Битва за Донбасс продолжается. Продолжается и наступление российских войск. Они уже захватили Лиман, вошли в Северодонецк — и приближаются к Славянску, Краматорску и Лисичанску, которые остаются под контролем Украины. «Медуза» поговорила с жителями этих городов о том, как они выживают сейчас — и как готовятся к вторжению российской армии.
Славянск
Дмитрий Мишенин
29 лет, волонтер в благотворительной организации «Ангелы спасения», до войны работал на предприятии по лесообработке
[В начале войны] мы на нашем предприятии решили помочь людям из Волновахи [города на юго-западе Донецкой области]. У нас на производстве хранится дизельное топливо и бензин для спецтехники, были дизельные бусики — мы решили созвать команду и вывезти людей. Все это выросло в то, что сейчас в нашем движении больше 60 человек. У нас две базы: в Славянске и в Днепре. Мы эвакуируем людей и доставляем гуманитарную помощь [по территории Украины].
На данный момент мы уже привезли почти тысячу тонн гуманитарной помощи, больше 19 тысяч человек эвакуировали. Эвакуация идет каждый день. Сложно, скрипя зубами, но идет. Опасно. Обстрелы. Никто не церемонится. Злость, смерть, зло, война.
Я нахожусь в Днепре уже месяц, по-моему, сбился со счета. Мой отец — в Славянске с другой частью команды. Он не уезжает, потому что тогда вся наша работа остановится. Я [в Днепре] нахожу ресурсы: топливо, продукты, средства гигиены.
[В целом] Славянск живет так же, как и жил [с начала войны]. Стало тревожнее, стало рискованнее, но все то же самое, что было и месяц назад. Но, я думаю, половина города точно уехала с начала войны. Готовимся к худшему. Свою гуманитарную базу переносим в соседний город Краматорск — он дальше [от места боев].
Как изменилась жизнь города? Ничего не работает. Газа нет. Воды местами тоже нет, со светом перебои. 29 мая электричества не было весь день, но его восстановили. Воды тоже весь день не было. Сегодня она есть, но не во всех районах города, [Но] у нас и до войны были [с водой] проблемы.
В общем, бытовая жизнь усложнилась. Обстрелы нерегулярные, но бывает. Постоянный стресс. Самолеты, вертолеты, ракеты летают вокруг. Ты не уверен в завтрашнем дне, да даже не в завтрашнем, а в сегодняшнем.
Нищета, потому что работы нет. Да даже если бы и была работа, сложно что-то купить. Магазины в основном все закрыты, некоторые открываются по мере привоза продуктов. Люди закупаются на наличные на рынках. Массовое явление — натуральное хозяйство.
Люди сделали запасы, ходят толпами за гуманитарной помощью. Звонят на горячие линии, записываются. Гуманитарка не в тех объемах, в которых нужно, но доезжает. Есть, конечно, конченые [люди], кто по три раза записывается, а другим не достается. Бог им судья.
Сравнения с 2014 годом некорректны, та вы шо, бросьте! Тогда была разминка, даже не аперитив. У нас за день сейчас людей гибнет больше, чем за восемь лет, — что в армейском смысле, что в гражданском.
Если бы [вторжение России в Украину] случилось тогда, то это бы сработало так, как Путин надеялся сейчас. Но он совершил тотальную ошибку — дал эти восемь лет. В Славянске пророссийские люди есть, но многократно меньше — в 2014 году была другая картина. Мы были проукраински настроены, и [после захвата города самопровозглашенной ДНР] нам пришлось выехать. После освобождения мы вернулись и волонтерили: восстанавливали дома, отопление, помогали с едой.
Я фигово чувствую себя [из-за риска захвата Славянска российскими войсками]. Но бывает просто плохо, а бывает «сейчас пойду на себя руки наложу», правильно? Я себя так [как во втором случае] не чувствую, работаем! Я человек верующий: даст бог, будем живы. А если божья воля [умереть], значит так суждено.
Я говорю по-русски, у меня русские корни из Самары, но я себя идентифицирую как украинец. И если завтра у меня в руках будет оружие, а рядом будет русский солдат, я колебаться не буду совсем. Это моя страна. Не дело Российской Федерации, куда мы идем, куда мы вступаем или не вступаем. На каком бы языке мы ни говорили. Великобритания же ничего не предъявляет США по поводу того, что у них один язык. Глупо бы смотрелось, правда?
Зла на Россию, на русский народ не держим. Я по крайней мере разделяю понятия «русская власть» и «русский народ». Я желаю всем нормальным людям мира и добра. А всем неадекватным — либо перевоспитания и покаяния, либо, как говорится, билет в один конец.
Краматорск
Наталья
45 лет, воспитательница в детском саду
Иногда пишут, что в Краматорске осталось очень мало людей, город похож на призрак. Это неправда. Если выйти [в Краматорске] на рынок, к банкомату или туда, где дают гуманитарную помощь, можно увидеть, что людей в городе очень много. Но это с восьми утра и, может, до трех-четырех дня. Потом все по домам, и жизнь немного замирает. Потому что магазины до четырех работают и людям уже некуда ходить.
В магазинах у нас есть все продукты, но цены, конечно, значительно выросли по сравнению с довоенными. С лекарствами немного перебои — бывает, нужно постоять в очередях. Но находим выход — передают из других городов, шлют по почте. Гуманитарную помощь тоже дают, но надо ждать. 29 мая была проблема с электричеством — где-то что-то перебили. Но все восстановили. Вода тоже есть пока. Газа нет, и я готовлю в электрической печи или мультиварке.
24 февраля мы [с семьей] проснулись от взрывов. Стреляли по краматорскому аэродрому, было три мощных взрыва. Мы включили телевизор, [зашли в] интернет. Как восприняли? Восприняли дуже болісно, дуже зворушливо, дуже образливо, неочікувано. Хотя разговоры и были об этом [о начале войны] все время, но понимаете, до самого последнего не верилось. Конечно, это был шок. Никто не думал, что настолько долго это все затянется. Никто на такое не рассчитывал.
У нас в городе постоянно воют сирены, объявляют тревогу. Каждый день бомбежек нет, но с периодичностью в две-три недели случается, что куда-то прилетает ракета. Есть жертвы среди [мирного населения]. У нас был какой страшный обстрел железнодорожного вокзала! Погибло около 60 человек, столько деток, люди инвалидами остались.
Пятого мая ракета попала прямо к нам во двор. Двор зеленый, красивый в спальном районе. Посреди двора — детская площадка, в конце — теплопункт. В советское время этот теплопункт снабжал нас горячей водой. Потом, когда горячую воду перестали централизованно подавать, он просто стоял. Ракета попала в этот теплопункт, и два дома [в том числе мой], которые были справа и слева, естественно, очень сильно пострадали. В тот момент мы были дома — мы жили на втором этаже. У нас в квартире полностью повылетали окна, межкомнатные двери. Слава богу, обошлось без жертв.
После того как у нас случилось такое, сын уехал к друзьям в центр Украины. Ему 23 года, вот будет 24. Он очень долго не хотел уезжать, бросать нас, но мы настояли, чтобы он все-таки поехал.
Нам с мужем уезжать не хочется. У меня мама пожилая, она с нами живет, а папу мы похоронили 18 февраля. Для пожилых людей эвакуация — это вообще очень тяжело. У мужа родители здесь, тоже пожилые люди. Он не может их бросить. Настаивает, чтобы я уехала — к сыну или куда-нибудь. А мы прожили 25 лет, я не могу так. Не готова пока к такому шагу.
Я всю жизнь здесь [в Краматорске]. [До войны] была воспитателем детского сада. Сейчас детские сады не работают, но зарплату нам выплачивают, поддерживают нас. После того как обстреляли наш дом, мы переехали в частный сектор. Здесь во дворе вроде бы что-то [нужно делать], но, честно, ничего не хочется. Сил хватает только приготовить кушать, себя привести в порядок. А больше ни на что руки не поднимаются. Мониторим новости: телевизор меньше, больше интернет.
В [2014 году] было гораздо тише. Тогда мы были оккупированной территорией, здесь были российские войска. Про [пророссийские войска тогда] не могу сказать ничего плохого. Может быть, где-то кому-то [они что-то сделали], но по отношению ко мне, моей семье и моим знакомым [ничего не было]. Они просто были в городе, заняли горисполком.
Естественно, мы ждали своих — мы все-таки украинцы и живем в Украине. Дождались, слава богу. Да, тогда было страшно. Но тогда мы просто не понимали, насколько страшное нас ждет в этом году.
Все верят, конечно, в лучшее. Все надеются. Хоть и запугивают, что [российские военные] идут, и уже близко линия фронта. Все равно хочется верить в лучшее. Тревога и страх присутствуют постоянно. Раньше было слышно, как где-то далеко бахает, сейчас — намного ближе. О том, что [российские войска могут захватить Краматорск], я не хочу думать. Сейчас страшнее, если прилетит ракета. А пока… Не хочется допускать таких мыслей.
От чего они нас освобождают? Освобождают от жилья, освобождают от работы, освобождают от наших привычек, от нашего уклада, от наших планов. Вот от чего освобождают, понимаете?
Мы люди, которые жили, которые работали, которые стремились, которые хотели добиться чего-то в жизни. Мы добивались, мы зарабатывали, мы вкладывали — кто в квартиры, кто в образование, кто в бизнес. Делали все, что могли. А сейчас себя ощущаешь так: ты бесправная. Нас полностью лишили права выбора. Это очень страшно.
Лисичанск
Татьяна
57 лет, раньше работала в школе
Я приехала во Львов первого апреля. [В Лисичанске] остались знакомые, которые смотрят за моей квартирой.
Обрывочные сведения, которые получаю от соседей из Лисичанска, говорят о том, что основная масса людей выехала. Остались только старики, которые не уехали из-за упрямства или страха; те, кого некому забрать, и сепаратисты, которые ждут «освободителей», — таких там немало.
Уезжали все медленно. Но чем больше бомбили, тем больше людей выезжало каждый день. Сядьте сейчас, закройте глаза и представьте, что через час нужно выехать. Нужно собрать пару сумок, взять любимую кошку и уезжать. Наверное, надолго. Может, навсегда. Второй раз (я — дважды переселенец). После двух ремонтов. После того, как обставил два дома.
До 2018 года я жила в городе Кировске Луганской области с родителями (с 2014 года похоронила и мать, и отца). Теперь это так называемая ЛНР. Обстановка диктатуры была там все время. Я все ждала, когда вернутся территории [в Украину].
[Решение уехать из Лисичанска после начала войны я приняла вместе] с соседями. В районе завода РТИ, где я жила, вода пропала в начале марта — сказали, что так будет до конца военных действий. Воду привозили МЧС и водоканал. Света не было с 3 марта. Телефоны заряжали благодаря добрым людям с генераторами. Мы грелись газом — включали на кухне. Но и его несколько раз отключали.
Стало ясно, что дальше будет только хуже. [Мобильная] связь тогда уже пропадала. Не было продуктов. Многие магазины закрылись, их владельцы уехали. Стали привозить [продукты] втридорога из Северодонецка, только за наличку. Соседка, спасибо, одолжила мне — и так я выжила.
После нескольких дней беспрерывных обстрелов, когда разрушили соседний дом и наш трухануло так, что мы [с соседями] думали, всё, мы решили, что жизнь дороже любых стен, ремонтов и мебели. Так и выехали уже под обстрелами. Ложились на землю на остановке, где все ждали эвакуационный автобус. С тремя пересадками, с закрытыми окнами в поезде вечером (это для светомаскировки), с многочисленными остановками из-за обстрелов. Спать училась по-новому — утратила эту функцию из-за обстрелов.
Насколько мне известно, коммуникаций в городе [сейчас] нет, мобильной связи тоже. Но поступают какие-то обрывочные сведения от людей. Люди готовят на кострах. Гуманитарку возили, но сейчас с этим проблема. [До моего отъезда] проблема с ней была связана с тем, что бомбили по штабам гуманитарной помощи, и с тем, что было затруднено сообщение с [городом] Бахмутом, откуда ее везли. Люди выживают как могут. Но больше страдает центр, а на РТИ сейчас вроде потише. Какая обстановка в последние три-четыре дня, не знаю.
Эта война нужна только Путлеру, но он за все ответит. И [ответят] россияне, которые поддерживали этот режим. Но вместе с ними будут страдать и нормальные, думающие — таких единицы. [Эта война] - геноцид, умышленный, зверский. Она закончится падением России.
Если война затянется, я буду жить дальше и верить в победу. Если победим до зимы, поеду домой.