В просторной комнате в одном из помещений лагеря в углу стоит большой аквариум. По ту сторону стекла иногда за посетителями комнаты наблюдают мелкие цветные рыбки. Тут можно пообщаться с российскими военнопленными — лишь теми, кто согласен на разговор и при этом не находится под следствием.
Самому молодому здесь 19 лет, старшему — 61 год. Военнопленных приводит в комнату работник бывшей колонии и оставляет с журналистами наедине.
«Ґрати» пообщались с тремя интернированными — кадровым военным из Саратовской области, мобилизованным с Донетчины и контрактником с Луганщины — и рассказывают, в каких условиях содержатся пленные россияне.
Из колонии — в лагерь
На входе в здание — плита с цитатой из Декларации о правах человека. Стены и информационные доски в зданиях пестрят распечатками другого документа — Женевской конвенции по обращению с военнопленными. Рядом висит распорядок дня. В 6.00 — подъем, с 7.30 до 16.30 — рабочий день с перерывами на обед и проверку, далее свободное время и в 22.00 — отбой.
До весны прошлого года здесь была обычная колония. Считалась одной из образцовых, о чем написано в дипломе в кабинете смотрителя. С апреля здесь интернируют российских военнопленных.
Местные работники рассказывают, что во времена Второй мировой войны, после захвата немецкими войсками окружающих сел, здесь организовали лагерь для военнопленных советских солдат. Через три года в него завезли уже немецких.
Лагерь такого типа сейчас — единственный в Украине. Пленных, которых ждет скорый обмен, содержат в различных учреждениях пенитенциарной системы по всей стране. Здесь находятся те, кто ожидает либо суда, либо своей, обычно нескорой, очереди на обмен. Преимущественно это представители сил самопровозглашенных ЛНР и ДНР, однако есть и военные российской армии. Других заключенных, кроме военнопленных, здесь нет — их развезли по другим колониям.
Учреждение, рассчитанное на 600 человек, сейчас, по подсчетам «Ґрат», принимает около 100−150 пленных. На вопрос, сколько здесь точно интернировано человек, руководство отвечает коротко: «Много». Лагерь занимает всю территорию бывшей колонии, а в незаселенных помещениях — ремонт, чтобы принять новых постояльцев.
За КПП и воротами в колонию прибывшие пленные проходят «приемник». Здесь они оставляют свои вещи, которые позже упаковывают в мешки и хранят тут же на стеллажах. Проходят осмотр, могут помыться и, при желании, постричься. Сотрудники лагеря шутят, что налысо тут никого не бреют, однако короткие стрижки в приоритете, чтобы не завелись вши. После душа прибывшие получают чистую одежду: трусы, носки, термобелье — на ощупь, кажется, качественное, — обувь и гигиенические принадлежности.
Каждому выдают еще и форменную одежду, хотя Женевской конвенцией предусмотрено, что пленные могут пользоваться своей формой. Сотрудники лагеря рассказывают, что те прибывают сюда часто в разорванной одежде, ворованных вещах или одетыми не по сезону. Иногда и вовсе без вещей. Для удобства им предлагают синие штаны и рубашку — такой цвет выбрали, дабы он не ассоциировался с тюрьмой. Зимой выдают также шапку, бушлат и теплые ботинки.
В отдельном блоке все прибывшие проходят двухнедельный карантин, во время которого за ними наблюдают врачи и психологи. Один из смотрителей лагеря говорит, что это необходимо для того, чтобы выявить возможные инфекционные и психические заболевания и избежать возможных рисков. После карантина их переводят к остальным.
Комнаты, где спят пленные россияне, напоминают детский лагерь. Аккуратный ряд застеленных кроватей с тумбочками у изголовья, примерно 20 на комнату. Занято ли место, можно понять по наличию постельного белья. В одной из комнат открыто окно на проветривание. Сотрудник быстро его закрывает, чтобы не выпускать тепло. Однако даже несмотря на это, здесь теплее, чем бывает в столичных квартирах. Сейчас все пленные на работе, потому помещения пустуют.
«Ни злости, ни презрения»
При входе в рабочую зону стоит большой стол с карточками каждого пленного. Когда они приходят на работы, то сдают их, возвращаясь — забирают. Так смотрители контролируют, кто сейчас задействован на каком участке работ. Их тут несколько — сбор мебели, изготовление деревянной щепы для растопки, ремонт деревянных поддонов и поклейка бумажных пакетов. Лагерь получает сырье, изготовляет нужное изделие, упаковывает и отдает заказчику.
На участке деревообработки пленные делают каркасы для плетеной мебели. Один из сотрудников колонии, гордясь, говорит, что это первый такой заказ, если заказчику понравится, то продолжат делать и дальше.
Пока ожидаем провожатого к другому участку, спрашиваем охранника, сложно ли работать с пленными россиянами. Мужчина усмехается и говорит, что в системе наказания уже 21 год, и с пленными работать оказалось проще всего. «Ни злости, ни презрения» не ощущает — говорит, что видит в каждом из них «обменный фонд». На вопрос почему, отвечает: «Сын в плену».
В помещении, где работают над поклейкой пакетов, пленные собирают яркие желто-голубые распечатки с подсолнухами в пакеты с надписью «Рідна Україна». Процесс налажен как конвейер — кто-то складывает, кто-то клеит, другие повязывают веревочки, а в конце пересчитывают и упаковывают. За столами не разговаривают, сосредоточившись на работе.
Пока «Ґраты» общались с сотрудниками лагеря, часть интернированных вывели на построение, чтобы увести на обед. Пленным с травмами до здания, где расположилась временная столовая — основная пока на ремонте, — помогают дойти товарищи. По дороге большинство из них старается не встречаться с нами взглядом.
В очереди в столовую не разговаривают. Видя журналистов, опускают глаза. Лишь один поднимает взгляд — неприятный, такой бывает у заключенных, которые давно не видели женщин. На стене висят стенды с украинской государственной символикой. На обед, который готовят сами пленные, — суп, каша и котлета. Отдельно выдают большие пайки хлеба.
По словам министра юстиции Дениса Малюськи, который презентовал иностранным медиа работу лагеря, в месяц на питание и коммунальные услуги для одного пленного государство тратит около трех тысяч гривен. А кормить по конвенции пленных полагается не хуже, чем вооруженные силы, что в целом подтверждает тендерная история учреждения — закупают мясо, овощи, рыбные консервы, крупы и печенье. В целом же, по словам заместительницы министра юстиции Елены Высоцкой, с налогами, зарплатами персоналу и другими услугами Украина тратит в месяц на одного пленного около 10 тысяч гривен, что примерно сопоставимо с затратами на одного гражданского заключенного.
После работы у интернированных — свободное время. Здесь есть библиотека, где можно взять книги. Многие на украинском языке, есть учебники. На прикроватной тумбочке одного из пленных в медицинском блоке лежит «Всемирная история» за 10 класс. Целую полку занимает многотомная история Украинской повстанческой армии. Все тома на месте.
В отдельной комнате со столом и лавками с тяжелыми коваными ножками можно поиграть в шахматы, шашки и домино. Есть спортивная площадка и небольшой стадион, где по согласованию в выходные пленные играют в футбол. В одной из комнат оборудовали «кинозал» с большой плазмой на стене. Тут — только украинские каналы, но можно посмотреть кино. Однако смотрят чаще всего новости, хоть и почти не обсуждают их.
Медицинский блок выглядит довольно современно — с УЗИ и хорошо оборудованным стоматологическим кабинетом, где установили даже портативный рентгенологический аппарат. В лагере принимают терапевт, хирург и стоматолог. С пленными работает психолог — к нему интернированные могут обратиться в случае беспокойства или проблем либо при необходимости психологической поддержки. Есть и групповые занятия. Посещение психолога — добровольное, ходить к нему не обязательно, однако, по словам сотрудников колонии, он пользуется популярностью.
Пленные могут также писать письма родным, доставку которых частично берет на себя Минюст, а частично — Красный крест, представители которого сюда регулярно приезжают. Они привозят сигареты для интернированных и различные товары и забирают почту.
Осенью в колонии установили IP-телефонию, чтобы пленные могли связываться с родными не только с помощью писем. И большинство предпочитает именно этот способ — ради живого общения с семьями. Один из интернированных, с которым удалось пообщаться — Александр С. (имена заключенных, с которыми общались журналисты, известны редакции, их сведения проверили. Но в соответствии с протоколом безопасности лагеря и рекомендациями ООН мы не называем их), — рассказал, что доступ к телефону работает в порядке живой очереди. Если дозвониться не удается, приходится снова ждать своей очереди.
Впрочем, рассказать родственникам о том, как тут живется, военнопленные могут и через журналистов. Многие из тех, кто уже прошел через бывшую колонию, «засветились» на видео украинского блогера Владимира Золкина, популярного благодаря своим интервью с пленными россиянами. Вспоминают о нем и те, с кем удалось пообщаться «Ґратам», — один из пленных, Владислав В., рассказал, что его родители смогли больше узнать о том, в каких условиях он находится здесь, благодаря видео Золкина.
Журналисты тут уже никого не удивляют. Мониторинговая миссия ООН в рекомендациях правительству напоминала, что слишком большая публичность нарушает права заключенных. Однако украинские чиновники считают, что посещение журналистами пленных помогает Украине показывать, что в стране соблюдают их права.
«Никто не думал, что нас без обучения отправят на самый перед»
Разговор с пленными происходит в кабинете психолога, где можно обеспечить приватность. Интернированных приводит охранник и выходит в соседнюю комнату, закрывая за собой дверь, чтобы обеспечить им возможность говорить относительно свободно. Общаться с журналистами могут только те пленные, которые не под следствием за военные преступления, а кроме того — не против разговора.
В комнату заходит невысокий мужчина на костылях и располагается на стуле напротив. Александру С. с Луганщины 28 лет. В лагере он с октября, попал в плен на Харьковском направлении. Говорит короткими фразами, приходится задавать много уточняющих вопросов.
«Встретили нормально, пыток или чего-то такого не было. Здесь простые правила, требующие своего выполнения. Если ты их выполняешь, все у тебя хорошо», — рассказывает он о своем пребывании в лагере.
На условия не жалуется, говорит, что доволен пайкой хлеба, которую выдают каждый день. Утверждает, что в армии ему не понравилось, и на вопрос, что сказал бы другим бойцам российской армии, говорит, что лучше вообще не начинать воевать. Рассказывает, что принудительно мобилизованных из Луганской области «бросали на фронт, как пушечное мясо». Что делать тем, кого вот так принудительно заставили взять в руки оружие, — не знает.
«Я работал таксистом и наблюдал этих (мобилизованных луганских. — Ґ) каждый день. “Двухсотый”, “двухсотый”, “двухсотый”. Их вывезли из Попасной. Я видел, кого мобилизовали и потом привезли. Это страшно, на самом деле», — рассказывает он.
До участия в боевых действиях он работал в Москве с родственниками, поэтому событий 2014 года на родине не застал. Вернулся лишь в 2017-м, а с 2021-го стал таксовать. Утверждает, что новостями тогда не интересовался, как и тем, что происходило в его родном регионе.
Весной 2022 года он подписал контракт, так как не хотел, чтобы ему вручили повестку силой, как другим — в феврале в Луганской области россияне начали принудительную мобилизацию местных.
«Сам бы я не пошел воевать, уехать не мог, потому что МГБ „ЛНР“ запретила выезд лицам от 18 до 55 лет за пределы границы. И все равно начали ходить по домам. Я потом это видел: просто останавливают маршрутку, заходят и людей поднимают, мужчин выводят, и не поспоришь, — рассказывает он. — У меня есть знакомый, он постоянно заносил 50 тысяч, чтобы откупиться. Но сначала ходили местные, „ЛНР“, а потом уже начали ходить россияне, и ты уже не выкрутишься».
Дома Александра ждет жена и пятилетняя дочь.
«Позвонил, жена плакала, потому что ей сказали, что я уже „трехсотый“ — раненый, и сказала, слава Богу, что я жив», — рассказывает он.
Теперь ждет обмена. Говорит, что, когда вернется, хочет провести время с дочкой — это звучит так, будто он просто не знает, что делать после освобождения.
Другим пленным, который согласился пообщаться с журналистами, был 21-летний Владислав В. с Донетчины. Его мобилизовали прямо из университета 23 февраля, буквально перед полномасштабным вторжением.
«Я учусь в университете, на кафедре экономической теории. Мне позвонила куратор и сказала: „Влад, на тебя пришла повестка, не переживай, недельку-две побудешь в полевых условиях, и потом вас отпустят домой“. Это было 23 февраля. Никто не думал, что это перерастет в такую войну, и никто не думал, что нас без обучения и этого всего отправят на самый перед», — рассказывает он.
24 февраля его мобилизовали, потом распределили в батальон и взвод и в начале марта отправили в Белгород. А в конце апреля под селом Кутузовка на Харьковщине он попал в плен.
«Со мной было три человека, и когда нас окружили, понятное дело, никто в прошлом боевого опыта не имел, и все не знали, что вообще делать. И просто [выполнили] правило „четырех стен“: все зашли в одну комнату. Пока нас обкидывали гранатами, мы сидели и не знали, что вообще делать», — говорит Владислав. После атаки они вышли и сдались.
Его родители и девушка узнали об этом из письма.
«К нам в Харьков приехал Красный крест, и я написал короткое сообщение о том, что со мной все нормально, я попал в плен. Я на самом деле думал, что письмо не дошло, накрутил себя, что неправильно номер написал», — рассказывает он.
В лагерь на Львовщине он попал 30 мая, из Харьковского СИЗО. И тогда же получил первое письмо от родных.
«Когда мы приехали сюда, и приехал Красный крест, я услышал свою фамилию, когда раздавали письма. Мама прислала ответ, что она все знает, что все переживают и ждут домой, и они всячески пытаются как-то воздействовать на часть, чтобы меня поскорее вернули», — вспоминает Владислав.
Рассказывает, что родители видели видео о лагере, записанное блогером Золкиным, где показали распорядок дня. О том, как к нему относятся в заключении, родители, кажется, не спрашивали. Он их о новостях — тоже.
Вспоминает, что раньше читал анонимные телеграм-каналы.
«В Донецке всегда гнали на эту сторону, а эта сторона гонит на ту сторону, ничего нового».
Но новостями не интересовался ни тогда, ни теперь.
Как и все, он ждет обмена. Говорит, что морально тяжело так долго не видеть свою семью, и он очень от этого устал.
«Работа помогает как-то отвлечься, тем более на пакетах я упаковщик и постоянно считаю, у меня в голове цифры. По десяткам тысяч пакетов мне нужно посчитать, упаковать, и, короче, у меня мозги постоянно заняты другими вещами, и это не позволяет мне думать о доме», — говорит он.
Условия содержания тут он называет «нормальными».
«Работаем. Кормят, как для пленных, вполне неплохо. Естественно, дома я питаюсь намного лучше, но если учесть что это — плен, то нормально кормят, и отношение тоже нормальное», — говорит он.
Рассказывает, что каждое воскресенье приезжают капелланы и у пленных есть возможность сходить в церковь. Владислав ее иногда тоже посещает.
Работать с пленными в церкви согласился местный священник греко-католической церкви, однако, похоже, это не мешает интернированным, среди которых прихожане Российской православной церкви, посещать его службы.
Между собой пленные, по словам Владислава, обсуждают в основном планы «после обмена» и события прошедшего дня. Иногда просто проводят время на улице и «дышат воздухом». Сам Владислав после освобождения планирует с девушкой переехать в Турцию и там «строить жизнь дальше» — кто-то из пленных рассказал ему о том, что это возможно.
35-летний Сергей Г. из воинской части, дислоцированной под Самарой, до сих пор не может понять, почему его еще не обменяли, хотя он попал в плен еще 1 марта на Черниговщине, а в лагере — с июля. Если другим пленным мы вопросы задавали на украинском, хотя и отвечали они преимущественно на русском, в случае с Сергеем иногда переходим на его родной язык, хотя иногда он сам уже использует украинские слова.
«Было сообщено во все инстанции, в которые возможно было. Жена и сестра продолжают биться до последнего, они ждут меня, моя семья, но они не понимают, почему я так долго нахожусь в этом заведении», — рассказывает он.
Когда его освободят, хочет уйти из армии. Говорит, что уверен — легко найдет другое занятие.
Условия содержания называет нормальными: «Жаловаться не на что, не в гостях же, а в казарме условия такие же».
Говорит, что в его семье принято верить не «телевизору» и российской пропаганде, а рассказам близких. Поэтому смог успокоить родителей, которым российские пропагандисты рассказывают по телевизору, что пленных россиян часто пытают и морят голодом.
«Мать переживала, для родителей мы остаемся детьми до конца своих дней, и поэтому мать мне говорит: “Скажи мне честно, как отношение, и вообще все так, как ты говоришь, или так, как мы видим у себя по телевизору?” Я говорю: “Все так, как я говорю”. Она говорит: “Все, я поняла”».
У Сергея двое детей, сын и дочь трех и шести лет.
«Жена им сейчас не может объяснить, что я в плену», — отвечает он с горечью на вопрос, что жена отвечает детям, когда те спрашивают, почему отец не дома. Ей приходится говорить, что он в командировке, — что такое плен, они еще не понимают. Сама жена, по рассказу Сергея, относится адекватно и все понимает.
Сергей — кадровый военный, в российской армии более 9 лет. Собирался уходить со службы через год, когда заканчивался контракт. Вместо этого — теперь в плену. По уставшему голосу и тону понятно, что мужчина разочарован в армии и государстве, которым отдал столько лет на службе.
Он рассказывает, что многие сослуживцы, особенно кто постарше и опытнее, относились к вторжению плохо, однако все выполняли приказ. На вопрос, могли ли они отказаться, замечает, что не выполнить можно преступный приказ, а в передвижении колонной преступления нет, поэтому нет и права отказаться.
Считает, что его руководство армии и государства поступило подло и по отношению к ним, и к украинцам, так как «армия — это про защиту своего государства, а не про нападение на другое».
«23-го числа [февраля 2022 года] все для нас обернулось совершенно по-другому. Все рассчитывали, что если мы не поедем в Беларусь, то просто уедем домой. Но до такой степени, мы не верили до последнего, что это происходит на наших глазах», — вспоминает он.
Колонна, в которой он следовал, пересекла границу с Сумщиной 24 февраля, через несколько дней марша КамАЗ, который поручили ему сопровождать, сломался, и несколько дней Сергей с сослуживцами шли через поля, пока не встретили бойцов местной теробороны.
«Нам сказали: “Ребята, вы находитесь в окружении и вы никуда не пройдете. Ни в тыл, ни вперед, ни назад. Сдавайтесь — останетесь живы”. Командир принял решение, что мы сдаемся. Так мы попали в плен», — говорит военный.
Уже в плену он узнал, что его бригада была практически полностью уничтожена.
