На первом допросе в оккупированном Мелитополе 47-летняя Людмила Никитенко сидела с натянутой на глаза шапкой и не видела, кто задавал ей вопросы. Этот человек требовал говорить по-русски — Людмила отвечала на украинском языке, за что получала по голове. От мужчин из соседних камер она слышала, что им перебивали ребра. За что забирали их, женщина не знает. Ее же россияне вывезли из дома с мешком на голове, так как посчитали, что она через дочь передает ВСУ координаты техники. Сельчанка провела в плену 22 дня, а потом из захваченного украинского региона ее «депортировали». К своим она шла под обстрелами одна. Людмила рассказала «Зеркалу» о пережитом, «чтобы как можно больше людей по всему свету знали, что происходит в оккупации под круглосуточным гнетом российской армии».
«Женщины выкупали своих мужей, сыновей, чтобы их не забрали «копать окопы»
В начале войны российскую армию или технику в Александровке Запорожской области не видели — войска стояли в Мелитополе, в 50 километрах оттуда. Село небольшое, далеко от города, практически у Азовского моря, поэтому не интересовало военных, считает Людмила. Подозрительные школьные автобусы появились там 12 апреля.
— Приехали военные, человек 50 точно. Они до этого объезжали другие села, и люди оттуда нас предупредили, что едут к нам. Заходили в каждый двор, искали оружие. Некоторые были адекватные, но нам такие не попались, — вздыхает украинка. — Те, что приходили к нам, были как бомжи в форме на два-три размера больше и голодные — накинулись на яблоки на моем подоконнике. Это были дэнээровцы. Они прекрасно понимали украинский и пели любимую песенку «восемь лет Донбасс бомбили». Эти ребята были помоложе. Думаю, в 2014-м они еще были подростками, и эта российская пропаганда сильно им промыла мозги.
Как зашли, потребовали паспорта и телефоны, расспрашивали, знаем ли мы проукраинских людей в селе. Я, конечно, была недовольна, что они ходят по моему дому обутые, с оружием, проводят обыск и лазят везде. Сказала им, что меня не устраивает все это и что не понимаю по-русски. Им мои слова не понравились, и они решили забрать у нас машину. Кричали: «Какая война?! Нет ее в Украине!» Я спрашивала, зачем им наш автомобиль. Отвечали: раненых вывозить. «Так откуда раненые, если войны нет?» — спрашиваю. «Много говоришь», — это вечная их фраза. Так они уехали на нашей машине, но потом вернулись и согласились, чтобы мы ее выкупили за тысячу долларов. Нам она нужна была для работы. У соседей тоже забрали новенькую машину, запасную резину и дрели, болгарки, всякие такие инструменты. У кого спрашивали поесть, у кого водку брали, брагу.
Мужчин забирали «копать окопы». Женщины выкупали своих мужей, сыновей, чтобы они никуда не шли. Ну и они ехали в следующее село, в день проезжали четыре. В последнем уже были пьяные, стреляли собак, людям под ноги. В основном жители были против всего этого, но некоторые военных угощали шашлычками, поили чаечком. Таким они хвастались, что «поимели за четыре села 40 тысяч долларов».
После них, через неделю, к нам заехала Росгвардия. Было очень много разной техники, собак, они разъехались по всему селу и что-то искали. Говорят, своих дезертиров. Но эти просто проверили документы, мародерства не было.
Для жительницы Александровки это были два самых запоминающихся появления российских военных. Говорит, что после они периодически тоже наведывались, но не в таком количестве.
— То ФСБ приедет, то по гражданке — бывало, в пять утра в селе уже шмон. Могли впятером приехать, взять атовца (мужчин, воевавших на Донбассе в 2014—2018 годах, когда Украина проводила Антитеррористическую операцию (АТО) против сепаратистов. — Прим. ред.), надеть мешок на голову и вывезти на разговор. Потом отпускали. Хлопца из нашего села забирали на 2,5 месяца. Он поломанный пришел, над ним издевались. Говорили, что за оружие, но не факт, что это было его оружие. Они, когда меня забрали, говорили: «Поедем к вам домой и найдем там оружие». Говорю, что у нас его никогда не было! А он в ответ: «Поверь, найдем и даже найдутся люди, которые подтвердят, что оно у вас было».
Вместо оружия где-то дома у Людмилы спрятан украинский флаг, он «ждет Победу». В оккупированном селе она не скрывала свою позицию ни от военных, ни от односельчан. Писала посты в соцсетях, не здоровалась с людьми, которые перешли на сторону захватчиков.
— Мне было просто гадко на них смотреть, они это видели по моему выражению лица. В магазине или еще где-то я говорила то, что думаю. Я привыкла жить в свободной стране! А тут мне не дают слово сказать. Ну не могу я так! — объясняет она, почему не молчала. — Хотя в нашем селе коллаборантов было меньше всего — только трое. Учителя, воспитатели в детском саду, сотрудники Дома культуры поувольнялись. А директор школы вот пошла на сотрудничество и объявила родителям: не приведете детей 1 сентября — напишу списки фамилий и сдам в комендатуру. Те побоялись, что детей начнут из семей забирать, и стали приводить их на уроки, хотя параллельно они учатся в украинской школе онлайн.
Утром 5 сентября Людмила с мужем занимались хозяйством, когда к дому подъехали микроавтобус и внедорожник. Женщина увидела тонированные стекла и сразу пошла в дом удалять из телефона украинские телеграм-каналы, чтобы не задержали за это. Но военные стали спрашивать про дочь.
— Сказали, что моя Кристина работает на СБУ, а я ей сдаю информацию, передвижение их техники. Она в первые дни войны выехала в Нидерланды, через чат-бот что-то там сообщала, ботами все пользовались. Но чтобы сотрудничать — нет. Ну, а у меня в телефоне было много проукраинского… И с дочкой, и с другими выехавшими знакомыми мы обсуждали войну. Естественно, я рассказывала им, что у нас тут происходит — и что были дэнээровцы, и кто коллаборант.
Никитенко не стала утаивать это от военных. Они дали ей надеть теплый спортивный костюм, натянули шапку на голову, забрали паспорт и телефон, посадили в машину и увезли. По пути, вспоминает, не издевались, но и не объясняли, что происходит. Сама она поняла, что везут в Мелитополь.
— Мы часто туда ездили, и я узнала эту дорогу — где лежачие полицейские проезжали, какие села. Страшно мне почему-то не было… Я просто не понимала, что им от меня надо. Точно сказать, где конкретно меня держали, не могу, но думаю, что возле Зеленой поликлиники. Там было что-то вроде СИЗО (Зеленой поликлиникой в Мелитополе называют Центр первичной медико-санитарной помощи № 1, через дорогу от него находятся опорный пункт полиции и здание ГАИ, патрульной службы. — Прим. ред.).
«Сменного нижнего белья не было, поэтому стирали его и надевали обратно мокрое»
В камере уже была 27-летняя девушка. В отличие от нее, Людмиле не дали матрас и подушку. Сама она просить не стала и спала на деревянных нарах. Вечером ей дали воду. Еду — только на следующий день.
— В камерах стол и стул, зацементированные в пол, такие же кровати, со второй полкой, как в поезде, — описывает она условия. — Туалет, в котором дверца открывалась к двери с «кормушкой». И если идешь в туалет, уже закрыть их не можешь, и думаешь: сейчас окошко откроется и зайдет тюремщик, или как его назвать. Туалет забивался, поэтому нам давали палку — «нате, потолкайте там». И мы толкали, пока оно не проходило. Но сзади из трубы все равно все выливалось, и на полу посреди камеры лужа была, может, метр на полметра. Запах стоял страшный, мух было огромное количество. Охранник давал нам коробки, мы стелили их на пол, чтобы хоть ненадолго было сухо. Потом давал пакеты, мы эти коробки складывали туда. И так по два раза на день.
Раковина была, но неработающая, без воды. Моя соседка до этого была в камере, где брали передачи, и ей передали пятилитровые бутылки и мыло. Вот нам в них приносили воду — и техническую, и питьевую давали, сколько надо было. Мы ею в унитазе смывали, руки мыли, голову. В душ никто не водил. Вытирались футболками, сменного нижнего белья не было, поэтому стирали его и надевали обратно мокрое. А туалетная бумага — это для них, второй армии мира, вообще катастрофа! Если и давали, то сантиметров 30−40 на сутки. Мы просили газеты, иногда брали листы А4, которые нам давали, чтобы писать сказанное на допросе.
— Когда просила вызвать мне врача — не вызвали. Прокладки попросила — они посмеялись. Хорошо, что у этой девочки несколько штук было и она поделилась, а так не знаю, что бы я делала. Попросила еще раз — никакой реакции. Я взяла спичку (там лежали), зажгла, потом потушила и ею написала на картонке: мне нужны прокладки. Привязала эту бумажку на шнурок со своего кроссовка и вывесила из кормушки. Может, кто-то из начальства увидел, и через три дня мне их все-таки принесли.
Вместе с ними дали и зубную пасту и щетку (только мне, соседке — нет). И мы, чтобы не скучать в плену, нарисовали себе пастой шахматную доску на картоне, из него же сделали круглые шашки, шнурком расчертили квадраты и играли. Книжек не давали: «Это вам не санаторий».
«Мой рацион в сутки — шесть-восемь галет и масло или два сырочка»
Кормили пленных раз в сутки, говорит Людмила. За 22 дня, что она провела в камере, украинка похудела на 7 килограммов.
— За все это время два раза дали армейские сухпайки — там четыре вида каши, баночка тушенки, по стику повидла, сахара и галеты. А так в сутки давали 325-граммовую баночку тушенки или каши с говядиной. Еще были паштеты, но все с мозгами, я не ем ни мозги, ни говядину. У нас был тюремщик, который приносил мне вместо этого немного больше галет и 25 граммов масла или плавленого сырка. Ну, такой был мой рацион на сутки: шесть-восемь галет и масло или два таких сырочка, полтора литра воды. У этого тюремщика позывной Добрый, и он на самом деле был добрым, по-человечески относился к пленным. Он или дэнээровец, или, может, откуда-то из Бердянска — у него были украинские «шо», «наколядував». Вот он мне мог несколько печенюшек принести, а парням давал сигареты. Он и разговаривал нормально, и на допросы адекватно водил. Россияне просто за шкирку брали и тянули. Когда ФСБ приезжало, мы сразу слышали, как они парням кричали: «На колени! Лицом к стене!» И потом их и били, и матами крыли…
О том, что мужчинам Добрый давал сигареты, пленница узнала, когда однажды в здании стало тихо. Все остальное время в коридоре играла громкая музыка и общаться между камерами было невозможно.
— Весь день очень громко играли российский гимн, Газманова что-то про Россию, много «суицидных» песен — про самоубийство и насилие. Как-то раз молодого парня (как мы поняли по голосу, ему года 23) забрали куда-то, а на второй день привезли и заставили в коридоре петь гимн России. Видимо, снимали на камеру. Другим раздавали листки с текстом и заставляли учить. Это все мы узнавали, когда музыку делали потише. Так я слышала, как били кого-то. Соседка по камере рассказывала, что в соседней от побоев кричал новенький минут 30. За что его били, непонятно.
А однажды минут на 20 в здании выключили свет, и все сразу к кормушкам — общаться с другими камерами! Все туда попали за проукраинскую позицию: парни же партизанили. Они удивились тому, что тут две девочки сидят, но не тому, что нас били: «Это классика жанра. Мы все поломанные, у всех переломанные ребра». Еще они сказали, что там держали и военных, но обменяли. Хотя это они так думают. Уже когда я вышла, узнала, что обмена не было, и их могли забрать в Крым или ДНР.
О подобных пытках в плену «Зеркалу» уже рассказывал житель Херсона. Он также говорил, что некоторых мужчин из города вывозили в Крым и самопровозглашенные ЛНР и ДНР. Его историю можно прочесть здесь.
Самой 47-летней женщине досталось во время первого допроса, на следующий день после попадания в плен. Как выглядел военный, который ее бил, она не видела — сидела в той же шапке. Его Людмила узнала по голосу: он был одним из тех, кто забирал ее из дома. Были еще несколько человек. Все издевательства от них женщина терпела и отвечала, все так же не скрывая своего отношения к чужим военным и чужой стране.
— Я для себя назвала его Бешеным, потому что он что там, что на допросе лупил по столу кулаком, — объясняет она. — Дома я разговариваю суржиком, но мне ближе украинский язык, чем российский. Поэтому они требовали говорить на русском, и я задумывалась, подбирая слова, чтобы ответить на их вопрос. За это этот Бешеный каждый раз меня бил в голову. Но так, чтобы не было синяков: сзади, в верхнюю часть. Хватал за нос, кричал, что сломает его: «Сейчас ты у меня будешь валяться на полу и ссаться под себя!» Говорю: «Я верю, что ты это можешь сделать. Только что ты от меня хочешь?»
Они очень интересовались, когда вернется моя дочка, Кристина. Сказали, будут держать меня тут, пока она не приедет. И я должна была написать, кто у нас в селе с украинской позицией. Я сказала, что все такие знакомые выехали, а тех, кто остался, сдавать не собиралась. Еще спрашивали, почему мне не нравится жить в России. Я отвечала, потому что привыкла жить в свободной стране и говорить то, что думаю, а у вас этого нет. Им это, конечно, не нравилось. Почему я ничего не отрицала и так отвечала? Не знаю, я до последнего их почему-то не боялась.
— На втором допросе Бешеного уже не было. Я им как-то сказала, что мы с мужем 9 сентября собирались выезжать, а они мне: «Куда ты собиралась — в Запорожье? Мы его через две недели возьмем! Куда дальше?» Сразу, конечно, было понятно, что ничего они не возьмут, но на второй неделе информационного вакуума я уже не понимала, что происходит на Херсонщине, в нашей области. И мысли, знаете, были разные…
На последнем допросе я сидела уже без шапки. Был какой-то нерусский мужчина, может, чеченец, в зеленой форме без пятен. Он говорил, что Украины скоро не будет, спрашивал на камеру, где моя дочь. Запугивал, что чеченцы уже поехали в Нидерланды и «привезут ее сюда с мешком на голове водным путем». И меня ими пугали: «Мы тебя чеченам отдадим, ты даже не представляешь, что с тобой сделают». Вот тут мне стало страшно, потому что я понимала, что это может произойти. Снова спрашивал, что мне не нравится в России, стала ли я хуже относиться к коллаборантам. Говорю — да, хуже. На вопрос, пошел ли кто-то из моих близких и знакомых на сотрудничество, я гордо ответила, что нет. Он вышел недовольный моими ответами и тем, что наснимал…
«Мне сказали, что везут на расстрел»
Все это время Людмила не знала, что ее муж не задержан, а он не знал, где она. Вместе с тещей ездил искать супругу по два раза в день в Мелитополь. Спрашивал в полиции и комендатуре при оккупационных властях. В ответ под конец только пригрозили: «А что это тебя не забрали? Ну, вопрос времени». Перед «референдумом» мужчина выехал, опасаясь, что после «присоединения» его заберут в российскую армию. Хотя без Людмилы ехать не хотел, но родители заставили. Уже в Запорожье он написал заявление о пропаже жены в СБУ и полицию. А дочь Никитенко в это время поднимала всех журналистов, которых знала, выкладывала о маме посты в соцсетях.
Утром 22 сентября Людмилу вывели из камеры, надели мешок на голову. Вещи брать с собой не говорили, что происходит, не объясняли. Куда-то повезли. Когда пересадили в другую машину, по дороге за город военные ей холодно сообщили, мягко говоря, нерадостную новость:
— Мне сказали, что везут на расстрел. За Мелитополем разрешили снять мешок с головы. Когда мы проехали первую густую посадку, я поняла, что это не расстрел — смысл тогда меня дальше везти? Они мне: «Слишком умная!» — пересказывает украинка слова мужчин в форме, повысив голос и копируя пренебрежительный тон. — И тут началось: «Вот ты же в советскую школу ходила, учила историю правильную!» Говорю, и что, что в советскую? Я в комсомол наотрез отказалась вступать. «А, так ты с тех времен такая?!» Бандера их интересовал и мое отношение к нему. Я сказала, что не могу на русском им это объяснить, потому что это не мой родной язык, для меня это тяжело. А они мне: «Так чего ты переживаешь — говори українською. Мы тут все хохлы, все розуміємо». Так и сказали. Они не скрывали, что они украинцы, а из Крыма или ДНР, я не знаю.
Когда доехали на последнего блокпоста, поставили меня под триколор, один требовал говорить «слава России». Я отказалась. Тогда он стал зачитывать с бумажки, что меня депортируют. За то, что я «мешаю становлению новой власти в освобожденных территориях Запорожской области». После этого вывели за блокпост: «Вон твоя ненька Україна, иди».
— Ну, я и пошла. В своем спортивном костюме, который за 22 дня, конечно, был уже такой себе, еще и болтался, потому что сильно похудела. Один кроссовок был без шнурка — он остался в камере. Больше ничего на мне не было. За спиной я слышала, как они между собой смеялись: «Что-то гордо пошла — давай гранату ей кинем вдогонку. Лучше автоматную очередь пустить». Это последнее, что я от них услышала.
Людмила прислала видео со своей «депортации», которое позже нашла в телергам-каналах оккупационных властей. Об этом случае также писали РИА Новости. В публикации говорится, якобы Никитенко «признала, что неосознанно передавала данные о передвижении российской военной техники, а также личные данные жителей своего села, которые работают при новой администрации» своей дочери в Нидерланды и сестре в Чехию. Также, как цитирует информагентство силовика оккупационных ведомств, «имущество всех правонарушителей, подобных Никитенко, будут национализировано и передано под управление властей в интересах жителей области».
«74 машины проехали мимо — не подобрал никто»
Людмила пошла в серую зону, между подконтрольными Украине и России территорииями. Там были обстрелы. И для Никитенко, как она сама говорит, началась игра «Сталкер».
— Настолько все было нереально, как будто меня просто посадили в компьютерную игру. Там телефона, конечно, сильно не хватало. Вот это был бы материал! — вспоминает она. — У нас в Александровке ведь было спокойно, я не знала взрывов. А пока шла, начала понимать, где выход снаряда, а где прилет. Видела встрявший в асфальт снаряд, большие и маленькие осколки — этого по дороге было просто насыпано.
Был момент, когда услышала шесть выходов. Уже потом на блокпосту меня спрашивали, где я была, когда грады стреляли. Говорю: «А, так это грады были? Ну, я шла. — Как, шли? Надо было хотя бы на землю лечь». А откуда я знала, что делать? Я шла, мне было интересно, на какое расстояние разлетятся осколки, зацепит ли меня.
Вообще, я не понимала, куда иду, по обочинам было много мин, и я шла по дороге. Ехали эвакуационные машины, я их пыталась тормозить. Кто-то был загруженный полностью, я понимала, что им некуда меня взять, но кто-то и полупустой… 74 машины мимо меня проехали (я считала, было интересно, какая по счету остановится). Не подобрал никто. Я не понимала, доберусь ли до своих до темноты, и это было страшнее всего.
Женщина вспоминает, что прошла разрушенное село Каменское — от него до Васильевки по трассе 14,5 километра. Где-то еще через десять ее обессиленную подобрали украинские военные и посадили на автобус до Григорьевки.
— Они на блокпосту дали мне воды и угостили печеньем. Голодной я не была, а вот воды хотелось очень сильно. Сразу спросили, не было ли сексуального насилия, а то, что я так пришла, их не удивило, потому что до меня так же отпускали мужчин.
Потом за мной приехали полицейские и СБУ. Я же без паспорта и телефона, меня надо было как-то идентифицировать. Звонки не работали, был только интернет, и мы не смогли связаться с мужем и родителями. Только подруга смогла подтвердить, что это я, сказала новый номер мужа. Мы дождались еще одну женщину — им передали, что ее «депортировали» через час после меня: просто забрали с работы, никому ничего не сказали и вывезли. А потом поехали в Запорожье. Там из полицейского участка меня уже забрал супруг. Я, конечно, была очень рада, когда узнала, что он не задержан, когда мы встретились. Он оказался эмоциональнее — у меня сил плакать не было.
Александровка, где живет Людмила, все еще остается в оккупации. На этой неделе односельчане рассказывали ей, что военные снова приезжали за мужчинами, которые воевали на Донбассе. Кого-то опять вывозили на допрос с мешком на голове. После освобождения Херсона Людмила очень ждет, что скоро под украинским флагом снова окажется и ее село. Хотя дорога туда для ВСУ пока еще неблизкая. А российские войска, по словам местных, сейчас плотно оседают в Мелитополе.
— Мы ждем, что и с Запорожья наши пойдут — оттуда до нас не так далеко, как от Херсона. Так что ждем, что скоро и мы будем дома! Хотя сейчас российских военных, которые были на Херсонщине, расселяют по оккупированной территории, многие приехали в Мелитополь. Местные говорят, что они грязные, голодные, массово скупали гражданскую одежду. В Константиновке, это под городом, сказали расселить 300 человек в больницы, школы, брошенные дома. Недавно у нас в селе смотрели старую больницу и школьную мастерскую. Тоже чтобы расселить военных. В Приазовском, это 25 км от нас, тоже приехали, техника в лесочке стоит. Вот люди это рассказывают и ждут, что скоро будет Украина.
Скоро будет два месяца, как Людмила освободилась из плена. Они с мужем все еще живут в Запорожье. Женщина восстановила документы, сейчас пытается восстановить здоровье и психику. Все полтора часа, что мы разговаривали, голос Людмилы звучал спокойно, в ее интонации не было тревоги, печали или страха. И это теперь основная проблема, которую она прорабатывает с психологом.
— Когда меня избили на первом допросе, я себе сказала, что они не увидят ни одной моей слезинки, ни капли своего здоровья я им не отдам. И с тех пор я себя как «закодировала» — не плакала ни разу. Даже когда меня везли «на расстрел». Страх, злость у меня появились недавно, когда я в новостях узнала про медсестру из Херсонской области, которую публично казнили за проукраинскую позицию (сообщалось, что в середине октября в городе Скадовск Херсонской области перед зданием суда повесили 56-летнюю Татьяну Мудренко за открытую поддержку Украины. — Прим. ред.) Вот тогда я осознала, что такое могло случиться и со мной и что я очень легко отделалась. Это очень большое счастье, что меня отпустили.
Но все это время, не знаю… У меня какая-то замороженность. Эмоций, слез нет. Может, в будущем это все и вырвется из меня, а пока я как снежная королева, — также ровно произносит Людмила, и только на последних ее словах слышна улыбка. — Только очень хочется скорее домой.
