Балаклея — город недалеко от Изюма. До войны здесь жили 27 тысяч человек, примерно как в нашем Дзержинске или Вилейке. Российские войска зашли сюда 2 марта — и следующие 175 дней город находился под контролем России. Во время контрнаступления в сентябре ВСУ освободили его одним из первых в Харьковской области. Журналист Алесь Минов побывал в деоккупированном городе и специально для «Зеркала» рассказывает, что там увидел.
«Восстанавливать нет смысла и невозможно, надо сносить и заново строить. Но за что?»
Из Харькова до Балаклеи можно добраться по железной дороге. Из-за повреждения электросети обычные электрички не ходят, поэтому с 15 сентября был запущен рельсовый автобус — бывший аэроэкспресс, курсировавший от железнодорожного вокзала в Киеве до аэропорта в Борисполе.
Состав отправляется в 7 утра. Будний день, утро, а вагон практически полный. Люди обсуждают только войну. Женщина в компании рядом рассказывает, что живет у родственников, так как ее дом полностью уничтожен ракетой:
— Восстанавливать нет смысла и невозможно, надо сносить и заново строить. Но за что?
За окном — военные пейзажи. То здесь, то там — обваленные крыши зданий с черными дырами вместо окон.
Через четыре часа «автобус» останавливается в Балаклее. Пассажиров встречает вокзал: пленка на окнах вместо стекла, разрушенная крыша и «БА…» — все, что осталось от вывески.
Балаклея — типичный небольшой районный городок: несколько центральных кварталов с многоэтажными зданиями, от которых в разные стороны тянутся узкие улицы с частным сектором. Кое-где разбросаны фабрики. Здесь не уцелела ни одна: разбит большой цементный завод, производство Henkel, а также военный ремонтный завод. Его обстреляли в первые же дни войны.
С сентября в городе начали работать государственные учреждения: полиция, больница, поликлиника и коммунальные службы, дистанционно открылись школы и детские сады. Общественный транспорт в городе сейчас не ходит. Поэтому до центра меня подвозят спасатели.
— Сейчас разобрали завалы, где потенциально могли находиться люди, обследовали здания, что могли бы обвалиться, — говорит сотрудник Государственной службы по чрезвычайным ситуациям. — С остальным сейчас разбираются коммунальщики и сами собственники домов. Мы же работаем по окрестным деревням и городкам. Саперы две недели здесь работали, но все равно остаются «подарки» от российских солдат: минировали и здания, и транспорт. Также очень много «мин-лепестков», они совсем небольшие и их сложно заметить, особенно среди травы.
С водителем мы прощаемся возле районной Рады. Здание уцелело, а вот памятник Тарасу Шевченко, что держит желто-голубой флаг, смотрит прямо на полностью разрушенный торговый центр.
«Понимали, что если сейчас уедем, то по возвращении в доме ничего не останется — вынесут все»
Центральная улица Балаклеи пока Октябрьская, несмотря на массовое переименование советских названий, начавшееся в Украине. Если издалека смотреть на дома, кажется, что они в порядке. Но как только подходишь ближе — видишь следы обстрелов чуть ли не на каждом. Несмотря на обед, людей на улице — единицы. По данным местных властей, в городе сейчас живет всего 10 тысяч из 27. Из-за этого решает закрывать свой бизнес и 70-летняя Татьяна. Они с мужем держат в Балаклее секонд-хенд.
— Людей в городе мало, по сравнению с тем, что было, далеко не все работает. Вот и мы продолжать не будем, ведь сейчас очень просто можно уйти в минус, — объясняет она. — Здесь будет новый арендатор. Мы на пенсии, мне 70, мужу 71 на днях будет, уже не до работы, тем более в таких условиях. Надеюсь, проживем на пенсию, — говорит женщина, складывая вещи в большие сумки.
Сама Татьяна была в Балаклее всю оккупацию. О ней говорит неохотно и кратко. Признается, что было страшно.
— Связь сначала была, потом исчезла, нужно было искать места, где ловит. Я телефон с собой носила, а мужчины старались не брать, так как часто оккупанты останавливали на проверку, и если что-то не нравилось — просто забирали человека. Каких-то оснований не было, просто хватали на улицах, — делится Татьяна.
Соседним с секонд-хендом зданиям повезло меньше: многие разбиты. Среди них выделяется киоск сети пекарен «Кулиничі». Таких точек много в Харькове, балаклейская же начала снова работать только 6 октября. Ассортимент здесь пока простой — свежий хлеб и батон.
— Первый день, а людей уже много. Соскучились по свежему батону, — говорит продавщица Наталья. Сама женщина живет в деревне Вербовка, что в двух километрах от Балаклеи.
Всю оккупацию женщина провела в деревне. Говорит, что на ее участок дважды прилетали снаряды: первый раз в огород, второй — в сарай во дворе. Дом остался целым, хотя осколки повредили крышу и окна.
— Выехать мысли были и не раз, — словно отвечая на вопрос, говорит Наталья. — А не уехала из-за мужа, его скорее всего не выпустили бы, а то и арестовали, вот мы и сидели здесь. К тому же, у меня свекровь инвалид. И вообще, мы на своей земле — куда ехать?! Также понимали, что если сейчас уедем, то по возвращении в доме ничего не останется — вынесут все. И оккупанты, и мародеры. Ведь пустые дома обносили полностью, брали все, даже подушки, вывозили на машинах.
У нас на улице женщина стерегла дом своего сына. Когда туда вошли оккупанты, она подбежала и закричала: «Что же вы делаете, ребята?» На нее автомат наставили и сказали идти прочь, если не хочет умереть.
«Русские быстро сами убежали. И где-то через день поехали наши»
Наталья вспоминает, что перед освобождением города целую неделю были сильные обстрелы. Несколько дней стреляли так, что семья пряталась в подвале:
— Максимум бегали в дом поставить чайник, горяченького попить и быстренько обратно, так как непрерывно летело все. Однажды слышу — притихло. Вылезла во двор, смотрю: люди толкутся, пошла к ним, а мне соседи кричат радостные: «Мы под Украиной! Что ты в подвале сидишь, тут уже наши ребята ходят?!» Я была в шоке от радости. После была зачистка, разминирование, понемногу жизнь возвращается.
Пожилая женщина из очереди за хлебом добавляет:
— Русские быстро сами убежали. И где-то через день поехали наши. Всей улицей выбежали встречать. Это был очень радостный день. Я спрашивала: «Вы к нам надолго?» Ведь страшно было, что они пришли и уйдут, а русские снова вернутся. Но наши ребята сказали, что навсегда. Техника приехала, машины, скорая, полиция. Я смотрю — на всех наши харьковские номера. Ребята повылезали из машин, такие все красивые, счастливые. Я тогда плакала, столько радости было…
Она вытирает слезы, забирает хлеб. И мы вместе с ней выходим на улицу.
За зданием краеведческого музея города раскинулась полевая кухня. Здесь волонтеры кормят жителей города.
— Мы сами из Днепра, кормим людей в деоккупированных городах, нам помогает благотворительный фонд, неравнодушные люди приносят продукты, — объясняет одна из организаторов Ольга. — Устроили здесь такую полевую кухню 3 октября. В первый день накормили 500 человек, на следующий уже тысячу.
— Обычно к нам стоит очередь уже с 10 утра. Много людей приходит. Пенсионеры, те, кто из-за войны остался без работы и денег. Планируем работать здесь неделю, но при большой потребности останемся еще. Настроение довольно подавленное у людей, не могут еще прийти в себя от всего пережитого.
Неподалеку нахожу работающее кафе. Цены в освобожденном городе пока кусаются: если в Харькове солянка стоит 80−100 гривен (5,5−7 рублей), то здесь — сразу 190 (13 рублей).
— Проблемы с поставками. Цены выросли, да и не все можно приготовить из-за этого, — пожаловался администратор. Пока я обедал, мужчина, кажется, безуспешно, вел телефонные переговоры относительно доставки морепродуктов для суши.
«Подумала, что если и я уеду, то выходит, бросим наших людей без единого врача. Это, по мне, как предательство»
Почти целым осталось здание районной поликлиники Балаклеи. Врачи лечили здесь людей постоянно: и когда началась война, и когда город захватили русские, и после освобождения.
Многие сотрудники поликлиники и госпиталя остались в Балаклее принципиально. Одна из них — заведующая терапевтическим отделением больницы Елена Белинская.
— На следующий день (после захвата города. — Прим. ред.) главный врач попросила меня прийти на прием в поликлинику, — рассказывает Елена Белинская. — Как раз в этот день Витю, нашего медбрата, убили. А мужа моего схватили в плен, забрали паспорт, сказали, что он невыездной. Супруг — волонтер с 2014 года: ездил на передовую, привозил еду, лекарства. Сдали его люди. Ловили как настоящего преступника: окружили рынок, где работал. К счастью, его не пытали ни током, ни чем-то таким. Просто приставляли пистолет к виску, по затылку прикладом били, чтобы он отвечал на все вопросы. Но такого, что вытворяли с некоторыми, чьи крики он слышал, не было. Это АТОшников, в основном, пытали очень жестоко и полицейских.
В результате мужа Елены отпустили через 15 суток, но это не повлияло на решение женщины остаться.
— Когда в поликлинике сделали мини-стационар, оказалось, что много людей все еще в городе — более 15 тысяч. И многим нужна помощь, включая людей с сахарным диабетом и другими хроническими заболеваниями. Подумала, что если и я уеду, то выходит, мы бросим наших людей на российских военных, без единого врача. Это, по мне, как предательство.
После того как российские военные захватили город, врачей под дулом автомата выгнали из больницы, рассказывает Елена. Мы вместе заходим в здание и поднимаемся на второй этаж.
— Здесь, сверху, мы так поняли, была их «элита»: по две, три кровати стояли, — говорит врач. — А в подвале жило человек 80.
В больнице долго работали саперы, а последние недели персонал приводил помещения в порядок. В части кабинетов уже принимают пациентов, но о недавних событиях напоминают не выведенные еще надписи на дверях: «Харьков — русский город», «Белгород — город первого салюта и воинской славы Z» и другие.
— Сначала они нас совсем не трогали, абсолютно. Мы были для них «медиками, которые остались». Потом, когда установили оккупационную администрацию, начали проводить сборы разные. И нам тоже было сказано, чтобы мы организовали структуру, создали организацию, выбрали главврача, — продолжает собеседница. Сначала медики на это не соглашались, но в мае начался дефицит лекарств.
— Мы посоветовались с коллегами и решили, что для людей будет лучше, если работа поликлиники продолжится, — объясняет Елена. — Поэтому надо было какую-то организацию временную создать, хотя это не могло бы иметь никакой юридической силы. Все для того, чтобы получать лекарства, какие-то деньги, ведь у медсестер уже закончились средства, они так и говорили: «Нам жить не за что». Цены были ужасные: колбаса минимум 300 гривен (около 20 рублей), а то и 700 (около 47 рублей), сыр — от 700 гривен, мороженое — 120 гривен (около 8 рублей). А гуманитарку выдавали раз в месяц, да и то не всем. Зарплату получили только один раз, это называлось «материальное вознаграждение» за июль.
«За полком Калиновского следим с умилением»
Наш разговор прерывает медсестра, приносит ящики с патронами и порохом — случайные находки, которые передадут полиции.
— Во время оккупации поликлинике удалось наладить работу ЭКГ, рентгена, — продолжает Елена. — Работали много — приходили по 30−40 человек каждый день. Обращались и люди после пыток, с черепно-мозговыми травмами и синяками. Пастор церкви приходил с гематомами — его тоже избили. Но в целом люди боялись обратиться даже за медицинской помощью — был настоящий террор. Их военная полиция ездила постоянно, стерегли.
А бывало и так: на прием приходили ребята из Луганска, говорили, что их похватали с улиц без медосмотра и отправили сюда. Так они просили, чтобы мы их обследовали, и вписали какие-либо болезни, чтобы им не приходилось воевать. Довольно много таких приходило, прямо говорили: «Я воевать не хочу, меня насильно забрали».
В конце июня в Балаклее пропала мобильная связь и интернет. Врачи были со спутниковым интернетом и телевидением. Поэтому могли знать новости и рассказывать остальным.
— К сожалению, немного людей было, кому действительно интересны были новости. Многие жили по принципу «только бы нас не трогали». Летом было больше людей, которые просто разуверились. Наверное, из-за страха, потому что страх был невыносим. Не было такого дня, чтобы была тишина и покой, — рассказывает женщина.
Утром шестого сентября врач услышала взрывы — поняла, что это наступление на Вербовку — деревню в двух километрах от Балаклеи. Больных, пришедших на прием, она отправила домой. А вскоре ушла и сама. Бои проходили все ближе и ближе. А восьмого сентября наступила тишина.
— Муж вышел на разведку. Прибежал в обед, весь на эмоциях, говорит, что сбегал на ближайшие блокпосты, мол, уже не может — хочет увидеть наших, — улыбается Елена. — Мы же так ждали! Собрали еду: помидоры, огурцы, мясо, — поехали на вербовский блокпост, чтобы первыми встретить наших воинов. Мы их обнимали, радовались, благодарили как могли. Сказали им, что в городе никого нет, русские отступили. Где-то через полчаса техника под нашим флагом уже была в центре. Русские же развешивали повсюду свои баннеры «Мы с Россией один народ». Наши ребята отдирают один из них — а снизу Шевченко просвечивается — это был настоящий праздник!
За Еленой на машине приезжает муж Николай. Тот самый волонтер, который пробыл 15 суток в российском заключении. Предлагает подбросить и меня. Как-то сама собой завязывается беседа о Беларуси. Елена рассказывает, что ее бабушка жила на самой границе с Беларусью, поэтому женщина считает, что и сама имеет белорусские корни:
— Это, конечно, был шок, когда агрессия началась и со стороны наших настоящих братьев, полетели ракеты с вашей земли. Сейчас очень надеемся, что белорусская армия сама не вступит в войну, даже трудно поверить, что такое возможно. Нельзя было пускать чужих солдат на свою землю. Но ведь это ответственность исключительно Лукашенко, а не на белорусах — мы ведь тоже видим новости, понимаем, что белорусский народ фактически заложник этого режима.
— Вот у нас основное — бизнес, люди работают, развиваются, — добавляет Николай. — У вас же там «усатый» все придушил, работать не дает — мне знакомые рассказывали.
Семья добавляет, что «за полком Калиновского следят с умилением».
— Рады в новостях видеть ваших ребят-добровольцев: такие они все красавчики… — признается пара.
Мы доезжаем до центра и оттуда я шагаю до вокзала пешком. Перед поездом забегаю в привокзальный магазин. Владелец Владимир на прощание говорит:
— В начале сентября самый большой страх был, что русские вернутся или хотя бы попробуют. Но как освободили Лиман, я успокоился уже. Думаю, нас больше этот ужас не коснется. В общем, последние новости дают больше оптимизма.
Читайте также
