В ХХ веке в Беларусь дважды приходил массовый голод (если говорить о мирных годах, а не о войне). О первом, получившем название Голодомор (1932−1933), мы уже подробно вспоминали. Теперь мы хотим вам рассказать о втором и на данный момент последнем голоде, ставшем реальностью после победы СССР во Второй мировой войне. Объясняем, что стало его причиной, как боролись с его последствиями и сколько людей умерло, так и не дождавшись помощи.
Голод до Второй мировой и после нее
Рассказывая о послевоенном голоде, без сравнений с предвоенным Голодомором не обойтись. Основной причиной трагедии 1932–1933 годов стали действия кремлевского руководства. Сперва по их вине сельское хозяйство СССР оказалось в состоянии глубокого кризиса — крестьян стали насильно загонять в колхозы. Но главное, что в Советском Союзе тогда проводили политику индустриализации (ускоренного перехода к индустриальному укладу).
Для развития промышленности были нужны деньги. Кремль решил получить их за счет экспорта зерна в европейские страны — притом что хлеба не хватало в самом СССР. В 1932-м план по хлебозаготовкам в стране подняли на треть. При этом год оказался неурожайным. Поэтому в колхозах, не выполнивших план, у жителей приказали изъять все зерно, домашние запасы овощей и солений. В страну пришел голод. К тому же жителям из пострадавших регионов не разрешали выезжать из своих деревень в поисках еды и спасения, что увеличило число погибших.
В итоге жертвами голода по всему Советскому Союзу (по данным украинских исследователей) стали 8,7 млн человек. Что касается Беларуси, то Голодомор затронул восточную часть республики (западная тогда входила в состав Польши). В БССР, по тем же данным, умерли от голода 67,6 тысячи человек. Из них 38,5 тысячи — мужчины, 29,1 тысячи — женщины. Всего в БССР тогда проживало около 5 млн человек, то есть от голода погибло более 1% населения республики.
Причины второго, послевоенного голода, в чем-то совпадали с предыдущим, а в чем-то отличались. Среди последних — две объективные причины, не зависевшие от действий властей в тот момент.
Первая — последствия Второй мировой войны. Например, в Беларуси, по официальным данным, во время боевых действий было уничтожено 10 тысяч колхозов, 92 совхоза, 316 машинно-тракторных станций, 1,2 млн сельских зданий (в том числе 421 тысяча жилых домов колхозников). В результате не хватало техники (в деревнях женщины зачастую пахали «на себе», иногда вместо лошадей использовали коров) и фуража, а также людских рук: множество людей погибли или были ранены, часть даже после победы продолжала находиться в составе армии (демобилизация проходила в несколько этапов). В местах боевых действий земля была перерыта окопами, в ней оставались снаряды и мины.
Вторая объективная причина — «сильнейшая за последние 60 лет засуха», охватившая часть России (Воронежская, Курская, Орловская, Ростовская области, правобережье Нижней и Средней Волги), Украины (Ворошиловоградская — теперь это Луганская, Харьковская, Херсонская, Запорожская, Одесская, Измаильская — позже ликвидирована и вошла в состав Одесской, Полтавская области), а также Молдову — как раз в последней наблюдался наибольший процент смертности. Например, в 1946-м в украинских колхозах из-за засухи погибло почти 350 тысяч гектаров зерновых посевов (например, в Измаильской области — 54% посевов озимых). А вот в других регионах СССР засухи не было — в том числе и в Беларуси. В Сибири, на Кубани, в Казахстане и Кыргызстане в 1946-м и вовсе шли проливные дожди.
В таких условиях — последствия войны и засуха — в СССР резко упала урожайность зерновых. В 1946-м она составила 4,6 центнера с гектара — вдвое меньше, чем в довоенном 1940-м и значительно меньше показателей 1945-го. Задача перед крестьянами уже стояла не в выполнении плана, а в том, чтобы выжить. Поэтому на местах секретари комитетов партии просили уменьшить плановые задачи по хлебозаготовкам.
Учитывая такую ситуацию, государство могло пойти на ослабления в сельском хозяйстве, дать экономике возможность восстановиться. Но власти сделали ровно наоборот. Они сохранили довоенную административно-принудительную систему хлебозаготовок, фактически предусматривавшую отъем зерна у населения.
Историк Виктор Кондрашин пишет, что власти тогда пытались действовать более гибко, чем в тридцатые годы. Мол, для областей, охваченных засухой, планы хлебозаготовок уменьшились, для остальных — наоборот, увеличились. Но тоталитарная власть мало способна к гибкости. Например, в целом по Украине план хлебозаготовок в июле 1946 года увеличили с 340 до 360 млн пудов (в западноукраинских областях засухи не было, поэтому там цифры можно было поднимать). Кроме того, тот же Кондрашин откровенно признает: «На практике все вылилось в конфискационные принудительные хлебозаготовки <…>, осуществляемые методами <…> начала 1930-х гг. <…>. Хлеб забирали везде, где он был, не считаясь с национальными или какими-либо другими особенностями».
Например, в августе 1946 года власти фактически восстановили довоенный «Закон о пяти колосках», по которому люди, собиравшие остатки зерна на полях после жнива, считались расхитителями социалистической собственности. Только за ноябрь 1946 года по этому закону 1800 голодающих украинских колхозников приговорили к тюремному заключению сроком от одного до пяти лет.
Приход голода и продажа хлеба за границу
Крестьянство оказалось между молотом и наковальней. С одной стороны на них давили власти, требуя урожая. С другой — им не хватало как еды для самих себя, так и зерна для посевов на будущий год.
В этих условиях к 20 октября 1946 года план в Украине выполнили всего на 52,4%. Проверки на местах выявили многочисленные факты того, как сопротивлялись руководители колхозов: задерживали зерно на складах, откладывали часть его на семена, выдавали крестьянам в качестве аванса часть собранного зерна за трудодни (трудодень — мера оценки и форма учета количества и качества труда в колхозах). Ответ властей был соответствующим. Например, в Полтавскую область Украины направили группу юристов, которые ездили в районы с низкими показателями хлебозаготовок и возбуждали уголовные дела против «ненадежных» руководителей колхозов.
Аналогично действовали руководители колхозов в Беларуси. В условиях тоталитарного общества они не боялись раздавать крестьянам зерно. За это к ответственности привлекли 345 председателей хозяйств.
Но власти на этом не остановились. Послевоенный голод в БССР изучала историк Ирина Кашталян (автор диссертации «Репрессивные факторы внутренней политики СССР и повседневная жизнь белaруского общества (1944−1953 гг.)»). По ее словам, в советской Беларуси существовали не только красные «доски почета», но и черные «доски позора». Туда заносили хозяйства, которые не выполнили какие-то показатели. Если колхозы попадали на такую доску, то лишались всяческой поддержки. «Ёсць вёска Пухавічы на Гомельшчыне, якая вельмі пацярпела, хоць суседнім вёскам было лягчэй. Магчыма, таму, што трапіла на такую чорную дошку. Людзі сведчылі, што камсамольцы ўсе свірны прачэсвалі, пазабіралі нават ручныя жорны», — рассказывала Кашталян.
Действуя репрессивными методами, власти все же не смогли обеспечить нужные показатели. За 1946 год по всему СССР собрали 17,5 млн тонн зерна (в 1945-м — 20 млн, в 1940-м — 36,4 млн). Но эта цифра составляла всего 78,8% от плана. Однако вместо того, чтобы сохранить этот запас, власти не нашли ничего лучшего, чем (в соответствии с традициями тридцатых годов) продавать зерно за границу. В 1946-м экспорт зерновых из СССР составил 1,7 млн тонн или 10% всего заготовленного за год. Причины были вполне себе прозаические: Москва хотела поддержать вновь приобретенных союзников по Восточной Европе (Болгария, Румыния, Польша, Чехословакия находились под контролем Кремля) или же тех, где за власть боролись коммунисты (Франция).
Разумеется, это ударило по населению СССР. Голод начался еще в июле 1946 года и достиг своего пика в феврале–августе 1947-го (как раз тогда, когда у деревни забрали весь предыдущий урожай, а нового еще не было). Затем его интенсивность быстро уменьшилась (хотя какое-то количество голодных смертей еще имело место в 1948-м).
«Ёсць сведчанне чалавека з Браслаўскага раёна, які галадаваў у 1947 годзе, а там калгасаў яшчэ не было. Сведчыць, як хлеб у іх пазабіралі і трымалі ў касцёле, а ім не давалі, людзі канюшыну елі», — рассказывала Ирина Кашталян.
Историк приводит и другой пример. 5 декабря 1946 года в колхозе имени Ворошилова Лоевского района прошло собрание. Колхозники заявили, что умирают от голода, и потребовали хотя бы картошки. Председатель парировал, что за это его отправят в Сибирь. «Цябе аднаго сашлюць, затое мы застанемся жывыя», — ответили ему люди.
Историк цитирует и докладную записку, направленную в июле 1947 года Николаю Гусарову (тогда руководитель белорусской компартии в качестве первого секретаря) и его соратнику Семену Игнатьеву (второй секретарь): «У мінулым годзе ў Палескай вобласці (существовавшая тогда административно-территориальная единица БССР с центром в Мозыре. — Прим. ред.) ураджай склаў 3,3 цэнтнера з гектара (напомним, что средний результат по стране — 4,6 центнера. — Прим. ред.). <…> Амаль палова калгасаў вобласці не выдавалі ў канцы гаспадарчага году хлеба і бульбы па працаднях <…>. У Брагінскім раёне ў перыяд заканчэння севу два калгаснікі, працуючы за плугам, паваліліся і памерлі. <…> Дзіцячыя садкі і прыёмнікі перапоўненыя дзецьмі, якіх бацькі кінулі праз немагчымасць пракарміць. Так, у Мазырскім дзіцячым доме, разлічаным на 50 дзяцей, знаходзіцца 137 дзяцей».
Аналогичная ситуация была и в других голодных регионах. Вот выдержки из писем, отправленных жителями Воронежской области России (письма принадлежат разным людям и написаны в разных местах):
- «Надвигающийся голод страшит, моральное состояние подавленное. Дети наши живут зверской жизнью — вечно злы и голодны. От плохого питания Женя стал отекать, больше всего отекает лицо, очень слабый. Голод ребята переносят терпеливо, если нечего поесть, что бывает очень часто, молчат, не терзают мою душу напрасными просьбами» (15 ноября 1946 года);
- «Мы сейчас находимся в крайне затруднительном положении, которое до сих пор не выправилось, да и вряд ли его можно выправить. За этот год нам придется, вероятно, кое-кого из нашей семьи не досчитаться в живых, так как уже сейчас начинаем пухнуть от голода» (20 ноября 1946 года);
- «Дома дела очень плохие, все начинают пухнуть от голода: хлеба нет совсем, питаемся только желудями» (24 ноября 1946 года).
Власть виновна или нет?
Между двумя трагедиями — довоенной и послевоенной — все же существовали важные отличия. В тридцатые годы происходящее просто игнорировалось властями. Теперь же чиновники все же решили оказать помощь населению. Например, республикам и областям СССР, пострадавшим от засухи, на весенний сев 1947 года отпустили около 15% всего заготовленного зерна. Это позволило провести посевную и уборочную кампании, собрать новый урожай и тем самым ослабить остроту голода.
Кроме того, в Москве в этот раз не возражали и против зарубежной помощи. Еще в 1943-м, в разгар Второй мировой, для поддержки наиболее пострадавших государств была создана Администрация помощи и восстановления Объединенных Наций (ЮНРРА). Помощь по ней получили Украина (товары на 189 млн долларов) и Беларусь (на 60,8 млн долларов).
Десятилетия об этом не вспоминали. Дело в том, что в январе 1946 года, за два месяца до приезда миссии в Минск, было принято специальное постановление: «Ответственным партийным советским работникам запрещается в своих докладах и беседах приводить какие-либо цифры по поставкам ЮНРРА и ссылаться на вопросы помощи со стороны ЮНРРА».
Но эта организация сыграла важную роль. Около половины помощи от ЮНРРА составляла поставка продуктов питания, значительная часть которых шла в детские дома, больницы и для инвалидов. Часть продавали через магазины, а вырученные средства направляли на восстановление городов и местечек. Это было именно то, что нужно в условиях голода. Кстати, сейчас в Минске есть школа имени американки Рут Уоллер — она как раз работала в белорусской столице в составе миссии ЮНРРА, распределяя западную помощь для жителей города. В августе 1946-го 24-летняя девушка спасла двух тонувших в озере минских мальчиков — но сама получила переохлаждение и спустя неделю скончалась от менингита.
Впрочем, замалчивая деятельность ЮНРРА, власть активно пользовалась ее благами. Например, тогдашний руководитель БССР Пантелеймон Пономаренко однажды отчитал своих подчиненных за то, что они все как один пришли на пленум ЦК в кожаных куртках, полученных по линии организации.
Также Советскому Союзу помогал Международный совет обществ Красного Креста, отправивший в СССР грузов на сумму 31 млн долларов.
Но все же, несмотря на зарубежную помощь, последствия голода были ужасными. Его жертвами по всему СССР стали от 1 до 1,5 млн человек. Такой широкий диапазон объясняется отсутствием точной информации (точнее, недостаточно ясным соотношением между числом зарегистрированных и реальных смертей). Среди других причин неведения — закрытые архивы. Так, по подсчетам Ирины Кашталян, в Беларуси с голодом тогда столкнулись около 300 тысяч человек. Но сколько жителей БССР стали его жертвами — до сих пор неизвестно.
Относительно голода 1946−1947 годов остается ответить на самый главный вопрос: является ли он логическим продолжением Голодомора или к нему привели совершенно другие причины?
Виктор Кондрашин писал в своей статье о двух интерпретациях историков. Согласно первой из них, основными причинами нового голода все же были засуха и последствия войны (объективные факторы), а лишь потом действия власти (субъективный фактор). Согласно второй, основной причиной голода были как раз решения советского руководства, которое проводило политику чрезмерных хлебозаготовок, не учитывало засуху и положение голодающего населения, отправляло зерно за рубеж и сохраняло его в госрезерве в условиях голода.
По сравнению с Голодомором власти действительно не проводили индустриальную модернизацию страны и не ставили задачу разрушить старое и создать новое сельское хозяйство (как это было во время коллективизации). Главной целью СССР в тот период было восстановление разрушенной после войны экономики и противостояние Западу в условиях начавшейся холодной войны (поэтому власти на случай «горячего конфликта» и формировали государственные резервы зерна, а также поддерживали своих союзников).
Для ответа, кто же виноват в случившемся, лучше всего процитировать экономиста Майкла Эллмана: «Согласно экономическому анализу лауреата Нобелевской премии, индийского экономиста А.К. Сена, причиной голода может стать или внезапное резкое сокращение реальных доходов значительной части населения (как в Бенгалии в 1943 г.), что является общим правилом, или сокращение доступных запасов продовольствия вследствие плохого урожая либо иных причин, что Сен считает менее частым случаем. Советский голод 1947 г. был голодом второго типа в том смысле, что он последовал за резким сокращением продовольственных ресурсов (связанным с очень плохим урожаем 1946 г., который, в свою очередь, стал результатом засухи, последовавшей за низким урожаем 1945 г.)».
Однако, подчеркивает Майкл, плохой урожай не делал голод неизбежным: «Если бы политика государства в отношении налогов, хлебозаготовок и внешней торговли была иной, то, возможно, несмотря на низкий урожай 1946 г., голода не случилось бы, или его масштабы были бы гораздо меньшими».
По мнению исследователя, «характер жертв голода в СССР в 1946—1948 гг. (Майкл расширяет датировки голода до 1948-го. — Прим. ред.) может быть осмыслен в рамках концепции привилегированного доступа, предложенной Сеном. Умирали те, кто в советской системе не имел права на получение продовольствия от государства (например, сельские жители). Те же, кто имел такое право (преимущественно городские наемные работники — самая привилегированная группа в карточной системе распределения), обычно выживали. Голодные смерти не были прямым следствием природной катастрофы, а были опосредованы советской экономической политикой и советской системой доступа к продовольственным ресурсам».
Ученый сравнил усилия по борьбе с голодом в 1946–1947 годах с мерами, которые царское правительство принимало в 1891–1892 годах. Тогда, узнав о голоде, власти запретили экспорт зерна из страны и отправили тысячи железнодорожных вагонов с хлебом в голодающие районы. Избыточная смертность составила около 400 тысяч человек — в несколько раз меньше, чем спустя полвека в СССР.
Читайте также
