Геннадий Кузнецов родом из Санкт-Петербурга. В сентябре 2022-го его мобилизовали, на войне 26-летний парень провел десять месяцев. По его словам, почти не попадал под украинские обстрелы, никогда не видел противника и даже не стрелял в его сторону. Тем не менее наш собеседник был ранен, а восстановившись, сбежал через Беларусь в Армению. Взвод, в котором он служил, вскоре был уничтожен огнем украинской артиллерии. Это интервью о безумии, которое происходит в российской армии, в реальность которого не так-то легко и поверить.
В распоряжении «Зеркала» есть документы, подтверждающие мобилизацию Кузнецова, его службу, ранение и другие факты из этой истории.
«В военкомате проверили только пальцы ног и пятки»
Геннадий звонит нам из небольшой армянской деревни. Он рассказывает, что вырос в многодетной семье — старший из семерых детей. Сам не женат, детей нет. Парень говорит, что вечером 27 сентября 2022 года сидел дома с родными, когда в дверь позвонили. В глазок увидел, что это электрик из ЖЭКа. Ничего не заподозрил: «Вдруг что-то случилось? Я открыл». «Электрик» спросил у него имя, а потом протянул повестку. Явиться в призывной пункт требовалось 2 октября.
— Я без раздумий эту повестку подписал, потому как знал, что за неявку следует уголовное наказание, — объясняет собеседник.
К Кузнецову пришли на шестой день после объявления Путиным в России «частичной мобилизации». Вероятно, парень оказался в числе первых в списках на призыв, потому что недавно служил — сначала «срочку», в 2016-м, сразу после совершеннолетия, а потом два года по контракту. Был оператором зенитно-ракетной установки «Оса» и «обычным стрелком в пехоте».
— Я окончил девять классов школы, в 18 лет пошел в армию, — говорит Геннадий и объясняет, почему вообще подписал контракт с МО. — У меня была сильная ссора с родителями. У нас семь детей в семье, а родители очень сильно пьют… В итоге всех воспитывал я со старшей сестрой — у нас с ней год разницы. Вот из-за алкоголя (я сам очень негативно к нему отношусь) мы постоянно в ссорах, я не хотел возвращаться к семье и, чтобы я их не видел, а они меня, там и остался. Потом меня в части начали обманывать с зарплатой, чуть ли не в два раза, я написал рапорт об увольнении и уехал.
Петербуржец говорит, что «старался не смотреть все эти новости» и «вообще не задумывался», что его могут мобилизовать. И уверяет, что негативно относился к войне в Украине с самого первого дня вторжения российских войск.
— Я вообще не поддерживаю то, что делает Россия в данный момент, войну в целом. Считаю, что это бред полный и никому не нужно. Еще и меня обманным путем туда отправили, — отвечает собеседник.
— Почему вы не попытались уехать или сбежать?
— Я думал, что за мной следят и, если убегу, найдут и посадят. И я не знал, на сколько, а по новостям показывали, что могут шесть, 12 лет дать. Столько в тюрьме не хотелось просидеть.
В России за уклонение от службы грозит до двух лет лишения свободы, но в сентябре 2022-го там экстренно приняли закон, которым ужесточили наказание за отказ участвовать в боевых действиях. Теперь за это грозит от трех до десяти лет.
— У меня проскакивали мысли сбежать, но в военкомате просто отключилось сознание. Нас держали под жестким контролем: перед выходом, в туалет — везде охрана. Нас, так скажем, с конвоем выводили даже покурить. Ты приходишь в кабинет, отдаешь военный билет, бумажки и ждешь, пока тебя заберут. По болезни откосить тоже не было возможности. Из медицинских обследований нам только проверили пальцы ног и пятки. Все. Сказали, что мы годные, все хорошо. А у меня язва и гастрит… Был один человек, который закричал, что ему все это не надо, он не поддерживает Россию. Его сразу скрутили и куда-то увели.
— Не пугало, что на войне вас могут убить?
— Очень пугало. Но тюрьма пугала больше.
— А то, что вам придется убивать?
— Я об этом не задумывался на самом деле. Понимал, что, возможно, придется что-то делать. Но с тем, как нас там обучали, что вообще происходило… мы ничего и не сделали, — объясняет Геннадий, забегая вперед. — Нас как бы на пушечное мясо отправили, и все.
Парень говорит, что большую часть необходимых на войну вещей мобилизованные покупали сами. Он потратил 150 тысяч российских рублей (около 5300 беларусских. — Прим. ред.). Пришлось занимать у родственников, так как в семье таких денег не было, а сам он незадолго до этого уволился с завода и был без работы.
— Мы покупали все: от трусов и носков до зимней одежды — кроме бронежилетов, касок и берцев с военной формой. По медицине — бинты, жгуты и кровоостанавливающее, — перечисляет он. — Бронежилет и каска, которые нам выдали, слабые. Берцы на второй-третий день тренировок порвались, а новые не дали, поэтому мы покупали за свои. Выдали старый автомат 70-х годов, ржавый — пришлось чистить, но не стреляли мы ни разу.
«Один раз показывали, как штурмовать здание, — дали палки и шишки вместо оружия и гранат»
Призванных вместе с Кузнецовым в мотострелковые войска обучаться на месяц повезли в часть 02511 под Петербургом. Как он рассказывает, «ехали два автобуса по 50 человек». Через несколько дней, в другое подразделение, мобилизовали его 48-летнего отца.
— Тогда как раз обстреливали Белгород, аэропорт — вот отца туда отправили. Учиться, грубо говоря, в боевых условиях. А обучение — это ужас. Первые две недели мы вообще ничего не делали: было что-то вроде теории, но по факту мы просто лежали в казармах. За весь месяц один раз в лесу были: приехали вагнеровцы, запустили дрон, чтобы мы услышали, как он приближается и отдаляется. И один раз нам показывали, как надо штурмовать здание, — дали палки и шишки вместо оружия и гранат. Честное слово, я вообще не шучу! — отвечает на удивление Геннадий. — У меня командир полка и батальона были тоже мобилизованными — полковники в отставке. Они и проводили это все, хоть сами давно служили.
Парень говорит, что все жалобы «не уходили дальше командования: телефоны были только кнопочными, в часть никого не пускали, а на территории стояли глушилки и охрана». Сам он показывал другим, как собирать и разбирать автомат, «потому что даже этому никто не учил». Обстановку и настроение среди мобилизованных Геннадий описывает так:
— У нас числилось больше 500 фамилий. Большинство были в шоке и матом крыли и правительство российское, и всех военных. Кто из Питера, Москвы, Подмосковья — в основном выступали против всего этого. Но была такая, знаете, безысходность: мы против, но ничего не можем поделать. Ребята, которые приехали из Карелии, были по-боевому настроены, скажем так. Типа «скорее бы в Украину попасть, чего мы здесь ждем, ничего не делаем». Мы между собой обсуждали, как оттуда уйти официально, скажем, по медицине. Но парню с пороком сердца на комиссии сказали, что в армию не берут только без рук и ног. Один человек, когда нас на КамАЗах везли к поезду в Украину, спрыгнул на скорости и убежал в лес. Дальнейшую его судьбу я не знаю.
«Наши ходили в деревню с командованием, закупались и все эти полгода бухали»
В Украину мобилизованных везли поездом четыре дня. Кузнецов говорит, что прибыл туда в составе полка из 1300 человек. По словам парня, всех определили в тероборону, которая прикомандирована к 95-й армии, номер полка — 1428 — он вспоминает не сразу.
Эти данные не указаны в его военном билете или других документах — везде фигурирует только войсковая часть 95 368, а официальной информации о таком соединении, как 95-я армия, в открытом доступе нет. Полк же упоминается в публикациях медиа о погибших и в многочисленных обсуждениях родственников и военных в соцсетях.
— То, что мы именно в теробороне служим, было только на словах. У меня в военнике стоит печать «Войсковая часть и ПП — полевая почта 95 368». То есть на территории России она нигде не находится — там она была как бы создана «в поле», — пытается объяснить Геннадий и говорит, что толком не знает, к какому городу относится сама часть. Ее адрес или телефон в открытом доступе «Зеркало» найти не смогло — только комментарии пытавшихся отыскать эти данные родственников российских военных.
Соединение Кузнецова в декабре 2022 года оказалось в оккупированной части Луганской области. По его словам, в районе Кременной и Рубежного. Бои за первый город активно шли как раз с октября (Россия захватит его позже, в августе 2023-го), а вот Рубежное тогда уже находилось под контролем РФ.
— С поездов мы пересели в КамАЗы, у командира была карта. Он привез нас на первую линию обороны. Там тогда где-то в 500 метрах находились украинские войска. В итоге мы сразу попали под обстрел, семь дней провели под землей — окапывались все глубже, — говорит парень. — А потом он такой: «Ой, а я неправильно карту прочитал, мы не здесь должны стоять». Ночью по рации вызвал шесть КамАЗов, мы минуты за три загрузились и улетели на третью линию.
Бойцов перевезли вглубь того же направления. На новом месте 150 человек подразделения распределили по полуторакилометровой лесополосе. По словам Кузнецова, командование сразу сказало, что «полноценные позиции не нужны, потому что это тероборона, третья линия, сюда не дойдут». Тут рота провела полгода и «все время занималась бытом» (об этом писали и родственники других военнослужащих этого полка).
Недалеко находилась еще жилая деревня. Названия парень не помнит, но уверяет, что многие из военных ходили туда за алкоголем.
— Там оставались в основном бабушки и дедушки, которым некуда выехать. Им надо было заработать — они делали самогон. Все наши, 150 человек, абсолютно все пили — ходили в деревню с командованием, закупались и все эти полгода бухали. Я не переношу алкоголь — выкопал себе отдельный окоп и жил там. Потому что понимал: сейчас все нажрутся, если кто-то придет, нас всех перебьют, — объясняет Геннадий.
Это видео Геннадий прислал в качестве подтверждения своих слов о том, что в подразделении многие пили. По словам собеседника, оно снято на позициях в апреле 2023 года.
О пьянстве как о распространенной ситуации в армии РФ, в частности, в зоне боевых действий на второй-третьей линии, писал и рассказывал российский проект «Верстка».
Кузнецов говорит, что на их позициях было тихо, от ВСУ ничего не прилетало — многие, по его словам, даже не надевали бронежилеты и каски. Тем не менее той зимой подразделение понесло первые потери.
— Два человека уснули в яме (речь об окопе. — Прим. ред.) и не проснулись, потому что их затопило водой, а ночью стало холодно, они вмерзли и погибли. После этого еще двое напились и попытались откосить — один в ногу себе выстрелил из автомата, другой — в плечо. В итоге первого посадили, а второго сначала на реабилитацию отправили, а через месяц вернули обратно.
Больше никто из роты сбежать не пытался, добавляет Кузнецов, объясняя это тем, что вокруг стоит военная полиция, которой постоянно пугали бойцов.
— Бежать некуда. Перед нами — еще две линии обороны, у каждого квадрата свой пароль. Пойду я вперед, если не назову там пароль, меня пристрелят. А военная полиция приезжала, забирала человека, избивала очень сильно. Один бунт поднял по поводу питания, в итоге вернулся, просидев две недели в яме, весь синий. Говорил, что за это время всего четыре раза кушал, типа его не кормили и очень избивали. В других ямах тоже сидели люди. Одного, он рассказывал, в бок ножом пырнули, потому что он на них стал матом гнать, что они в тылу сидят. Ну и его так угомонили.
— Какой у вас вообще был план, когда вы шли на эту войну?
— Думал, если получу ранение, точно буду пытаться сбежать. Ну и пытался по медицинским показаниям как-то уйти… но не получалось.
Геннадий говорит, что первые полгода мыться возможности не было — они обтирались только влажными салфетками, а потом стали ходить в деревню. По его словам, большинство местных относились к российским солдатам «нормально, пускали в баню — главное самим воды принести и затопить». Были и проблемы с едой. По его словам, первое время привозили продукты, например, каши или макароны, и солдаты должны были готовить себе сами.
— По еде вообще все грустно было, даже могу фотографию прислать: там кусочек колбасы меньше, чем ладошка, а это на девять человек. Бывало, поставки на неделю-две задерживали. И тогда мы не ели (смеется). А, один раз ребята из Карелии (там были охотники) подстрелили косулю — вот ее ели, пока не было еды. Я там похудел на 15 кг.
По словам парня, большинству бойцов из его подразделения все это время в переводе на беларусские платили от 5500 и 6300 рублей, но некоторым «восемь месяцев зарплата не приходила». В любом случае на недавно оккупированной территории не работали российские банки, обналичить деньги никто не мог, пока не стали возить в Луганск. Связи с родными у солдат не было первые три месяца.
— Потом командир роты сказал написать эсэмэску близким, что все в порядке. Только когда командование первый раз поехало в Луганск, там купили сим-карту. Но интернет был только у начальства — стояла тарелка, «вайфай». Иногда нам давали зайти в интернет на пять минут — это стоило 1,5 тысячи рублей (около 50 беларусских. — Прим. ред.). А мы на своих телефонах могли музыку послушать, в игры поиграть… Были без информации от слова совсем.
В мае-июне 2023-го роту Кузнецова перебросили «чуть-чуть вперед, на вторую линию». Он говорит, что тогда же их переселили в окопы со вкопанными в землю блоками-контейнерами, как у строителей. По словам парня, тогда уже «прилетало» по деревне, что находилась впереди.
— Это где-то в 11 км от Кременной. А мы просто обустраивали позиции — уже для стрельбы стоя, также занимались бытом. Иногда прилетал дрон, но мы его сбивали. Нам говорили, что фронт от нас где-то плюс-минус 5 км. За нами, может, километрах в двух стояли артиллерийские пушки. Каждый раз в семь утра они делали один выстрел — им в ответ тоже прилетал один выстрел, по деревне. И вечером один выстрел от нас и от них, украинцев, пять выстрелов. И так — как по расписанию, — уверяет собеседник. — Уже там, на этих «вторых» позициях нас другой мобилизованный, который работал патологоанатомом, обучал медицине. Его поставили медиком, и ему пришлось самому изучать, как шины накладывать, кровь останавливать…
— Какие задачи там вашей роте вообще ставили?
— Допустим, поступила команда по рации, что надвигается противник, мы должны были по этим «змеиным норам» [окопов] пролезть к своей позиции и оборонять территорию. Но так как ничего не происходило, бывало, в четыре утра поднимают, потому что командование набухалось и решило нас потренировать.
«Из 150 человек никто ни одного выстрела не сделал. Если не считать троих, что сами по себе стреляли, ну и по косуле»
Через полгода Геннадий узнал, что его отец находится в 50 километрах, под Сватовым Луганской области. Что его «поставили штурмовиком, хотя он ни разу снайперскую винтовку не держал». Потом мужчину перевели дальше, в Донецкую область. Еще через пару месяцев они встретились дома: обоим дали отпуск.
— Он сказал, что там вообще ужас. Что так же на произвол бросили, они там по лесу бегают, еду сами добывают. Я говорю: «Ты не хочешь как-то откосить? У тебя возраст как-никак». Он сказал, типа не надо с ним это обсуждать, и все.
После отпуска Кузнецов-младший вернулся в Украину: «Боялся, что следят и, если сбегу, найдут и повяжут». Через пару недель его роте дали команду ехать в Бахмут. Это происходило в июне 2023-го, когда город уже был захвачен Россией. Бойцов «расселили» в подвалы разрушенных пятиэтажек, «оставшихся от вагнеров». Резкая смена боевой обстановки солдат шокировала.
— Была такая тишина восемь-девять месяцев, а тут заезжаем сразу под обстрелом! — вспоминает передислокацию россиянин. — Мы растерялись, не знали, что делать, глаза бегали от страха. В самом Бахмуте стояла артиллерия, и туда постоянно прилетало — мы даже нос высунуть не могли. Наши позиции находились недалеко от Клещеевки. Там лесополоса, поле, может, километр-полтора — и линия фронта, куда отправляли пехоту для боевых действий.
Командованию, по словам Геннадия, было безразлично, есть ли у подчиненных необходимая подготовка и защита. Тогда же парня перевели на позицию оператора ПТУРа (противотанковая управляемая ракета. — Прим. ред.). В те дни его группа и еще две другие на три дня выезжали на позиции и «сидели в яме», ждали команду, если будет ехать украинская техника, стрелять по ней.
— Я тогда вообще не знал, что такая установка существует. Нам принесли конспекты: учите. Мы ни фига и не выучили, а на второй день нам сказали идти искать позиции для стрельбы, выкапывать и обустраивать — как раз под обстрелом жестким. Мы говорим: «Вы че, офигели совсем? Как мы сейчас пойдем искать позиции?» Командование сказало, что им по фигу. В итоге мы отказались, но нас заставили. На следующий день было затишье, и мы через не хочу пошли. Вроде как нашли место, окопались. Когда возвращались в Бахмут, там была тарелка с интернетом, можно было в нем уже спокойно сидеть, и я смотрел видеоуроки по ПТУРу, по ним обучился.
А один раз нас отправили в Андреевку — там очень много тел и украинских военных, и российских лежало, как будто только бой прошел. Типа зачем нас, вообще неподготовленных, повезли туда? Мы семь дней там провели. Сразу спрятались в подвалы и на телах, грубо говоря, лежали, ждали, пока нас вывезут. Было максимально неприятно, очень страшно — прилеты есть, ты лежишь на людях, которые погибли, но ничего не остается: если вылезешь, тут же разнесет тебя.
Он уверяет, что не было и достаточного количества боеприпасов.
— У нас всего четыре снаряда на три установки. Выдали по четыре магазина патронов, но заряженными были только два, патронов вообще не хватало. Никакого подвоза не было: «На складе пусто. Держите, что есть». В итоге мы, бывало, когда тишина, ходили по посадке, искали другие снаряды и тащили к себе в яму (на плохое снаряжение и снабжение в обращении к Уполномоченному по правам человека в РФ жаловались родители военнослужащих этого полка летом 2022 года. По их словам, у солдат были только автоматы и лопаты, но их «отправляли на штурм фактически заменять ЧВК Вагнера». — Прим. ред.). Но мы ни разу не стреляли. Из 150 человек, сколько нас туда привезли, вообще никто ни одного выстрела не сделал. Если не считать тех троих, что сами по себе стреляли, чтобы откосить, ну и по косуле, — уверяет экс-военнослужащий.
С украинской стороны, по его словам, обстрелы шли часто, в основном — артиллерия, минометы и «кассеты».
— Как-то всю ночь ими накрывали. Страх такой, что было сложно даже разговаривать. У других наших было так же. Я уже сам про себя чуть ли не прощался: «Видать, это все». Мы просто молча прижимались к земле и лежали, ждали, пока нас поменяют. Между собой обсуждали: если команда поступит, не станем стрелять, скажем, что под обстрелом и не можем.
— Почему?
— Потому что очень было страшно. Даже высунуться из окопа. Наверное, самые страшные дни в моей жизни. Ну и по факту нам это не надо. Мы бы просто сказали, что не можем выполнить задачу, потому что идет обстрел. Мы были очень категоричны к командирам: они так же бухали, даже в Бахмуте, хотя там до линии фронта меньше километра, а нас на произвол отправляли, обращались, как с каким-то мусором. Хочешь высказать претензию — тебе: «Всем наср*ть, иди отсюда».
— Почему они заранее не проверили и не выбрали лучшие позиции? Сказали идти нам самим. Поэтому мы ненавидели их и относились соответствующе. Допустим, нам по рации говорят проверить тот-то сектор. Мы отвечаем: «Пошел ты. Идет обстрел. Тебе надо — иди и проверяй». Нам команды отдавал командир батальона, а ему — полка. Все те же отставники, что нас обучали. Их отправили, потому что они полковники, а они сами ничего не умеют. Видимо, российскому вышестоящему командованию было на это наплевать, их тоже на мясо бросили.
— Как с таким подходом и обстановкой российская армия взяла Бахмут и продвигается в принципе?
— Я даже не знаю. Каким-то чудом, наверное. Я не понимаю, как можно так что-то захватить. Сейчас не слежу за этим, но могу сказать так: рядом с нами стояло подразделение «Восток» — вот их снабжают очень хорошо, они полностью экипированы, готовы, у них есть все, даже то, что в дефиците. Штурмовики ответственно к делу подходят, двигаются вперед. А мобилизованные беспределят, бухают и охраняют уже захваченную территорию. Мы ходили, как попрошайки, — там попросим патрон, здесь патрон, по лесополосам шаримся, ищем. Думаю, все зависит от командования. Даже те ребята из Карелии, про которых я говорил, очень поменялись за это время — стали какие-то более агрессивные, что ли, к России, командованию, правительству. Они говорили, что к нам относятся как к пушечному мясу, поставок нет. Думаю, им там стало страшно, как и всем. В нашем полку, я могу точно сказать, не поддерживали вообще всю эту затею.
«Соседу тоже приходила повестка — он никуда не пошел, и его не разыскивали. Думаю: „Е*ать, я дебил“»
Геннадий рассказывает, что во время нахождения на Бахмутском направлении, в конце лета, узнал, что на фронте погиб его отец. В свидетельстве о смерти причины гибели не называются, но местом указана Харьковская область Украины.
— Домой пришла бумажка из военкомата, что отец погиб под обстрелом пулемета. Было все это тяжело воспринять. Я ходил подавленный. Еще никто не хотел искать его тело и забирать оттуда. Мать такой бунт подняла! Начала выяснять через волонтерские организации, в итоге его через полтора месяца привезли в Питер. Подготавливать все к похоронам, покупать пришлось самим: государству вообще это не надо ни капли. Из-за этого я вообще возненавидел Россию очень сильно (пауза). Ни фига себе — такое отношение к погибшим! Все забили на все (пауза). Компенсацию по гибели прислали, но только через несколько месяцев. На гроб и памятник я давал родным деньги из своей зарплаты — 200 тысяч рублей (7000 беларусских рублей. — Прим. ред.).
По словам парня, как раз в те дни он был на позициях и получил ранение: его посекло осколками, когда дрон рядом сбросил гранату. Медики перевезли его в Луганск, а оттуда вместе с другими ранеными «на вертолете переправили в Ростов».
— Я, кстати, первый человек, который получил ранение и уехал. А после меня весь мой взвод, 12 человек, прилетом убило. Артиллерия. Это я узнал уже в госпитале, когда переписывался с ребятами, с кем был. В госпитале, кстати, раненых было столько, что некоторые лежали в коридорах.
Собеседник говорит, что он был первым из роты, кого ранило. При эвакуации, по его словам, медики сказали, что он первый раненый в полку. Парень утверждает, что до 30 августа, когда его посекло осколками, в формировании не было и погибших. Однако «Зеркало» нашло информацию о гибели военнослужащих полка 1428 ранее (здесь и здесь).
После Кузнецов прошел военно-врачебную комиссию и получил отпуск по болезни. Он говорит, что сразу вернулся домой и стал думать, как «испариться из этой России вообще». Обратился в проект «Идите лесом», который помогает избежать мобилизации. Доехал до Минска, а оттуда отправился в Армению.
— Перед вылетом нервничал, что могут повязать: «Ты военный, куда поехал вообще?» Но все прошло хорошо. Скорее всего, беларусские пограничники не передают такую информацию нашим. Вообще, когда у меня отпуск закончился, я должен был приехать в Воронеж (нам сказали, что наша часть там базируется). Но только спустя три месяца они [командование] позвонили оттуда. Причем даже не спросили, чего я не приехал, а сказали, что у меня статус пропавшего без вести. А недавно из военкомата домой позвонили и сказали, что через суд будут признавать меня погибшим.
— Ваша мама сказала, что вы живы?
— Насколько я знаю, нет. Просто спросила: «Где вы потеряли моего сына?» Они сказали, не знают. Мол, пропал без вести.
— Зачем российской армии признавать вас погибшим? Плюс один человек в статистику, еще нужно выплачивать компенсацию семье.
— Я сам не понимаю, как у них там неразбериха происходит. Первое время вообще сидел в отеле, боялся, что за мной придут, — думал: уже знают, что я пересек границу с Арменией. Но никто не пришел. А потом понял, что никто никого вообще не искал. Моему соседу тоже приходила повестка — он никуда не пошел, и его не разыскивали. Как и мужа моей сестры. Когда узнал, вообще в шоке был. Думаю: «Просто п**дец. Е*ать, я дебил». Очень много себя оскорблял, скажем так, и ненавидел за то, что так сделал [пошел воевать].
«Советую всем, у кого будет возможность, делать так же. Это надо Путину — вот пусть сам и идет»
Уже почти полгода Кузнецов живет в деревне под Ереваном. На оставшиеся с зарплаты российского военного «в зоне СВО» деньги снимает жилье. Говорит, что запас уже кончается, надо искать работу, а для этого нужно легализоваться. Пока парень онлайн учится на программиста и разбирается с документами, занимается «поиском информации, что делать дальше». Его цель — получить статус беженца в Армении.
— Я буду подаваться за преследование в России как дезертира. Считаюсь без вести пропавшим, а скоро, возможно, через суд признают погибшим, — объясняет он.
Мы общались с Геннадием в день, когда Россия ударила по полтавскому Институту связи, погибли 55 человек, более трехсот получили травмы. Парень, хотя был солдатом захватнической армии, считает, что все же должен получить защиту в другой стране.
— Нельзя же считать, что все россияне поддерживают то, что делает их страна. Я против этого. Но понимаю, что, если начну говорить об этом там [в РФ], меня посадят в тюрьму или отправят воевать, — говорит он.
— Вам приходилось убивать?
— Ни разу. Я ни разу даже в лицо не видел украинцев.
— Учитывая, что вы сейчас в статусе человека, просящего беженство, звучит неправдоподобно, что за десять месяцев в Луганской области вы даже не стреляли.
— Ни разу. Вообще. Потому что нас большую часть времени держали в неведении, на третьей линии обороны. Ничего даже не прилетало к нам. В самом Бахмуте — на второй, перед нами стояли штурмовики, а мы никаких действий не вели — охраняли территорию. К тому же я был ПТУРщиком, мне надо было видеть технику, чтобы сделать выстрел. А так как за нами стояли танки и артиллерия, никакая техника на поле и не выехала бы, чтобы произвести выстрел [в нашу сторону]. При этом я в группе был оператором — просто подносил снаряд. Был еще один, который держал установку, и старший оператор — он бы делал выстрел. Мы между собой договорились, что даже не вылезем, если поступит команда, потому что нас накроет. Я изначально знал, что не стану стрелять и даже доставать установку, тем более в кого-то целиться. Было слишком страшно для таких действий.
— А если бы находились в более защищенной точке?
— Как объяснить-то… Я вообще не хочу никого убивать. Я бы просто по рации сообщил, что установка неисправна, и все. Не знаю… У меня никогда не было цели кого-то убить, ранить, поэтому даже не стал бы стрелять или что-то такое делать. Может, из-за страха какого-то…
— При этом вы все же пробыли на оккупированной Россией территории довольно долго. Считаете себя причастным к этой войне, захватчиком?
— Я считаю себя заложником, который был причастен к этому. Потому что меня же обманом, по сути, и затащили туда. Мы обсуждали между собой с ребятами, что Россия начала войну, захватывает территории, что по факту большинство из нас привезли туда обманом, напугали, что посадят, — и людям пришлось на это идти.
Россиянин говорит, что ему крупно повезло, когда удалось избежать гибели, получив относительно легкое ранение, а потом без проблем уехать из России. И считает, что так больше не повезет никогда, поэтому, говорит, не хочет испытывать судьбу. Планирует получить документы в Армении, устроиться на работу в IT и строить со своей девушкой за границей семью. Но боится, что могут депортировать обратно в Россию. И добавляет, что на многое уже смотрит по-другому.
— Это очень страшно. Скорее всего, если меня вышлют в РФ, там отправят в тюрьму — это в лучшем случае. А в худшем — на фронт штурмовиком. Для меня, однозначно, теперь война — худший вариант. Я вообще это все осуждаю и там находиться не хочу. Я правильно сделал, что убежал. И советую всем, у кого будет возможность, делать так же. Потому что это вообще никому не нужно. Это надо Путину — вот пусть сам и идет.
— Вы сказали, что ненавидите Россию. За что?
— Изначально — за начало войны. За то, что молодых людей, которые только начали жить, грубо говоря, которым по 18−19 исполнилось, отправляют туда. У меня погиб отец, еще двоюродный брат — его с ростом в два метра отправили в танкисты. Так же за то, что погибают украинские люди, российские люди просто потому, что Путину, видите ли, так захотелось. За такое обращение с погибшими — что не вывозят тела, чтобы родственники хотя бы могли оплакать, — это вообще ужас. За нечеловеческое отношение к людям я возненавидел Россию. И собираюсь держаться от нее подальше.
Читайте также
