Российские власти продолжают скрывать истинный масштаб потерь личного состава в войне, включая пропавших без вести. Косвенным образом о нем могут свидетельствовать сообщения с мест. В частности, 18 апреля уполномоченный по правам человека в Новосибирской области Елена Зерняева сообщила журналистам о 150 поступивших в аппарат омбудсмена обращениях с просьбой отыскать пропавших в Украине российских военных. «Сибирь.Реалии» рассказывает о том, с чем сталкиваются родственники этих людей и как в процессе поисков меняется их отношение к войне и происходящему в России.
Между тем еще в одном сибирском регионе — Красноярском крае — за 2023 год к региональному омбудсмену обращались более сотни раз с просьбой помочь в поисках пропавших в Украине военнослужащих. Об этом на днях сообщил уполномоченный по правам человека в Красноярском крае Марк Денисов в своем докладе.
Из того же документа стало известно, что 47 российских военных, служивших в одной части, пропали в зоне боевых действий в Украине еще год назад. 17 из них были из Красноярского края. С тех пор их матери и жены не могут добиться того, чтобы Минобороны занялось поиском тел.
Все бойцы из Красноярского края, по словам собеседников, служили в одной части и не вернулись весной 2023 года.
«К нам коллективное обращение пришло в октябре 2023 года. Родные просили помочь с поиском пропавших без вести военнослужащих, с эвакуацией тел и их передачей для похорон. Сейчас только одного из 47 признали погибшим», — написал в своем ежегодном докладе Марк Денисов.
«Сейчас их разыскивают вместе с федеральным аппаратом уполномоченного по правам человека. Я не могу проверять работу структур Минобороны РФ, поэтому коллективное обращение перенаправили главному военному прокурору», — прокомментировал ход «помощи» омбудсмен.
45-летняя жительница Красноярского края Ольга (имя изменено в целях безопасности) начала искать сына еще раньше — в декабре 2022 года. Парень получил повестку через несколько дней после объявления частичной мобилизации — 26 сентября.
— Еще раньше в 2022 году, до начала мобилизации, но после начала «СВО» Андрюшу (имя изменено по просьбе родственников) вызывали в военкомат: «уточнить данные». Ему выдали приписное свидетельство. Потом уже в сентябре опять позвонили, и сын не забеспокоился, думал, что дело в приписном. Ему сказали «прямо сейчас» ехать в военкомат. Даже тогда не забеспокоились. Потом вернулся: «Дали день на сборы», — вспоминает Ольга. — Он служил раньше по контракту, был офицером, и я умом понимала, что таких первыми заберут. Но надеялись, что пронесет. Он несколько лет уже не служил, специально получил хорошую специальность, вахтами работал. Поначалу я даже продолжала надеяться, что убережем: «Что можем сделать? Как тебя спасти?» Но он сказал, что не вынесет вечно прятаться, заграна у него не было. Поехали вместе собирать его — уже наслушались, что нет ни защиты толком, ни лекарств. Собрали ему полную аптечку, а как он уехал, оказалось, что лекарства нужны мне: я просто пластом лежала почти месяц.
Ольга говорит, что сначала волновалась из-за отсутствия обучения и подготовки на сборных пунктах, но после поняла, что опасаться надо было другого.
— Когда их отправляли уже в Украину, его знакомый военком обещал, что он будет техникой заниматься, ремонт и все дела. А его сразу бросили на передовую, куда-то на «донецкое направление». Он перестал вообще на связь выходить, напишет что-то раз в неделю — уже за счастье. Продержался там до декабря, а потом вдруг позвонил (давно такого не было), расспрашивал обо всех наших (я потом уже поняла, что будто прощался), передавал приветы, о себе почти не говорил, но сказал, что перебросили куда-то на сложный участок и завтра «штурм». Я расспрашивала, он — «нет и все»: «Не могу говорить, помолись, мама, за меня, как следует», — говорит Ольга и не выдерживает — плачет и признается: почти неделю держалась, не плакала.
В воинскую часть она начала звонить в следующий понедельник. Когда прошло две недели, начала звонить в Минобороны.
— Оборвала сначала все телефоны части, телефоны горячей линии Минобороны. Там мне спустя месяц (!) после последнего разговора: «А он у нас в строю числится!» Потом я, видать, их так допекла, что они начали угрожать: мол, вы, мамаша, дотрезвонитесь, что мы его дезертиром объявим; по документам-то он должен быть в строю, а вы говорите — нету его. Вот тогда начало до меня доходить, что это такое, что за бюрократия, — говорит Ольга. — Я думала, измором их возьму: давай писать письма, Путину несколько раз направляла, жаловалась на отсутствие ответов от части, военкома, министерства. Перестала плакать, разговаривая с ними — поняла, что это уже не поможет. Стала угрожать, мол, буду жаловаться туда и туда, если не проверите вот эту информацию.
По словам Ольги, через несколько месяцев после ее публикаций в сети ей стали присылать фото Андрея с сообщением, что он в плену.
— Один случай нам удалось подтвердить, что там обман, мошенники, но их было несколько. У нас нет таких возможностей, как у Минобороны, выхода на обмен пленными. А они даже не удосужились ответить на мои запросы, — жалуется Ольга. — Талдычат одно и то же — идите в суд, поскорее подтверждайте, что он погиб, получайте деньги. А мне не деньги нужны, сына мне верните, говорю. Тело хотя бы покажите, чтобы я успокоилась. А они в ответ: «У тебя же есть еще ребенок!» Вот так эти суки меня успокаивали!
Младший брат Андрея признается, что после окончания школы планировал идти в армию, но после мобилизации и пропажи брата — передумал.
— Самое противное: ну, соберите вы информацию, которая вам на блюдечке дается, проверьте. Нет же! В ответ одни пугалки — не постите в сети, перестаньте в группы во «ВКонтакте» свои истории выкладывать, вас будут окучивать мошенники, не публикуйте ничего, скрывайте и прячьте. И кто тут главные мошенники?! — задается вопросом Ольга.
О войне Ольга, по ее признанию, до сих пор боится разговаривать с незнакомцами — «вдруг донесут».
— Я поняла, что доверять никому нельзя. Никому. Сначала мне на эту войну было, честно говоря, пофигу. Я верила в эти слова про то, что «если не мы, то нападут на нас». Даже не задумывалась, ну, говорят же, наши. Мой сын был большим патриотом и, когда бросил армию в бешенстве от того, что там воруют и вообще «бестолково все», он продолжал быть патриотом. Говорил, что если не пойду [по повестке], буду для всех и себя предателем. Я долго думала, что все так — наше дело правое, важно победить, чтобы спасти людей. Потом я просто устала, устала бояться, бояться за сына, ругала больше всего украинцев: «Чего это они на нас полезли? Мы же так хорошо жили!» А когда начала искать его, то познакомилась с другими девушками, женщинами, некоторые из них совсем другого мнения. Мы сначала часто спорили, даже ругались, потом долго разговаривали. И, глядя на отношение к таким матерям, женам, я про многое иначе стала думать. У меня нет четкого понимания, кто виноват, но я вижу, что наши во многом врут. Мне сложно принять, что они решились на такую огромную ложь, чтобы начать войну.
— Может быть, матерям погибших это сложно признать потому, что тогда придется признать и то, что сыновья их погибли напрасно?
Ольга долго молчит. Потом взрывается: «Нет, он не погиб, мой сын жив!»
По ее словам, она не согласится с признанием сына погибшим даже после упрощения этой процедуры для пропавших без вести, так как уверена — в этом случае «искать вообще перестанут».
Правозащитник (имя не называем в целях его безопасности), к которому с подобными случаями приходят семьи других пропавших, говорит, что «их и так не ищут».
— Ну, они уже сократили срок — теперь через полгода и без суда пропавшего без вести могут признать погибшим. Но они [чиновники] не родным солдат жизнь-то пытались облегчить, а себе. Их уже достали претензиями родные. А я чем могу помочь? Тут уже ничем не помочь, только ждать. Я, как правило, у всех могу только одно спросить: «А зачем вы своего отпустили?» Разное отвечают, но, как правило, им было пох*р, просто не думали, что вот такая мясорубка будет. Еще одна сказала, что надеялась до 14 декабря 2023 года, что Путлер объявит о ротации. Только теперь она поняла, что надо было просто прятать своего мужика, — говорит юрист. — Только сейчас до них дошло, что им [военные] врут. Врут все.
В марте Госдума РФ приняла закон, упрощающий процедуру признания без вести пропавших участников СВО погибшими. После его принятия солдата признают умершим или безвестно отсутствующим через полгода после исчезновения. Ранее этот срок составлял год.
Российская сторона скрывает свои потери в этой войне. Согласно подсчетам, которые по открытым источникам ведут BBC и «Медиазона», к 3 апреля 2024 года подтверждена гибель как минимум 50 471 российского военнослужащего. Авторы исследования признают, что реальное число погибших значительно выше.
Украина также не публикует данные о потерях ВСУ. В конце февраля 2024 президент Украины Владимир Зеленский заявил на пресс-конференции, что за два года войны потери Украины убитыми составили 31 тысячу человек, российская же армия потеряла в шесть раз больше.
Издание New York Times, ссылаясь на неназванные источники в администрации США, писала в середине августа 2023 года, что российские ВС потеряли до 120 000 погибшими и от 170 000 до 180 000 ранеными, потери ВСУ оцениваются примерно в 70 000 убитыми и от 100 000 до 120 000 ранеными.