кому некуда уехать — старики и инвалиды, которые просто физически не могут выехать.

Последняя наша поездка в город была 22 мая. Добираться туда очень сложно и опасно. Взорвали один из двух мостов, который шел на Северодонецк с Лисичанска. Второй мост — цел, но очень пострадал и постоянно находится под обстрелом. Когда [российские военные] видят колонну — начинается обстрел, будь она военная или гражданская, не важно. Мы очень сильно переживали — были случаи, когда обстреливали и волонтеров.

Лисичанск во время войны. Фото: Reuters
Лисичанск во время войны. Фото: Reuters

В итоге мы смогли попасть в город. Первым делом нужно было заехать к [украинским] солдатам — отдали им бензин, кое-что из продовольствия. Пока стояли и разговаривали с ними, их позицию начали обстреливать из минометов, но снаряды прошли мимо.

Потом поехали по городу — развозить еду, топливо и другую гуманитарную помощь. Но только подъехали по первому адресу, начали бомбить — весь квартал старого города, где мы и были. Огонь шел без перерывов, постоянно что-то воспламенялось, свистело над головой, весь город в дыму. Даже половину из 20 запланированных адресов не сумели посетить. [В одном доме] надо было забрать пять кошек, но не смогли прорваться.

Когда мы ездили в город две-три недели назад, еще можно было увидеть людей — ходящих по улицам с пакетами, ездящих на велосипедах. Военные носились. Но [22 мая] мы приехали и увидели пустой город, никто не выходит из убежищ. Людей совсем не видно. Для города это ничем хорошим не закончится. У нас теперь свой Мариуполь.

Поначалу они [российские военные] пытались бомбить инфраструктуру типа газовых развязок, электростанций, но сейчас уничтожают весь город. Мне рассказывали очевидцы, что на танках подъезжают к девятиэтажке и просто стреляют по ней.

Те [украинские] военные, с которыми я говорил, отвечали, что «нас осталось мало, воевать особо нечем». Они умудряются сдерживать российскую армию, хотя моральный дух там явно не высокий. Как долго они выдержат — неизвестно, но я их никак упрекать не могу. Не нужно оставаться там пушечным мясом и героически погибать. Сейчас у меня нет никаких надежд, что получится отстоять город.

При русской оккупации я к себе домой не вернусь. Если бы война закончилась сейчас, я, может бы, и вернулся в Северодонецк, хотя понимаю, что пару лет этот город будет мертвый. Даже после 2014 года, когда у нас и пяти процентов таких разрушений не было, город долго восстанавливался и приходил в себя. Город стал нормально жить только перед это войной. А сейчас не представляю, возможно ли вообще восстановить его.

Северодонецк во время войны. Фото: Reuters
Северодонецк во время войны. Фото: Reuters

Юлия

медсестра

Нормально мы жили до войны. Прекрасно, как я теперь понимаю.

Это была очень счастливая жизнь, потому что мы жили в мире, спокойствии. И то, что наши знакомые из России и родственники говорят, что нас где-то в чем-то ущемляли [украинские власти] - это неправда. Мы жили и радовались, строили планы на будущее. А теперь пришли «освободители» и «освободили» от всего хорошего, что было в нашей жизни. Загубили, точнее, хотят загубить нашу жизнь.

Никто не верил в то, что начнется война. А потом начались обстрелы [Северодонецка]. Все начали в панике метаться по коридору больницы. [Мои] дети были дома, но я и мои коллеги не могли уйти [с работы], потому что у нас были пациенты. Вечером нас отпустили домой и уже ночью мы с детьми были в бомбоубежище, холодном и жутком. Просто сидели и не знали — то ли выйти и нас убьет какой-то миной, то ли мы тут просто замерзнем. Так война не просто началась в моей стране, она пришла в наш город.

Все время казалось, что мы в каком-то страшном сне. Они [российская армия] обстреливали школы, соборы, детские сады, нашу больницу, где лежат пациенты.

Мы очень боялись, что наш город захватят. Я просто сказала, что не выйду из бомбоубежища ни в какой другой мир, ни в какой «русский мир». Поэтому мы приняли решение, что надо выезжать. Уехали из города 16 мая. Нам повезло, мы вырвались. Мы понимали, что лучше жить где угодно, но только не в каком-то ЛНР и ДНР. Украина должна быть Украиной.

Сначала люди [в Северодонецке] не хотели эвакуироваться. Но с каждым днем становилось все тяжелее и тяжелее. Люди стали понимать, что надо выезжать. Это уже было очень рискованно, люди попадали под обстрелы. Сейчас там остались в основном пожилые люди, которые или боятся [уезжать], или прожили там всю жизнь и им тяжело начать все с нуля. Некоторые не хотят бросать своих пожилых родителей. Некоторые просто панически боятся выйти из убежища.

Какое-то время в городе была связь, потом она неоднократно пропадала. На данный момент там нет ни связи, ни воды, ни газа. Там сейчас происходит второй Мариуполь.

Мы с семьей сначала выехали на западную Украину. Как таковой помощи [не было] помогали только люди в селе, где мы жили. Ну мы и не искали помощи, мы хотели работать. Чтобы работать, нам пришлось поехать в Киев. Муж уже устроился на работу водителем, а я пока не могу, потому что боюсь оставлять детей дома одних.

У меня есть подруга, которая живет в Москве. Мы с ней списывались, я говорю: «Ну ты видишь, Россия на нас напала». Она отвечает: «Да нет, это же Украина с Америкой напали, и Украина Донбасс восемь лет бомбила». И мне хочется сказать: «Ну покажите те разрушения в Донбассе, которые были за восемь лет. И сколько разрушений сделала Россия за эти три месяца».

Почему вы не даете нам жить в нашей стране? И почему ваши дети могут спокойно ходить в школу, играть в игрушки, а мои дети вынуждены скитаться? Я считаю, что виноваты и те, кто пришел к нам, и те, кто молчал, и те, кто поддерживают войну. Все виноваты в том, что происходит, что погибают наши мирные жители, погибают наши дети, разрушается наша страна.

Северодонецк во время войны. Фото: Reuters
Северодонецк во время войны. Фото: Reuters

Марина

27 лет, экономист

Я родилась и выросла в Северодонецке, это мой родной город, я там знаю каждый закоулок. После школы переехала учиться в Киев, да так тут и осталась. К родителям домой ездила редко, теперь жалею об этом — что так редко звонила, почти не приезжала. Я очень боюсь, что родителей уже нет. Мне страшно даже подумать об этом.

Я уже привыкла к взрывам, привыкла бегать в метро, когда объявляли воздушную тревогу. Когда русские отступили от Киева — я плакала от счастья. Потому что меня не надо спасать от моей страны, у меня тут вся моя жизнь. И я не хочу ни уезжать, ни жить в оккупации.

Про то, что Северодонецк окружила российская армия, я узнала из новостей. Долго не могла дозвониться матери. Навсегда запомню ее слова: «Да все нормально, мы прячемся в бомбоубежище, кот с нами».

Долгое время из города спокойно можно было уехать. Государство предоставляло автобусы, но я не могла уговорить родителей, я их умоляла приехать ко мне. Они тоже плакали, и говорили; что не могут оставить свой дом, что они не понимают, как жить в другом городе.

При этом родители рассказывали мне, что город уже разрушен, что все черное от взрывов. Что это уже не тот Северодонецк, в котором я выросла. Мама говорила, что стреляют с двух сторон — попадают в жилые дома, в людей. Говорила, что из бомбоубежища просто страшно выходить. Я продолжала уговаривать их эвакуироваться, но они у меня старенькие, для них уехать — это что-то невероятное.

Северодонецк во время войны. Фото: Reuters
Северодонецк во время войны. Фото: Reuters

А потом в городе окончательно пропала связь. Я не могу дозвониться до родителей. Постоянно мониторю списки погибших в соцсетях. Я не знаю, что страшнее — увидеть родителей в этих списках или узнать, что город захвачен, что в нем русская армия, которая может сделать с родными все, что угодно.

Я списалась с волонтерами, мне сейчас дистанционно помогают в поисках. Как только я узнаю точное местоположение — буду вывозить их. Правда, автобусов уже нет. Можно уехать только на машинах, есть риски — можно попасть под обстрел. Но я молюсь каждый день, чтоб все было хорошо.

Не хочется говорить ничего плохого, потому что я понимаю, что в России тоже есть люди, которые не хотели этого. Просто скажу, что я никому не пожелаю вот так искать родителей и знать, что твой город превратился во второй Мариуполь.