В январе 2024 года в берлинском издательстве hochroth Minsk вышла новая книга Андрея Хадановича «На беразе Волі». «Зеркало» поговорило с известным белорусским поэтом об этом сборнике, посвященном в том числе минским протестам-2020, о легендарной песне «Муры», которую Хаданович перевел на белорусский язык и исполнил на «Площади-2010». А еще о цензуре, знаменитом писателе, сидевшем на Володарке, а также о коллегах, которых сам Андрей считает живыми классиками белорусской литературы.
«Безусловно, стена рухнет — как и столб, к которому мы прикованы, будет повален»
— В стихотворении «На беразе волі», давшем название книге, вы писали: «Сонца прыходзіць да ўсіх, не пакрыўдзіць ніводнага, — // і ператворыцца кожны, каго ні вазьмі, // кволы заплаканы раб у героя свабоднага, // людзі ў народ, а народ — застанецца людзьмі». Эти строки написаны в 2020 году. Теперь, в пессимистическом 2024-м, вам не кажется, что людей, ставших свободными, снова загнали в рабство?
— Попробовав и распробовав свободу, наше общество если не полностью сформировалось, то сделало в этом направлении несколько шагов. Возникла солидарность широкого масштаба между людьми, строились горизонтальные связи. Вчерашние незнакомые люди, соседи многоквартирных многоэтажек, перезнакомились во время дворового движения. Мне кажется, это ощущение назад уже не затолкать. Оно не забудется.
А еще мне кажется, что ощущение, что ты — самозванец, никуда не денется, сколько бы ни появлялось внешних признаков победы, силовых и других вариантов подавления несогласных, репрессий. Все равно он понимает, что является самоназначенным властелином, что его никто не хочет и только терпят.
Конечно, нам с вами хотелось и верилось, что изменения произойдут скоро. Но они затянулись. Яркий карнавал превратился в долгую дорогу — согласно последнему, автобиографическому произведению Василя Быкова (мемуары классика белорусской литературы называются «Долгая дорога домой». — Прим. ред.). Дорогу к себе, к осознанию своей идентичности и языка. Ситуация стала такой же полярной, как в фэнтези или детских сказках с добром и злом. Возник мир орков, появились проэльфийские симпатии (улыбается).
Думаю, что и надежды, и чаяния, и выбор людей никуда не исчезли. Просто одни разошлись по миру и пытаются носить с собой кусочки Беларуси. Вторые фактически оказались в ситуации так называемой внутренней эмиграции и выживают, не высовывая голову и прячась от репрессий.
— В далеком 2010 году вы впервые спели белорусскую версию легендарных «Муроў» («Мур хутка рухне, рухне, рухне») на морозной «Площади» после выборов. Думали ли вы тогда, что эта песня так долго будет актуальна?
— Начну издалека. Оригинальное произведение под названием L'Estaca (по-каталонски — «столб») написал Луис Льяк, боровшийся против испанского диктатора Франсиско Франко. Впоследствии бард Яцек Качмарский переписал ее и создал польскую версию под названием «Муры». Я переводил именно ее. В декабре 2010 года я знал, куда выйду в день выборов и что попробую взять слово и что-то почитать.
Еще раньше у меня был опыт 2006 года и активных выступлений на площади Калиновского во время попыток удержания нашего палаточного городка (речь о протестах после президентских выборов, которые проходили на Октябрьской площади — протестующие называли ее «площадью Калиновского». — Прим. ред.). Я тогда активно писал тексты по горячим следам. Они были актуальны, вызвали позитивную обратную реакцию и потом вошли в небольшую антологию протестной поэзии «Рэпартаж з месца падзеяў».
Через какое-то время я перечитал его — и разочаровался. Большинство участников, множество симпатичных, в основном талантливых людей, написали тексты, которые стремительно устарели, превратились в невыносимую публицистику. Поэтому мне хотелось поработать над тем, что гарантированно прошло бы проверку временем. Я выбрал «Муры» как раз с мыслью о колоссальной истории этой песни, о том, что она уже однажды успешно преодолела границы и стала нужной в борьбе не только каталонцам, но и полякам.
Мне нравилось, что у нее есть третий, гордо-ироничный куплет, который делает ее как бы амбивалентной (двусмысленной. — Прим. ред.). Это не агитка даже в самых благих озвученных целях, это – глубокое философское произведение («А песня глухне, глухне, глухне… // А муры растуць, растуць»).
Я даже думал, стоит ли выкрикивать этот третий куплет 19 декабря. Омоновцы сделали выбор за меня: разгон начался примерно во время исполнения этой песни.
«Муры» жили задолго до меня. Почему бы им не жить после 2010 года? Вскоре ее записал [композитор и певец] Змитер Войтюшкевич. Я сам в 2014-м выпустил альбом песен Качмарского и презентовал в узком кругу в разных городах.
Разумеется, я не представлял себе, насколько песня станет популярной в 2020 году. Мне очень понравилось, что она фактически стала народной, на каждом углу почти каждый может подхватить припев. У нее появились версии. Неизвестные мне люди дописали четвертый куплет. Это меня и растрогало, и немного напрягло, потому что никто не спросил у меня, тем более уже нельзя спросить у умершего Качмарского. Но кто об этом думал, когда горели сердца?
Вообще, я очень рад, что причастен к жизни этой песни. Мне приятно, что «Муры» стали одним из символов протеста. Мне горько, что за ее пение или слушание в машинах людей задерживали и сажали. Так что очень много разных чувств.
— А вы верили, что «мур хутка рухне»?
— Я мало об этом теоретизировал, скорее руководствовался интуицией. 8 августа 2020-го, за день до выборов, я решил сделать вторую версию песни. Попросил мою хорошую подругу из Барселоны о подстрочнике к каталонскому оригиналу Луиса Льяка, который назывался «Столб», и сделал на его основе белорусскую версию.
С «Мурамі» эту песню объединяет мелодия и рефрен «рухнет, рухнет, рухнет». В остальном это совершенно другой текст, который рисует бесконечно долгий путь к свободе. Там старый Сизет — не Сизиф, но чем-то похожий на Сизифа, катящего свой камень — поет мальчику. А потом этот мальчик вырастает и уже сам становится старым и поет, как заклятие, эту песню: этот столб можно и нужно повалить, он прогнил насквозь. Но при этом он пустил корни в сердце страны. Поэтому руки разодраны в кровь. Поэтому лучшие годы нашей жизни уходят на эту борьбу. Песня звучит как мужественный стоицизм: нет розовых очков, все будет непросто, борьба продлится еще какое-то время. Но при этом каждый день нужно расшатывать эту стену. Только тогда она наконец упадет.
8 августа 2020 года эта песня казалась мне более белорусской, менее оптимистичной и более трезвой. Безусловно, стена рухнет — как и столб, к которому мы прикованы, будет повален. Просто тогда у меня уже было ощущение, что это займет какое-то время, и что мы раздерем руки в кровь.
Так и случилось. Те, кто в 2006-м ребенком слушал такие песни, в 2010-м были уже активными молодыми людьми, в 2020-м — людьми взрослыми. Целое поколение людей выросло в несвободе. Никто не гарантирует, что завтра или послезавтра все изменится. Но это не избавляет нас от необходимости шатать и валить — валить в смысле раскачивания столба (улыбается).
«Самые болезненные, правдивые, глубокие реакции и про 2020-й, и про 2022-й в основном писались людьми в Беларуси»
— В белорусской литературной среде сейчас существуют две противоположные, полярные позиции. Первая — настоящее творчество в Беларуси в условиях тотальной цензуры невозможно, настоящая литература может создаваться только на свободе, то есть в эмиграции. Вторая — невозможно создавать настоящую белорусскую литературу в отрыве от Беларуси, так как исчезает связь с нашей землей, с реалиями повседневной жизни. Что вы по этому поводу думаете?
— Я думаю, что обе эти позиции правильны. Это две стороны одного процесса. Беларусь существует внутри и снаружи страны. И у каждой части нас есть свои проблемы и испытания, но и свои преимущества — если говорить о пишущем человеке. Мне кажется, что если бы вся белорусская литература оказалась в Беларуси за колючей проволокой во внутренней эмиграции, было бы намного хуже, чем сейчас. Аналогично — если бы все творцы вдруг оказались за пределами страны. Это две пессимистические реальности.
Мне кажется, что каждый из нас должен руководствоваться преимуществами своего положения. Те, кто за границей, — во весь голос говорить о Беларуси. Говорить, иногда уставая психологически, потому что новым и новым людям нужно повторять одно и то же, но тем не менее нужно, ведь Беларусь стремительно пропала из мировой повестки. Людям может казаться, что у нас все наладилось, а это неправда, делается только хуже. Нужно издавать книги, заниматься их продвижением, воспитывать читателя, способного легально покупать и читать электронные версии, слушать аудиоиздания и так далее.
Также не представляю себе белорусской литературы без людей, которые, вопреки всему, остались в стране. Знаю, что культурная жизнь в Беларуси продолжается — без публичных объявлений, интернет-афиш, публично созданных мероприятий. Намеренно не буду озвучивать подробности, чтобы не подставить этих людей. Скажу еще, не называя имен: самые болезненные, правдивые, глубокие реакции и о 2020-м, и о 2022-м в основном писались людьми в Беларуси.
— Нынешняя белорусская литературная эмиграция может повторить судьбу российской межвоенной? Сначала активность, которая впоследствии снижается, снижается и снижается.
— Мне кажется, стоит принимать во внимание режимы, которые вызвали и ту эмиграцию, и нынешнюю. Советского хватило на семьдесят лет, а это – долгая человеческая жизнь. Поэтому у россиян действительно был период энтузиазма, потом — пессимизма. Литературоведы знают этот феномен — «поэты парижской ноты» с суицидальным нервом, с цинизмом и черным юмором. Это присутствовало в эмигрантских произведениях. Но была и Нобелевская премия для Ивана Бунина, и расцвет таланта Владимира Набокова.
С другой стороны, мне кажется, что лучшие произведения возникли среди тех, кто не уехал из России или самоубийственно вернулся туда. Хотя большинство тех творцов заплатило за это жизнью или сломанной судьбой.
Но разница между СССР и Беларусью очень велика. Нынешние режимы Беларуси и России ведут самоубийственную политику. Не представляю, чтобы это длилось настолько долго. Кроме того, интернет дает возможность литераторам общаться со своими читателями поверх барьеров.
«„Властелин колец“ и „Гарри Поттер“ по-белорусски способны расширить сферу употребления родного языка»
— Что вы считаете главным достижением белорусской литературы в 2023 году?
— Выделю три пункта.
Первое — расцвет активности независимых издательств за границей. В Варшаве возобновило деятельность издательство Андрея Янушкевича (под названием «Кнігаўка»). В Кракове появился «Гутэнберг». В Лондоне активизировался «Скарына» и так далее — список можно продолжать.
Второе — стратегия издателей, направленная на количественное покорение читателей. Выходит большое количество книг, нужных массовой аудитории. Начал выходить «Властелин колец», продолжается работа над «Гарри Поттером». Эти книги способны расширить сферу употребления родного языка, потому что их может купить и русскоязычный белорус. Но в то же время на этом фоне упомянем деятельность Дмитрия Строцева, который издает маргинальный, на первый взгляд, род литературы — поэзию, которая неожиданно оказывается востребованной.
Третье — вопреки всем атакам, «экстремистским» спискам и запретам, сохранилась практически вся система независимых литературных премий. В прошлом году у них были очень симпатичные призеры. Например, в премии Гедройца победила Анна Кондратюк — впервые первое место получила книга подляского, белостокского автора, и во второй раз премию завоевала женщина. Вручается премия Шермана для переводчиков, возобновился «Дебют» имени Богдановича для молодых авторов, близится вручение премии Тетки для детских писателей и художников.
— Дмитрий Строцев как раз издал вашу книгу в своем издательстве. Что это за инициатива?
— hochroth — немецкое издательство, у которого постепенно начали возникать филиалы. Благодаря белорусу Дмитрию Строцеву появилось и белорусское отделение hochroth Minsk.
hochroth Minsk специализируется на поэзии — редкий случай в наши времена. В течение последнего года вышло около дюжины книг. Они тонкие, элегантно оформленные. Самое главное то, что это поэзия, которая не могла появиться в Беларуси даже полтора года назад, когда еще что-то можно было издать — не говоря уже о сегодняшнем времени. Концепция серии — это поэзия солидарности и протеста. Поэзия, которая так или иначе реагирует на изменения, происходящие вокруг нас в 2020-м и 2022-м. Это поэзия Артура Комаровского, Анны Комар, Сабины Брило, Каси Иоффе и некоторых других. Мне было приятно стать причастным к появлению сразу двух книг: вышла моя книга «На беразе Волі» и книга военных стихов украинского живого классика Сергия Жадана в моих переводах — пока единственное переводное издание в этой серии.
«„Новая земля“ Коласа — это история фантомных болей»
— Вы написали либретто к опере «Дикая охота короля Стаха». Композитор Ольга Подгайская говорила нам, что в ее музыке две главные темы: «любви и страха, которые идут через все произведение как лейтмотив. Темы страха очень много, но любовь все же побеждает». А что было главным для вас?
— Мне хотелось не заменять собственным фантазерством оригинал. Я лишь посредник между музыкой, сценой и первоисточником — повестью Короткевича, которую я всю жизнь очень люблю. Я согласен с Ольгой, что, безусловно, тема победившей любви, но и любви, которая шире, любви к своему — руководит фольклористом Белорецким в поисках белорусской Беларуси. Когда он едет в фольклорную экспедицию, любовь спасает и его, и любимую женщину, и все окрестности.
В произведении Короткевича присутствует страх, боязнь Маленького человека, Голубой дамы и Дикой охоты, которые в определенном смысле оказываются фикцией. Оказывается, что за всем этим этим стоят не мистические всемогущие силы, а хитрый человеческий расчет. Интрига, которую можно разгадать, последствия которой можно преодолеть. Поэтому обе темы (любви и страха) являются для нас терапевтическими. Важно начать эту победу внутри, убедить себя, что поступок и следующий шаг возможны. С этого и начинается победа. Здесь я Ольгу Подгайскую поддержу.
Для меня как для либреттиста было существенно, что Короткевич не только прозаик, но и замечательный поэт. Работая над «Дикой охотой», я одновременно читал стихи Короткевича (преимущественно баллады). И пришел к выводу, что в чем-то они похожи на зонги, на театральную декламацию. Знаменитая «Беларуская песня» («Дзе мой край…») или уже культовое стихотворение «На Беларусі Бог жыве» — это идеальные тексты, которые можно исполнять со сцены. Я старался не изменять такому стилю. Естественно, помог опыт переводчика. Поэтому в чем-то дело было техническим: не напортачить, не перетянуть одеяло с оригинала куда-то в другую сторону. Но вместе с тем, конечно, снять какую-то пыль.
У меня было преимущество. Я знал, какую роль кто исполнит, какой персонаж будет петь, а какой — говорить. Поэтому либретто создавалось уже с прицелом на конкретных людей.
Конечно, очень важна украинская тема. Она не придумана, не высосана из пальца, а присутствует в «Дикой охоте» Короткевича. Ведь произведение задумывалось еще во время учебы писателя в Киевском университете. Одному из героев повести, Андрею Светиловичу, приданы некоторые автобиографические черты писателя. Кстати, Светиловича увольняют из университета фактически за чтение стихов протеста (стихов Шевченко). Боже, как это знакомо по протестному пению студентов в [Минском государственном] лингвистическом университете в сентябре 2020-го!
— В последнее время популярностью у любителей литературы пользуется ваш YouTube-канал. Во время подготовки выпусков вы открывали для себя что-то новое о писателях? Меняли свое представление о ком-то из них?
— Представление, пожалуй, не менял, а вот открытие неизвестных фактов действительно имело место. Раз за разом убеждался, как слабо мы знаем нашу классику, какие стереотипные у нас представления, заложенные в школе. Меня по-хорошему поразил феномен вечно актуальной белорусской литературы, которая писалась в других условиях и для других читателей, а сегодня стала еще нужнее нам.
Например, не могу сказать, что моим любимым белорусским автором был Якуб Колас. Но я действительно разволновался и растрогался, когда рассказывал о нем. И этот сюжет стал абсолютным рекордсменом по просмотрам. Рассказывая про «Новую землю», я не приводил каких-то хрестоматийных штампов про «энциклопедию крестьянской жизни», а рассказывал о произведении как об истории фантомных болей. Поэма — фантомная боль арестанта Пищаловского замка, для которого «родны кут» — это символ свободы. Или мобилизованного на Первую мировую войну солдата, для которого новая земля — синоним мира. Или боль вынужденного релоканта в Россию, для которого рассказанная им история — синоним временно утраченной Беларуси.
Добавлю, что, когда Колас находился в расцвете славы, был признанным писателем, Беларусь была искусственно разделена Москвой и Варшавой. Родина классика [Столбцовщина] оказалась за границей. Он не мог видеть мать, которая осталась там. А отец умер раньше — и поэт его воскрешает в своем произведении.
Посмотрите, как все четыре сюжета — об узниках, мобилизованных на фронт, релокантах и о разделении белорусов на тех, кто в стране, и кто за рубежом — цепляют нас. Что может быть актуальнее такой классики?
Но было очень важно и еще одно: стирать искусственную границу между белорусским и мировым. У нас как бы есть эти перегородки. Вот здесь мировая литература, и она зарубежная. На самом деле это не так. Наша литература — очень существенный компонент мировой и ее часть.
«Русской литературы должно быть не меньше, но и не больше, чем других интересных произведений»
— Один из ваших выпусков назывался «Имперская литература». Подзаголовок такой: «Почему русской литературы не должно быть в школах Беларуси». На обложке Пушкин, Лермонтов, Толстой — и танк. Как по-вашему, нужно ли белорусским школьникам изучать «Евгения Онегина» и «Войну и мир»?
— Русская литература, безусловно, нужна как компонент литературы мировой. Но, к сожалению, она еще не воспринимается нами как соседская и близкая, но не своя. Должна быть дистанция. Потому что у нас много не самых легких веков общей истории с колонизацией и попытками уничтожить белорусов.
Но ведь проблема не столько в русской литературе. Пусть россияне, если выживут и уцелеют в той катастрофе, в которую сами себя загнали, делают работу над ошибками и вырывают имперскость из сердца своей культуры, где она глубоко-глубоко сидит. Наша проблема чисто техническая: для самостоятельной нации и культуры у нас просто многовато российского. Поэтому русской литературы должно быть не меньше, но и не больше, чем других интересных произведений, написанных другими зарубежными писателями.
Все самое лучшее должно быть в школьной программе. Там должно найтись место и для Пушкина, и для Толстого, и для Чехова — но рядом с Шекспиром, Сервантесом, Рабле, Гете, Бальзаком. Мы должны знать «Мадам Бовари» Флобера не хуже, чем «Анну Каренину» Толстого, ведь это похожие произведения и тематически, и уровнем, и своей глубиной.
— А на каком языке изучать: в оригинале или в переводе?
— Преподавая мировую литературу (сейчас делаю это в Европейском гуманитарном университете), я стараюсь цитировать там, где это возможно, русскую литературу по-белорусски. Потому что перевод — это тоже жанр литературы. Чем большее количество хороших произведений белорусский язык переработает и сделает «своими», тем выше будет уровень нашей литературы и стилистических возможностей отечественных литераторов. Поэтому пусть русская литература через перевод тоже служит формированию белорусской. Но в гомеопатических дозах (улыбается).
— Одного из героев очередного выпуска вы назвали «живым классиком». А кто среди современных белорусских литераторов достоин такого статуса?
— Один из возможных критериев сформулировал знаменитый поэт Томас Стернз Элиот. Появляется автор или художественное произведение — и его появление в чем-то меняет все наше видение литературы в целом. Есть такие авторы и авторки и у нас. Разумеется, живым классиком является нобелевская лауреатка Светлана Алексиевич. Много десятилетий таким автором был поэт Алесь Рязанов. Для меня живой классик — Валентин Акудович в философской эссеистике, Владимир Некляев в поэзии или Владимир Орлов сразу в нескольких жанрах.
Но «живой классик» — необязательно автор пожилого возраста. Для меня живые классики — мои ровесники Ева Вежновец и Альгерд Бахаревич. Их книги меняют контекст белорусской литературы, они востребованы, читаются и переиздаются. Альгерд плодотворен и неутомим в своих поисках. А «Па што ідзеш, воўча?» Вежновец оказала такое влияние, что стала одной из главных книг десятилетия.
Читайте также
