Осенью прошлого года в СМИ поднялся шум вокруг лагеря в городе Красный Луч на территории так называемой «ЛНР», где держали российских военнослужащих, отказавшихся воевать. Там их подвергали психологическому и физическому насилию, о чем журналистам рассказали родственники. Вскоре после этого появилась информация, что лагерь закрыт, а военных якобы отпустили. Однако сегодня близкие некоторых из тех военнослужащих рассказывают, что их силой вернули на фронт, когда шум в прессе стих. И это в нынешней российской армии обычная практика: отказывающихся убивать и погибать российских солдат обманом и угрозами возвращают на фронт повсеместно. «Сибирь.Реалии» рассказывают о нескольких таких случаях.
В так называемой «ЛНР» отказников без каких-либо предъявленных официально обвинений держали как преступников в помещениях бывшей колонии № 19 в городе Красный Луч. Там, в частности, находились солдаты из 39-й сахалинской бригады.
— Когда лагерь распустили, объявили, что за некоторыми из ребят приехали командиры и отвезли в тыл. А тех, за кем не приехали, отпустили и не препятствуют выезду в Россию, — говорит сестра одного из отказников, 32-летнего Всеслава Тадыжекова из Горно-Алтайска, Людмила. — Это все ложь! Потому что мой брат просто пропал. Когда их пытали в Красном Луче и они все просто синие от побоев были — он ясно сказал, что возвращаться на войну ни за что не будет. И сначала ему сообщили, что везут в его часть на Сахалин, так как он к Южно-Сахалинску прикомандирован. Но потом он пропал, и несколько месяцев я не могла найти никакой информации о нем. В августе он кратко позвонил, сказал, что не дают общаться с родными, но, мол, пока держусь, в России. Я поняла, что дело плохо, его пытают и заставляют опять ехать воевать. Стала везде звонить, писать с удвоенной силой, а в начале года — звонок: «Погиб при исполнении воинского долга, получил ранение, не совместимое с жизнью». А я точно знаю: не собирался он этот «долг» опять ехать исполнять. Но разве это докажешь?! Он механик-водитель в танке — погиб так, что опознать можно с трудом.
В феврале 2023 года Всеслава похоронили.
Мать другого отказника, узника ИК-19 в Красном Луче, 20-летнего Максима Кочеткова из поселка Тымовское Сахалинской области, говорит, что погибли не все «отказники». Ее сына в прошлом месяце посадили на 13 лет за отказ вернуться на войну. В Красный Луч Кочетков попал, когда захотел уволиться из армии после окончания контракта в марте 2022 года. Ему продлили контракт «автоматически».
— После роспуска лагеря его отправили под суд за «самоволку». В феврале Максиму сначала дали условный срок. Пытались с ним [условным] отправить на «СВО», он уперся, ни в какую! Уж если пытки в «ЛНР» пережил, как там били людей и они пропадали, то здесь и подавно. Стоял просто на своем — убивать и умирать не поеду. Угрожали, конечно, и убить, и посадить. В сентябре посадили на 13 лет строгого режима по той же 377-й о дезертирстве, — говорит мать военного Анастасия. — Я не скажу, что сильно рада сроку, там [в тюрьме] тоже опасно. Но живой зато.
«Его заставили подписать контракт незаконно — через три месяца срочки!»
В ноябре 2021 года 18-летнего Кирилла Холкина призвали на срочную службу в армию, отправив в подмосковную Коломну в 236-ю гвардейскую артиллерийскую бригаду. Когда началось полномасштабное вторжение в Украину в феврале 2022 года, срочника отправили на территорию Донбасса.
— Три месяца отслужил на срочной службе, после чего его, все еще срочником (!), отправили в зону «специальной военной операции». 24 февраля он туда приехал. Он на тот момент вообще ничего про начало войны не знал. Его сразу же заставили контракт подписать. Да, уже в зоне боевых действий фактически, — говорит вдова Кирилла 20-летняя Ксения Холкина. — При этом никто не говорил про какую-то войну, про «специальную военную операцию» они тогда ничего не знали еще. Вот так они заманивали пацанов туда. Они подписывали контракты, после этого их отправляли на фронт.
По словам Ксении, командиры просто обманули срочников, сказав им, что с подписанием контракта для них ничего не изменится.
— Сказали, мол, с ним хотя бы деньги будете получать оставшиеся месяцы службы. А так срочником бесплатно отпашете то же время. Уже после они узнали, что фактически началась война и, конечно, это не одно и то же — срочником ты остался или контрактником стал, — говорит Ксения. — Плюс их же уже туда [в Украину] привезли, они были уже на войне. Не было у них никакой связи — с 24 февраля он мне ни разу не звонил. Потом позвонил, просто сказал: «Все, я на Донбассе», подписал контракт когда. На тот момент еще не было закона, который позволяет срочников сразу же вербовать. То есть фактически незаконно его им предложили даже. Он всего три месяца срочки на тот момент отслужил. Зная все заранее [что будет военное вторжение], он бы просто в армию не пошел. У нас дочь совсем маленькая (сейчас Софье 4 года), он мечтал просто жить с нами и растить ее. Умирать не собирался. И убивать других тоже. Кто о таком мечтает-то?
Ксения вспоминает, что они с мужем, когда он оказался на войне, никогда подолгу не говорили — буквально две минуты, потому что «связи там не было».
— На Донбассе он пробыл до сентября 2022 года. За это время связывались очень редко, возможно, раз в два месяца, по 2 минуты разговоров. Он успевал только сказать, что «жив-здоров». Потому что связь прерывалась, еле ловило там, две-три минуты — опять связи не было, — вспоминает Ксения. — Я знаю, что с самого начала он был в Донбассе, а после в Изюме, там большую часть времени. 26 сентября вернулся в Россию уже с ранением.
Кирилл Холкин получил осколочное ранение в плечо и голову. Согласно медзаключению, ему диагностировали перелом черепа. После госпитализации и лечения в тульском госпитале ефрейтора отправили на восстановление в Омск, где ему поставили III группу инвалидности и категорию «Д» — то есть не годен на месяц.
— Это означает, что через месяц нужна была новая военная комиссия, но ее так и не назначили. Хотя симптомы были один страшнее другого — осколок в миллиметре от мозга застрял! У него постоянные головные боли были, тугоухость, шум в ушах, проблемы с памятью, высокое внутричерепное давление. Из лечения — капли в нос, и все, — говорит Ксения. — Ранение было и в плечо: насквозь его прошило, в подмышку залетел осколок, его вытащили, а из головы осколок не вытаскивали — опасно. То есть операция опасна, а воевать с ним — норм!
Незадолго до Нового года Кирилл получил приказ ехать в свою часть, расквартированную в Коломне. Там отказались направлять его на медкомиссию, сообщив, что ему придется вернуться на фронт. Тогда, чтобы подтвердить инвалидность и избежать возвращения на войну, 5 февраля он сбежал из части.
— Кирилл показал в части документы, которые сделали месяцем ранее в Омске — там было прямое направление, что нужно ставить инвалидность. Он просил 15 дней дополнительного отпуска, чтобы все это сделать в Омске. Командование не разрешило: «Кто вместо тебя воевать будет?!» У него просто забрали все медицинские документы, которые он привез с собой, и начали угрожать пехотой — уже даже написали рапорт на его переход из артиллерии в пехоту. Тогда он уехал. Я просто купила ему билет, он уехал из части и поехал в аэропорт. Он же был контрактником, у них свободный выход, после 18.00 рабочий день закончен. 4 февраля он уехал из части, 5-го прилетел в Омск, — рассказывает Ксения. — Мы начали сразу же делать все документы, проходить врачей для комиссии, ему поставили инвалидность 3-й группы. После этого сами пошли в гарнизонный военный суд в Омске, принесли все эти документы, он сказал, что не может по состоянию здоровья вернуться. Тогда они завели на мужа уголовное дело. Временно, пока идет суд, прикомандировали его к омской части.
За «длительное оставление расположения части» Холкина осудили по уголовной статье 337, часть 5. 13 июля ему дали 5 лет условно.
— Когда он получил условный срок, была возможность расторгнуть контракт?
— Нет, не было. Даже наш адвокат говорила: тебе дадут условный и с ним не заберут на «СВО», ты будешь просто служить внутри страны. И сказала: «Тебе нужно согласиться, когда судья спросит: готов ли ты дальше служить? Ты должен сказать «да». Потому что тебя в любом случае не отправят туда [на «СВО"]. Если ты скажешь «нет», тебе дадут реальный срок».
— Вы сейчас думаете, это была ошибка — согласиться на суде?
— Думаю, ничего бы не поменялось, даже если бы он сказал «нет». Думаю, ему бы не дали даже тогда реальный срок, потому что они очень редко так делают. Для них условный — это лучший вариант, потому что с ним они опять забирают их [отказников] обратно на войну. Да, раньше с условным не отправляли [на войну], сейчас это уже не работает.
Во время судебного процесса военно-врачебная комиссия признала Холкина годным к военной службе с незначительными ограничениями (категория «Б»).
— После ему сказали: «Ну, ок, не хочешь — служи в России, но ты должен перевестись из подмосковной войсковой части в омскую 48-ю железнодорожную бригаду». Для перевода якобы надо приехать в Коломну, оформить документы.
— Получается, что уже тогда они планировали его обмануть?
— Я не знаю, что они планировали, но в итоге они заявили, что согласны на его перевод в Омск, и 15 августа за ним приехал лейтенант с его части как сопровождающий. Ночью 15-го они вылетели в Москву, там их встретила гражданская машина в аэропорту, сказали, что это якобы сопровождение до части, туда ехать еще три часа. После этого он начал со мной связываться и говорить, что его везут вместо Коломны снова на границу с Украиной, — у Ксении, державшейся весь разговор подчеркнуто собранно, начинает дрожать голос. — Они сказали, что какая-то проверка якобы в части идет, поэтому ему нужно ехать на границу, его командир сейчас там и что-то от него хочет. После этого он приехал в деревню под Белгородом, там у них был лагерь, на связь после этого не вышел.
Я писала в военную прокуратуру тут же заявление, еще будучи в Омске. А на следующее утро 16 августа я уже была в Москве. Потому что мне в омской сказали, что нужно в военную прокуратуру Москвы обращаться. 16 августа, только самолет приземлился, он вышел на связь, позвонил, сказал, что его везут уже на «СВО». Больше ничего не говорил, потому что, видимо, рядом кто-то был.
Пока Ксения была в Москве, ей позвонили и сказали, что вещи Кирилла, в том числе его телефон, находятся в коломенской военной части, и попросили за ними приехать. Когда она забрала их и включила телефон, то увидела сообщение, которое Кирилл пытался ей отправить до того, как у него отобрали мобильник.
— Он написал мне сообщение о том, что его заковали в наручники и держали ночь без воды и еды, отобрали документы. Это сообщение не отправилось мне. Я его увидела уже у Кирилла в телефоне, когда забирала его вещи.
— После он выходил на связь?
— Да, он вышел на связь, когда был уже в зоне боевых: у парней (его поместили в ту же роту к тем же сослуживцам) брал телефон, мы с ним созванивались. Я встретилась с его командованием 16 августа — они заявили, что «все было по закону». Когда я начала говорить про наручники, мне сказали «у вас нет никаких доказательств этому»: «Как вы собираетесь доказывать?» Оттуда же, из Коломны, я оправила ему посылку через его часть, потому что ничего у него с собой не было. Ему даже не выдали бронежилет, каску.
Потом командиры меня начали пугать: «Его переведут в пехоту (там намного опаснее и выше риск погибнуть), если будешь писать куда-то заявление». Я и боялась писать. Думала, что только хуже сделаю. Кирилл на следующий день позвонил: «Пиши, не бойся, хуже уже некуда», — вспоминает Ксения. — Я начала писать сразу в Минобороны, президенту, уполномоченному по правам человека, в фонды всякие ходила, которые у нас есть в городе. Но ответов никаких не было. Его мама ходила по НКО солдатских матерей — без толку. Одно только заявление дошло и вернулось в его же часть в сентябре — так они заставили Кирилла писать объяснительную, что якобы «претензий нет».
19 сентября вечером неизвестный позвонил родным Кирилла и сообщил, что он погиб.
— Я не знаю, кто именно звонил, мне рассказал его брат младший. Я позвонила уже сама в часть командиру его подразделения: «Что с Кириллом?» Он сказал: «Осколочное ранение, он погиб». Они были в Сватово, где именно — не знаю. Он не был в штурме, он бы сказал мне об этом, то есть я бы знала. То есть ему постоянно угрожали переводом в штурм, когда он отказывался садиться в танк или стрелять, но не отправляли, не успели отправить в штурмовики. У него требовали какие-то деньги для командира: мол, «на тебя потратились, пока возвращали» (хотя за билеты платило Минобороны). Он служил на своих же позициях, в которых до этого был, с теми же самыми пацанами. Каждый день они выезжали «на орудие», стреляли. 19-го было прямое попадание в них. Он был механиком, в танке. Он накануне опять отказывался садиться туда — говорил, что просто не помнит ничего, тормозит, ничего не слышит. Его вызвали к командиру, в ночь поставили в дозор, не кормили, сказали: «В любом случае сядешь за танк». И посадили…
— Сейчас вы что-то сделали бы иначе?
— Сейчас я бы не отпустила его вообще в августе. Мы тогда обманулись, поверили, что ему действительно сделают в штабе документы. Потому что нам же прямым текстом обещали службу в Омске, а в итоге, — Ксения опять надолго замолкает. — Он не хотел служить вообще, воевать то есть. Но разорвать контракт — это просто нереально. После ранения почти год (!) мы пытались это сделать, но не получилось — максимум инвалидность и отсрочка по ней. И то — никому она не сдалась, никто не соблюдает.
— Что он говорил о самой войне, видел ли он там нацистов, которыми пугают в ток-шоу?
— Да мы телевизор и не смотрели никогда, так что ничего про каких-то нацистов не знали. И войну не ждали, что слухи о ней ходили — все мимо нас было. Она стала полным шоком для нас.
Мама Кирилла отказывается общаться с журналистами.
— Она сейчас совсем плохо чувствует себя. Но как только придет в себя, мы пойдем по всем инстанциям, хотим наказать этих, кто отправил его. Мама мужа повторяет, что добьется наказания для них, кто силком отправил его на эту войну. Проклинает их постоянно.
— Их — это кого? Руководство страны?
— Командование, которое обманом вернуло его на «СВО».
— Не думаете, что они исполняли приказ вышестоящих? Тех, кто начал войну?
— Не знаю. Я попытаюсь хоть кого-то наказать. Все сделаю для этого. И мы все сделаем, чтобы его младшего брата уберечь от этого (младшему брату Холкина в этом году исполнилось 17 лет). Еще не знаем, как это сделаем, но не хотим, чтобы он шел служить даже срочку.