Судья Ильичевского районного суда Мариуполя Юлия Матвеева семь месяцев провела в плену у россиян. 19 марта 2022 года они вместе с мужем, дочерью и мамой попытались эвакуироваться из Мариуполя, но их задержали на одном из блокпостов возле Мангуша. Пять месяцев ее держали в СИЗО Донецка, где к ней применяли психологическое и физическое насилие.
По словам судьи, оккупанты предлагали ей должность судьи Верховного суда «ДНР». Когда она отказалась, ей предъявили два обвинения — в «пособничестве в попытке насильственного захвата власти и нарушении Конституции „ДНР“ и насильственном изменении конституционного строя путем устранения препятствий» (часть 5 статьи 32, статья 323 Уголовного кодекса “ДНР”). Дело уже направили в суд «республики», но 17 октября 2022 года Юлию освободили из плена для обмена между РФ и Украиной.
После освобождения президент Владимир Зеленский наградил судью орденом «За мужество» ІІІ степени.
«Для меня это самая высокая степень признания моего поступка, но, поверьте, я так поступила не для того, чтобы получить какие-либо преференции или награды. Это просто моя сознательная позиция… Я склоняю голову перед военными, защищающими наше государство, особенно женщинами», — сказала на это Матвеева.
Муж судьи — Артем Матвеев находился в плену год. Он работал в органах прокуратуры, с 2018 по 2020 годы был директором территориального управления Государственного бюро расследования в Донецкой и Луганской областях. Когда его задержали — не работал. С огромным трудом и риском для жизни удалось освободиться и ему.
История плена судьи Юлии Матвеевой — в материале «Ґрат».
Юлия Матвеева работает в судебной системе с 1998 года — сначала в Ильичевском районном суде Мариуполя Донецкой области: от секретаря судебного заседания до руководителя аппарата. Судьей этого же суда она стала в ноябре 2010 года.
К началу полномасштабного вторжения она жила с семьей в Мариуполе — через дорогу от суда, в котором работала. Месяцем ранее они с мужем начали ремонт в квартире и временно переехали к ее матери в центр города.
«Мы не хотели верить, что началась полномасштабная война, и никто не думал, что все наберет такие обороты», — говорит судья.
Утром 24 февраля она решила пойти в суд. Обстрелы были слышны, но еще не очень громко. Постепенно они усиливались, стали закрываться магазины, аптеки, и переставал ходить публичный транспорт.
«На 2 марта у меня было назначено рассмотрение ходатайства о продлении ареста мужчине, обвиняемому в серьезном уголовном преступлении. Он долго находился в розыске, правоохранительные органы предприняли серьезные меры, чтобы его задержать, и я не хотела, чтобы по моей вине он вышел на свободу. Это не позволяло мне уехать из города», — рассказывает она.
Судья продлила арест, направила копию решения руководителю СИЗО и начала думать об эвакуации. Ситуация в городе к тому времени уже серьезно осложнилась.
«Самое страшное происходило ночью — авиаудары по городу наносили именно ночью. Были мощные взрывы. Не стало ни света, ни воды, ни газа. Начали готовить еду на улице вместе с соседями, мужчины ездили к источнику набирать воду», — описывает она эти дни.
7 марта Матвеева с мужем поехали в центр города, чтобы посмотреть, что происходит. Они видели, что люди собираются вместе, чтобы эвакуироваться, но транспорта не было. Собираться толпой было небезопасно, чтобы не стать мишенью для обстрелов. Соседи, которые на собственном автомобиле попытались выехать из города, тоже вернулись. Рассказывали, как стали свидетелями обстрелов гражданских автомобилей на блокпостах и видели погибших людей.
«Это было страшно слушать. Подвергать такой опасности свою семью мы с мужем не хотели. Решили ждать “зеленый коридор”», — говорит Юлия Матвеева.
В середине марта начались массированные обстрелы завода «Азовмаш» и комбината имени Ильича, расположенных неподалеку от дома, где жили Матвеевы. Скоро дома вокруг были разрушены, от ударной волны попадали деревья и электростолбы, постоянно сыпались стекла разбитых окон.
«Это было просто что-то невыносимое. Все время мы были либо в ванной, либо в тамбуре. Но если бы упала бомба на дом, то нас бы ничего не спасло. 15 марта в угол дома, где мы жили, попал снаряд. И муж принял решение уезжать из города. 19 марта он сел за руль, я рядом. Позади — мама и дочь. Взяли вещи первой необходимости и двинулись», — рассказывает судья.
«Такого я даже в фильмах не видела. Это был город-призрак. Разрушены, сожжены дома, ни одного живого человека. Повсюду трупы… Это было страшное зрелище. Еще обстрел начался. А куда спрятаться? Мы просто стояли и ждали, смотрели, как перед нами летают снаряды. Когда все стихло — уехали. Доехали до Драмтеатра… Глаза своей дочери я запомню навсегда. Она очень часто там бывала… Мы не могли поверить в то, что видели…»
Дорога была завалена поваленными деревьями, столбами и мусором, образовавшимся в результате обстрелов. Объезжать их было тяжело, а обстрелы города в это время продолжались. Наконец семья Юлии Матвеевой выехала из Мариуполя и попала в очередь автомобилей на блокпосту в районе Мангуша. Некоторые автомобили стояли на обочине — они были сожжены в результате обстрелов, лежали тела погибших пассажиров. Очередь через блокпост двигалась медленно.
«Нас остановили, попросили документы. С моим и мужа паспортами куда-то ушли. Вернулись, переспросили мою фамилию. Сказали сдать вправо, чтобы пропустить следующие автомобили. Уже тогда нужно было понять, что что-то неладное… Вернули свидетельство дочери и паспорт мамы. А нам с мужем сказали, что нужно проехать в отделение полиции Мангуша, чтобы пройти фильтрацию снова, мол, проверить, нет ли крови на наших руках».
Уже после освобождения Матвеева узнала, что на блокпосте, где их остановили, находился знакомый, перешедший на сторону оккупантов. Он, вероятно, и сообщил, что в автомобиле едет украинский судья. Назвать его она отказалась.
Все военные, которых встречала Юлия, были с нашивками «ДНР» и буквой Z, которую использовали оккупационные силы. В Мангуше судье и ее мужу сначала сказали, что проверка продлится два часа, потом — до утра. Пока они были в участке, в автомобиле их ждали мать Юлии и дочь. Никого из военных не интересовало, где они будут ночевать в неизвестном городе.
«Нас поместили в камеры предварительного заключения. Мужа — непосредственно в клетку в райотделе, а меня — в небольшое помещение. Впоследствии в этой “клеточке” было 32 человека. Они стоя провели всю ночь. Кому-то из мужчин было плохо, он терял сознание… Я была в той комнатушке с еще одной женщиной — военнослужащей, которая находилась в декретном отпуске, — Инной Семеген, у нее — трое детей. Младшему ребенку на тот момент было полтора месяца. Она до сих пор в плену».
Один из мужчин, находившийся в камере вместе с мужем Матвеевой, предложил разместить ее маму и дочь на ночлег дома у родственников неподалеку. Судья позвала дежурного и попросила позвонить этим людям. Так ее родные получили временное убежище.
«Приблизительно в два ночи в помещение, где мы находились, ворвался молодой человек. Он находился в состоянии наркотического или алкогольного опьянения, с автоматом. Еще кто-то был… Вывели меня в помещение дежурной части, приставили к стене и, размахивая автоматом, стали спрашивать, сколько сепаратистов я осудила. Я ничего не стала отвечать… Все это долго происходило… Потом вернули меня в помещение. Впоследствии снова ворвались — пятеро наверняка — забрали ключи от нашего автомобиля, никто ничего не объяснял».
Утром всем, кого содержали в райотделе, связали руки скотчем и посадили в автобус.
«Никто не говорил, куда нас везут и зачем. В автобусе на полу лежал связанный мужчина, перемотанный украинским флагом. Я думала, что он мертв. Слава богу, нет. Мы долго ехали и приехали в Докучаевск Донецкой области — в городской райотдел полиции. Нас выстроили у стены, и сзади встали пятеро автоматчиков. Я честно думала, что это все. Было такое напряжение, тишина. Но стрелять не стали».
Пленных, с которыми была судья, разделили по группам: отдельно военных, отдельно — гражданских. Всех оставили стоять на улице до вечера. К 18 часам приехали несколько военных и объявили фамилии пленных, в том числе Юлии и ее мужа, — их снова посадили в микроавтобус и увезли на этот раз в Донецк.
«Завели в помещение Управления по борьбе с организованной преступностью. Начали допрашивать — где находится «Азов» в Мариуполе, общалась ли я с представителями СБУ, какие дела рассматривала и так далее. Реестр судебных решений был закрыт, и это их очень смущало, не могли найти информацию… Я спрашивала, какие основания моего задержания, почему не составлены протоколы о задержании… Это не имело никакого смысла. Мне сказали, мол, “умничать” ты будешь в своей стране… Где-то в десять вечера мне сказали, что прокурор принял решение об аресте на 30 дней меня и моего мужа, поскольку мы нуждаемся в тщательной проверке. И этот период нас будут содержать в изоляторе временного содержания Донецка».
Муж Юлии Матвеевой Артем долго работал в прокуратуре Мариуполя, а с 2018 по 2020 годы был директором теруправления ГБР в Донецкой и Луганской области. После этого работал адвокатом.
«Но в ту ночь нас не смогли поместить в изолятор временного содержания, поскольку он был переполнен. Нам сделали флюорографию в одной из больниц города и вернули обратно в УБОП. Мужа поместили в камеру в подвале с другими мужчинами, а меня — на четвертом этаже приковали к батарее… В том же помещении был молодой парень — его избивали восемь человек, все вокруг было в крови. Он не издавал ни звука… А били его якобы за то, что, по их версии, он служил в “Азове” и обстреливал Донецк… Все эти “ДНРовцы” были пьяны, я, если честно, ни разу не видела никого трезвым. Может, это их привычное состояние… Избиение длилось где-то до трех ночи. Потом его забрали… Жив ли он — не знаю».
«Как в Сомали»
На следующий день Юлию Матвееву забрали вооруженные мужчины и увезли в изолятор временного содержания. Ее посадили в камеру, где были уже две девушки. Одна — сильно избитая. От шока она не могла вспомнить, что случилось, но со временем рассказала — ее тоже держали в УБОПе и перепутали с военнослужащей «Азова», сильно избили палкой по голове и спине.
«Через нашу камеру прошло очень много девушек. Она была рассчитана на троих, но было и пятеро, и семь… В основном военнослужащие — кухарки, медицинские работницы. Нас никуда не выводили, никаких прогулок. Это было закрытое помещение, окна не открывались, средств гигиены — никаких. Холодная вода. С 1 апреля нам перестали приносить горячую воду и чай. И потом мы поняли почему — потому что горячую воду сливали с батарей. Но отопление отключили, и все… Мужчин там тоже было много».
Перед тем как развести Юлию и мужа по разным камерам, им сказали попрощаться, потому что она больше его не увидит. И действительно, долго она о нем ничего не знала.
Целый месяц после этого к Матвеевой никто не приходил, не вызывал на допросы. 19 апреля ее вывели из камеры в какое-то помещение, и пьяный представитель «ДНР», «цинично улыбаясь», сказал, что проверка еще не закончилась и она останется еще на месяц. Никаких документов ей не предоставили.
В конце марта судью перевели в другую камеру, где находилась Юлия Паевская — «легендарная “Тайра”» (военнослужащая, командир подразделения «Ангелы Тайры», 16 марта 2022 года попала в плен, была освобождена через три месяца 17 июня 2022 года в результате обмена пленными).
«Мы с ней были чуть меньше трех недель — до 15 апреля… Видела, как над ней издевались… Пыталась помогать, кормила ее, поскольку у нее не работала рука. Это было очень страшно, как можно так издеваться над женщиной…»
15 мая Юлию Матвееву снова вывели из камеры и привели на допрос. Молодой человек, представившийся следователем Следственного комитета Генеральной прокуратуры «Донецкой Народной Республики», сообщил, что будет предъявлять ей обвинение в терроризме.
«Я пыталась выяснить, в чем меня обвиняют, в чем объективная, субъективная сторона преступления… Я ведь знаю, что такое терроризм. Но это был беспредметный разговор. Якобы нашли мои решения в помещении прокуратуры в Мариуполе. Ну ладно, а какие решения? Как они касаются терроризма? Никакого ответа…»
«19 мая (20-го истекал второй месяц ареста) меня вывели под конвоем в наручниках и куда-то увезли. Я немного знаю Донецк — училась там в университете с 1998 по 2004 год. Я поняла, что едем по центру. Это, конечно, уже не тот Донецк [который был до оккупации]… Меня привезли в следственный комитет Генеральной прокуратуры “ДНР”, завели в кабинет. Там было четыре человека, они не представились. Вообще никто никогда не представлялся, эти разговоры должны быть по умолчанию».
Один из присутствующих сказал, что хочет сделать Юлии предложение, «от которого она не сможет отказаться».
«“С учетом вашего опыта — работать судьей “Донецкой Народной Республики”. В обмен на свободу, на свободу вашего супруга, воссоединение с семьей и тот комфорт в жизни, к которому вы привыкли”. Я сказала, что это мне не интересно. На что он сказал: “Ты сама выбрала свою жизнь, тогда будешь сидеть”. Ладно, буду сидеть. Сотрудничать с ними — это путь в никуда. Если бы я перешла на ту сторону, мой ребенок был бы ребенком предательницы. Если убьют — будет ребенком героини, думала я».
После этого разговора Матвеевой предъявили обвинение в терроризме и сразу же сообщили, что прокурор избрал ей меру пресечения в виде ареста.
«Я поняла, что они работают по УПК, который действовал в Украине до 2012 года, то есть прокурор должен выслушать меня во время избрания меры пресечения. Но там все совсем по-другому, там как в Сомали».
Юлию отвезли обратно в ИВС и сказали, что в понедельник, 23 мая, перевезут в СИЗО.
«Самое страшное»
«В СИЗО началось самое страшное. УБОП и изолятор временного содержания — это была тихая жизнь, так сказать. А СИЗО — это ужас. Такое впечатление, что работающих там людей учат жестокости и издевательствам. Нормальному человеку такое даже в голову не может прийти».
Юлию Матвееву привезли в СИЗО вместе с тремя мужчинами, выстроили у стенки. Им нельзя было оглядываться. Вдруг коренастый мужчина схватил ее за плечи и затащил в здание. Там провели поверхностный осмотр, а затем посадили в очень маленькую камеру — «стакан». Там было так тесно, что Юлия даже не могла сесть.
«Когда дверь открыли, меня вытащили из камеры, поставили лицом к стене и надели на голову мешок. Это такой мешок с веревками — как дети носят в школу для сменной обуви. И чем сильнее затянута веревка, тем лучше… Это не то что грубо делалось, это жестко, я бы сказала… И вот тянут меня за эти веревки куда-то. Я ничего, конечно, уже не вижу… Затащили в какое-то помещение, там сделали флюорографию. Возвращают назад таким же путем — мешок, веревки…»
«Я слышала сильные крики, все время, что там находилась… Я до сих пор не могу поверить, что мужчины так кричат от боли. Это просто неестественные звуки… Я не знаю, что они делали с ними. Тогда хотелось, чтобы Бог отнял у меня способность слышать…»
Около пяти вечера дверь камеры, где находилась Юлия, снова открылась, ей надели на голову мешок и повели на пятый этаж здания — она считала пролеты, чтобы запомнить, куда ее ведут.
«Никто не говорит: там лестница или неровная поверхность. Падаешь, не падаешь… Твои проблемы. Еще и за веревки тянут. Когда узнавали, что я судья, становилось еще хуже. Становились на спину, когда я падала, ноги вытирали… Какая-то ненависть у них такая…»
Юлию завели в камеру, где находилось десять женщин. Кого-то она видела раньше — в изоляторе временного содержания.
«Как только вошла в камеру, села… Мне сразу сказали: даже не думай сидеть. Весь день нужно стоять — с 6 утра до 22 вечера. Сесть нельзя было даже во время еды. За нами следили в глазок. Если садишься или хитростью пытаешься немного отдохнуть — согнуться, будто шнурок поправить, или еще что-то: или бьют, или присаживаешься раз 70, или отжимаешься».
До плена у Юлии были проблемы со спиной, поэтому она не могла стоять больше двух часов. И в первый день — 24 мая — у нее очень болела спина, она не чувствовала ног.
«За период пребывания в плену я определила для себя пять правил поведения, благодаря которым, пожалуй, и выжила: с врагом невозможно разговаривать, невозможно ни о чем просить, ни о чем договариваться, невозможно врагу жаловаться и невозможно перед врагом плакать. Иначе тебя уничтожат, как только проявишь слабость».
В 22 был отбой, все легли спать «на нарах» — это были металлические рельсы и матрас, весь в дырах, грязный. Но главное, что теперь можно было лечь.
Кормили пленных кашей, сваренной на «вонючем сале». Однажды на одном из кусков Юлия разглядела штемпель 1975 года. Иногда давали куриное мясо, не до конца общипанное от перьев.
«Ешь, что было делать? Каша, жир… Когда я вышла из плена и увидела видео, где русский военнопленный жаловался, что ему давали мало салата… Ну хоть давали салат. У нас больше ничего не было».
«Я ощутила, что такое ток»
3 июня Юлию Матвееву снова повели к следователю на допрос. Предложений больше не делали, но пытались узнать пароли к ноутбуку и телефону, которые забрали во время задержания.
«В этой технике была моя работа. Я понимала, что если они туда сейчас зайдут, не выживу. Моей задачей было делать все, чтобы они туда не вошли. Они спрашивают пароль, я намеренно говорю не тот. Они снова — не тот. Я знаю, что несколько раз введешь неправильный пароль и техника блокируется».
Через некоторое время ее повели на расстрел, требуя назвать пароли. Вели ее тогда деликатно и одновременно спрашивали, как зовут, сколько лет.
— А чего ты не спрашиваешь, куда мы идем?
— Мне это не интересно.
— Я веду тебя в подвал на расстрел.
— Хорошо.
— Не боишься?
— Нет.
— А чего не боишься?
— Да пусть это кончится скорей, мне не интересно ничего.
— Так, может, хочешь что-нибудь рассказать нам, поделиться?
— Я ничего не хочу. Ведите, выполняйте свое дело. И все на этом.
Юлию оставили в каком-то помещении, и она долго ждала там, пока за ней снова не пришли — надели мешок на голову и вывели на улицу, посадили в автомобиль и куда-то увезли.
«Думаю, может, в поле меня везут и там пристрелят. Да будет, как будет. Пусть скорей эти страдания закончатся…»
Ее привезли в психбольницу на экспертизу — в случае обвинения в терроризме подозреваемый должен пройти психиатрическую экспертизу, чтобы определить его вменяемость. Ее проводила врач, которую Юлия очень хорошо знала еще до оккупации. Она сказала судье, что дело против нее — это последствия того, что ни она, ни ее муж не захотели «лучшей жизни».
«Потом вернули меня в СИЗО, не расстреляли, но ведь пароля от компьютера и телефона так и не получили. Пошли другим путем — снова забрали меня из камеры. Я вообще долго об этом молчала… Я очень хорошо почувствовала, что такое ток из кабеля… Теряла сознание… Но пароли так и не сказала».
«Каждый день как последний»
6 июля Юлию с женщинами, которых тоже обвинили в терроризме, перевели в камеру в подвале. Условия там были еще хуже — было очень жарко, ползали крысы и клещи, воды не было по 5−6 дней.
«Они называли это место “пост особого назначения”. Нас было 17 человек в камере и полная антисанитария — никакого душа или средств гигиены. Были какие-то клещи, и у каждой женщины разная на них реакция. У одной молодой девушки все тело покрылось фурункулами. У меня тоже были, поэтому после освобождения пришлось делать операцию».
Пленники стали просить воды. Вместо нее им приносили квашеные огурцы и предлагали пить рассол.
«19 августа в камеру забросили девушку, она была из “Азова”. Слава богу, она вышла в один из обменов. Она была такая избитая — вся ее поясница была черная, аж кожа потрескалась… И каждый день сидишь и думаешь, встретишь ли завтра утро. Каждый день был как последний».
Расстрельная статья
29 августа Юлию Матвееву снова отвезли к следователю и предъявили новое обвинение — в покушении на конституционный строй «ДНР» путем принятия своих решений. Санкция — от 12 до 20 лет или смертная казнь. Сказали, что нашли четыре ее решения в помещении областной прокуратуры в Мариуполе. Это послужило основанием для обвинения.
«Решения касались специального расследования (заочного) в отношении отдельных обвиняемых. Это были коллегиальные решения. И я помню, что среди подозреваемых была Федотова — работала заместительницей прокурора какого-то района в Макеевке. А ее муж работал в следственном комитете [“ДНР”]. Он иногда приходил в кабинет следователя, смотрел на меня так усердно…»
Юлии предъявляли, что, принимая эти решения, она сговорилась с СБУ, которую в «ДНР» признали террористической организацией. Но такое решение Верховный суд «республики» принял 9 октября 2020 года, а Юлия участвовала в заседании о начале спецрасследования 18 декабря 2018 года. В спецрасследовании судьи отказали, но в розыск Федотову объявили.
«Я спрашиваю, знают ли они о том, что закон не имеет обратного действия (то есть если решение было принято до того, как СБУ признали в „ДНР“ террористической организацией, то нельзя преследовать за связи со спецслужбой до этого времени). Говорят, да, но, мол, СБУ и тогда была террористической организацией. На этом примере я хочу объяснить вам уровень квалификации этих людей. Если их людьми можно назвать».
У Юлии была адвокатка, но ее присутствие было, скорее, формальностью.
«Единственное — она давала мне свой телефон, чтобы я могла позвонить маме. Таким образом, я говорила с родными 19 мая, 3 июня, 29 августа и 13 сентября. Так я узнала, где они, что с ними, и сказала несколько слов о себе».
Две ночи после задержания Юлии и ее мужа мама и дочь находились у людей, приютивших их в Мангуше. Потом уехали в Бердянск. Пять часов их держали российские военные на блокпосте. Дочь — отдельно от бабушки.
«Мама думала, что уже не увидит ее. Жутко даже думать, что могло бы быть… Дальше они поехали в Бердянск и Запорожье. Оттуда их забрал бывший подчиненный моего мужа, уже все знали, что с нами произошло, их довезли в Днепр, из Днепра — в Луцк, там их поселили в санаторий. И потом мой коллега из Луцка дал свое жилье, где они жили до моего возвращения».
Первое заседание суда по делу Юлии должно было состояться 27 сентября, но в тот день провели незаконный референдум о вхождении «ДНР» в состав России. Поэтому заседание не состоялось. О следующей дате ей никто не сообщал.
«Твой муж — в 105-й камере»
«Хуже всего — полный информационный вакуум. Я понимаю, что не может ничего не происходить, что наше государство будет добиваться обмена. А нам тем временем рассказывали, что Украины уже нет, что западные области вошли в состав Венгрии и Польши, а Одесса, Николаев, Херсон, Харьков, Днепр, Мариуполь, Запорожье — это уже Россия. Что после обменов украинская сторона расстреливает всех, кто возвращается… Ну, такая бессмыслица… Находясь долго в заключении, без связи с внешним миром, начинаешь терять веру в то, что сможешь выбраться. Разные мысли в такое время приходят, иногда хотелось это все кончить».
В камерах было холодно, рассказывает Юлия, все болели, лекарств не было. Даже одежды — кого в чем задержали, в том и были.
«Сидеть нельзя по целым дням, лежать — тем более… Я почти ничего не ела, но имела сильные отеки по телу».
15 октября Юлия стояла и думала о том, что через пять дней у ее дочери день рождения — ей исполнялось 14 лет.
«Неужели я больше никогда не увижу, как она растет, как устраивает свою жизнь? И что делать… Идти с ними на сотрудничество? Нет! Пусть лучше мой ребенок будет ребенком героини, а не предательницы».
После обеда в тот же день в камеру зашли военные и зачитали фамилии трех женщин — Юлии в том числе. Их вывели с мешками на голове.
«Мы тогда пересчитали, пожалуй, все лестницы и стены — так вели нас, как в последний раз».
Их привели в какое-то большое помещение. Периодически приводили женщин из других камер.
«Мы не понимали, что происходит. Начали вызывать по алфавиту и требовали подписать какой-то документ. Когда пришел мой черед, я посмотрела, а это — справка об освобождении. И я поняла, что это — обмен. У меня же была расстрельная статья, меня так просто не освободили бы».
В тот день они ждали до 16 часов. Снова куда-то увезли, привели еще женщин.
«Кто-то был [в заключении] три года, кто-то — четыре. Перевязывают скотчем руки и глаза, сажают в КамАЗ. Я понимаю, что едем сначала по городу, а потом выезжаем за город — началось бездорожье. Едем долго. А потом снова город — начали останавливаться на светофорах. Нас снова вывели, и когда я вдохнула запах СИЗО, думала, что умру. Нас привезли обратно. Без объяснения».
Когда сняли с головы мешок, Матвеева поняла, что они находятся на том же этаже, где она находилась пять месяцев, только в другой камере Раньше ее держали в 118-й камере, теперь перевели в 102-ю.
На следующий день — 16 октября — они оставались в камере. Вечером во время пересменки охраны у пленных было полчаса, чтобы свободно пообщаться.
«И здесь через стену слышим: „А Юля есть?“ „У нас две“, — отвечаем. — „Матвеева“. — „Твой муж — в 105-й камере“, — кричит мне какой-то парень. Я прижалась сильно к решетке и кричу: „Артем, я тебя люблю!“ И, как в фильмах, от камеры к камере начали передавать: „Она его любит!“ И в конце добавляли: „Прием“. Вот такая тюремная романтика», — рассказывает Матвеева и улыбается.
Юлия очень переживала за здоровье мужа, поскольку у него несколько хронических заболеваний — сахарный диабет, артрит, гипертония, подагра.
«В таких условиях вообще не знала, как он выживал. У него, кстати, была сахарная кома, пока находился в плену. Поэтому я так же кричала у двери камеры: „Как здоровье?“ Передали, что хорошо. И я говорю, что нас вели на обмен и что если услышит мою фамилию, чтобы знал, что меня обменяли. И только заканчиваю говорить, за нами снова пришли, надели мешки. Снова завели в КамАЗы, замотали скотчем руки и глаза… Долго везли и в три ночи где-то мы приехали в Таганрог. Нас везли чеченцы. Они сказали, что в шесть нас отправят на самолете куда-то, говорили, может, куда-то в Россию, потому что СИЗО не вмещало столько людей. Рассчитано на три с половиной тысячи человек, а было около семи. Но мы подписали справки об освобождении, поэтому я понимала, что вряд ли их версия правдива».
Женщин посадили в грузовой самолет «елочкой» — одну за другой в упор, руки — на плечи впереди, ноги — расставить. Полет длился около двух с половиной часов.
«Прилетели, нас развязали, мы сошли с борта. Нас снова погрузили в КамАЗ и увезли. Девушки начали подсматривать в щели и разглядели, что это Джанкой в Крыму. Оттуда нас привезли в Васильевку Запорожской области и уже потом — в пункт обмена. Я не могла поверить, казалось, это был какой-нибудь сон».
«После освобождения был такой уровень адреналина, что я три ночи не спала и не ела. Мы просто смотрели на звезды. Не могли поверить, что можем сесть, лечь, передвигаться спокойно, есть душ, зеркало… Нас обеспечили всем — одежду, обувь, гигиенические средства, даже маски для лица. Хочу отметить, что встреча нас из плена была организована на очень высоком уровне».
Освобожденных женщин повезли сначала на несколько дней в госпиталь.
«Однажды вечером девушка, с которой я была вместе в палате, спросила меня, хочу ли я есть. И мы пошли поесть — ели хлеб с маслом и сыром. Впервые через три дня после возвращения. Ничего вкуснее нет в жизни…
По возвращении долго не могла спать, у меня и сейчас просто нет сна. Не могла долго быть в окружении большого количества людей, тяжело было ориентироваться в пространстве. Очень устала от телефонных звонков. А их в первый период было очень много. Я очень благодарна всем, кто причастен к моему освобождению. Я понимаю, что у каждого свои проблемы, в стране война. Но люди сплотились, чтобы уделить внимание моей семье… Это очень ценно для меня. Я — обычная судья из маленького городка, и то, что за меня так боролись, — это большая честь.
К сожалению, я потеряла все. Очень больно смотреть, каким стал Мариуполь. Когда я была в тюрьме, то думала, почему так произошло, почему я должна была пережить такое. Но потом решила отпустить эти мысли, и мне стало гораздо легче. Главное, чтобы родные были рядом.
С 1 января этого года меня отправили в Шевченковский суд Киева, меня очень тепло все встретили…»
Была одна ночь, когда во время сильных обстрелов Киева Юлия с родными вспомнила Мариуполь.
«Самое страшное, когда обстрел — ночью. Когда дети спят… Но благодаря ВСУ ракеты сбивают. В Киеве я чувствую себя более защищенной».
«Хорошо засыпать с мамой и просыпаться с мамой»
После обмена Юлия смогла позвонить маме и дочери и сообщить об освобождении. Увиделась с ними 21 октября — на следующий день после дня рождения дочери.
«Мама принялась плакать, не отходила от меня. Дочь тоже. Потом я узнала, что у нее начались проблемы со сном. Когда мы были вместе, она взяла меня за руку и уснула. А утром проснулась и говорит: “Мне так хорошо, я засыпала с мамой и проснулась с мамой”».
Юлия начала заниматься освобождением мужа. Стучала во все двери. Он провел в плену год, Юлия — семь месяцев. Ему не предъявили ни одного обвинения, просто держали.
«Получается, что и так можно…» — добавляет судья.
«Похудел на 50 килограммов»
20 февраля Артема Матвеева отпустили, «в связи с истечением срока содержания под стражей».
«Я никому не был интересен. В момент задержания я не работал ни в прокуратуре, ни в ГБР. Думаю, они склоняют к сотрудничеству прежде всего для того, чтобы продемонстрировать картинку: вот, украинец оказался сознательным и вернулся в большую русскую семью».
«Там очень тяжелые условия, там действительно издевательство: и психологические, и физические. Ребятам там очень тяжело. Я сидел преимущественно с “азовцами”. И, к сожалению, их там очень много. Они и в Таганроге, и в Донецке.
У нас в камере было до 18 января 25 мужчин, а камера рассчитана на десять. Спали по двое на нарах и на полу. Кто-то спал на голых нарах, а это металлические конструкции… Потом осталось 15. Но все равно спали на полу, некоторые — на голых нарах».
«Очень плохое питание. Я похудел на 50 килограммов. Худеешь не только оттого, что не ешь. Практически не двигаешься — мышцы как тряпка».
Его выпустили в восемь утра.
«Как в каком-то страшном кино, когда человек вышел из тюрьмы… “Серый” Донецк… Я пошел к своему следователю — в следственное управление прокуратуры, теперь так называемой ДНР. Донецк я хорошо знаю. Когда я пришел, он удивился. Я спрашиваю, что с моим делом, у меня нет ни одного документа, кроме справки об освобождении. Сейчас меня объявят в розыск, и я никуда не доеду. Сказал, что дело закрыто, ознакомил с постановлением, правда, не дал его. Вернул паспорт. Позвонил Юлиной адвокатке, и за мной приехали».
Артем Матвеев не стал раскрывать деталей о людях, которые помогли ему выехать с оккупированной территории, в целях безопасности.
Он уехал на границу с Россией. Там его задержали полицейские, сказав, что нужно пройти полиграф. Привезли в Куйбышевский районный отдел полиции, оформили протокол об административном правонарушении — будто бы он не выполнил требования полицейских по предъявлению документов. На следующий день суд в городке Матвеев Курган Ростовской области назначил ему административный арест на 10 суток.
«Меня привезли в спецприемник Таганрога. Условия там, если сравнивать со следственным изолятором, почти санаторий. Это все равно нары, но уже с досками, с нормальными матрасами, чистенько, более-менее нормально кормят».
Через десять суток его выпустили, но уйти не дали: его ждал наряд полиции, который оформил протокол о мелком хулиганстве — якобы он нецензурно выражался в общественном месте. Суд снова арестовал Артема Матвеева еще на 15 суток. Но после этого — отпустили.
«В Таганроге отношение совсем другое. “ДНРовцы” ненавидят [украинцев] клято. Очень тяжело понять, за что ненавидят. В первую очередь пропаганда, я не знаю, что им рассказывают, сколько людей у них погибло от наших обстрелов… Но все проблемы, которые у них существуют, они говорят: “Из-за вас”. Из-за меня, из-за государства Украины в целом».
После освобождения Матвеев уехал в Ростов, затем в Москву, Псков, Ригу, Варшаву и Киев. В общей сложности дорога заняла три дня. 23 марта он стоял на пороге дома, где сейчас живет его семья.
«Ощущение свободы было тогда, когда я пересек границу и уехал из Российской Федерации. На границе с Эстонией мне запомнился один пограничник. Он спрашивал, как меня зовут, я очень скоро проговорил: “Матвеев Артем, 23 января 1975 года рождения”. А он мне эстонским темпом: “Не говорите так быстро. Вы уже не в тюрьме”. Тогда я почувствовал себя свободным. А семья ждала, встречали все, обнимались, целовались…»
Читайте также
