Новым ректором Европейского гуманитарного университета назначили известного польского экономиста и бывшего вице-президента Национального банка Польши Кшиштофа Рыбиньского. До этого он руководил вузами в Польше и Казахстане. «Зеркало» поговорило с новым главой ЕГУ о развитии университета с белорусскими корнями, его видении ситуации в регионе и влиянии санкций. Также спросили у него о зарплате ректора ЕГУ, которая одному из кандидатов на место руководителя вуза показалась завышенной. Уточним, что Кшиштоф Рыбиньский приступит к работе в начале апреля, в том числе поэтому он смог основательно ответить не на все вопросы.
«Моя дверь всегда открыта, и студенты могут зайти, когда хотят»
— Конкурс на должность ректора объявили еще в мае 2022 года, до конца года не было известно ничего о 17 кандидатах, кроме того, что кто-то из претендентов рассказывал сам. Как думаете, почему отбор проходил закрыто?
— Это стандартная процедура. Во многих вузах не раскрываются имена кандидатов на разные должности, потому что это может повлиять на тех, кто не выиграл конкурс. Такая процедура проводится для того, чтобы лучше привлекать кандидатов. Многие ведь могут волноваться, что если не получат должность, то у них в резюме будет написано, что они участвовали в конкурсе, но проиграли, и что это может быть связано с подозрениями, что у человека якобы не хватает каких-то компетенций.
Для меня это была нормальная прозрачная процедура. Было много интервью, встреч — личных или по видеосвязи. Всего было около шести интервью. Это гораздо больше, чем в других конкурсах, в которых я участвовал. Так что я считаю, что это была сложная детальная процедура. Кроме прочего, мы обсуждали разные темы, проверяли мой английский и русский язык. Это нормальная процедура, проведенная по европейским принципам выбора нового ректора.
— Что было в вашей «предвыборной» программе?
— Я работал зампрезидента Нацбанка Польши, партнером Ernst & Young (британская аудиторско-консалтинговая компания. — Прим. ред.). Я работаю по стратегии. Это означает, что в первую очередь мы определяем все заинтересованные стороны: студентов, преподавательский состав, административных работников, партнеров, доноров, бизнес, который с нами работает. Когда я прихожу на такую работу, в первую очередь разговариваю со всеми ними. Мы обсуждаем, что работает, что не работает, какие изменения нужны, что можно сделать быстро, а что — нет, какие цели у нас должны быть. Во время этого процесса определяется не то чтобы новая стратегия, потому что у вуза она уже есть, а ее изменение.
Суть в том, что когда это не новая программа, с которой пришел ректор, а план, в разработке которого принимали участие все заинтересованные, то это их стратегия, в которой они участвуют, с которой они согласились, значит, они будут работать на то, чтобы все шло хорошо.
Так что у меня есть планы, но нет конкретной программы или стратегии. Мы вместе ее разработаем в течение апреля-мая.
— Значит, задавать вопрос о том, какие вы видите направления для улучшения работы ЕГУ, преждевременно?
— В целом план у меня такой, как я только что назвал. Но есть мое видение. Первое — участие всех заинтересованных в процессе разработки стратегии и ее реализации. Причем студенты должны иметь возможность повлиять на то, куда нам следует двигаться, потому что они — наши самые важные клиенты, все, что мы делаем, для них, чтобы они были важными людьми, которые не только хорошо зарабатывают, но и влияют на общество. Надеюсь, в долгосрочной перспективе они повлияют на изменения в странах, в которых нет демократии и свободы.
Когда мы решим и согласимся, что будем делать, включимся в работу. Поэтому появится система, которая поставит цели на уровне департаментов и даже на уровне личности: каждый получает свою цель или KPI. Например, по качеству преподавания, исследованиям, по дополнительным формам деятельности. Так стратегия становится документом, который влияет на жизнь каждого из нас.
Когда мы вместе разработали стратегию, она становится нашей общей, а не ректора или кого-то еще. Мы ее понимаем, мы на нее повлияли — потом мы ответственны за то, как над ней работаем. Так каждый из нас понимает, что должен хорошо работать. Если я не включаюсь, то моя оценка по этой стратегии будет низкая, значит, я не работаю для успехов вуза, его достижений.
Такая система должна работать и в ЕГУ. Обычно первый год мы создаем систему, а на второй год она уже начинает хорошо работать.
Третье — это коммуникация. Я уверен в том, что нужно разговаривать. Мой стиль такой, что моя дверь всегда открыта, и студенты могут зайти, когда хотят. Обычно раз в одну-две недели у меня обед со студентами: приходят пять-шесть человек и рассказывают, что происходит хорошо, что — плохо, какие изменения нужны. Я беседую с преподавателями. Потому что если нет коммуникации, люди по-разному могут воспринимать какие-то цели, документы.
Я за то, чтобы власть была не у ректора, а за ее передачу туда, где должны приниматься решения. Например, не ректор оценивает преподавателей, а комитет, в который входят представители университета, студенты. Решения, которые принимаются в вузе, должны быть прозрачными и понятными для всех, а также они должны быть основаны на ценностях и принципах, с которыми мы все согласились.
На таком абстрактном уровне это и есть принципы, которые я принимаю и на которых будет основываться моя деятельность в вузе, когда я стану ректором. А произойдет это в апреле (тогда Рыбиньский вступит в должность. — Прим. ред.).
— Такой подход достаточно непривычный для белорусов, где система авторитарна на всех уровнях, где в вузах ректора не выбирают, а назначают сверху, а студенты и преподаватели не имеют права голоса. Можете рассказать из вашего опыта управления университетами в Польше и Казахстане, к чему такая модель управления приводила, какие были успехи?
— Я два раза работал ректором. Сначала в Vistula University (Академия финансов и бизнеса Вистула в Варшаве). Из того опыта могу привести два хороших показателя. Первый заключается в том, что когда мы начинали работу в 2010 году, в рейтинге частных вузов Польши он был на 54-м месте. За три года мы прыгнули на пятое. Это показатель улучшения качества и того, как быстро произошла эта работа. Второй показатель такой, что теперь Vistula — это вуз, в котором учатся студенты из 100 стран, то есть из самого большого числа стран по сравнению с другими университетами Центральной и Восточной Европы. Там есть даже студент из Гренландии. Этот пример показывает, что когда есть общая стратегия, на которую все согласились и за которую все отвечают, можно очень быстро рвануть вверх и привлекать студентов со всего мира для качественного образования.
После этого в 2015-м я поехал в Казахстан и работал в Университете Нархоз. Там были другие вызовы: меня взяли на работу, чтобы радикально исправить бренд вуза, который воспринимался как место с очень высокой коррупцией. В нем студенты покупали баллы за деньги. Это не только неправильно, но и приводит к низкому качеству образования. Я перенес туда методы, которые работали в Vistula, плюс предпринял дополнительные шаги, чтобы убрать коррупцию. Это получилось.
Однажды ко мне пришел отец четырех дочерей и сказал, что все они учились в Нархозе в течение последних 10 лет, но младшая была первой, которая прошла всю сессию и за кого он не заплатил ни одного тенге.
Успехи вуза признали в Министерстве образования Казахстана. Я сейчас рассказываю как шутку, что они повесили мою фотографию на постерах в разных городах Казахстана, на котором говорилось, что можно создать вуз, где не будет коррупции. Теперь Нархоз стал одним из лучших брендов в стране, где студенты хотят учиться, где хорошее образование и нет коррупции. Там студенты впитывают, что можно существовать без коррупции, хотя в Казахстане она высокая. При этом мы смогли добиться, что университет получил международную аккредитацию качества CEEMAN.
«Без демократии, открытости, свободы слова страна не может нормально развиваться»
— Мы договаривались об этом интервью за несколько дней до объявления имени нового ректора. До сегодняшнего утра (разговор состоялся 3 февраля, в день объявления имени нового ректора. — Прим. ред.) не было известно, с кем будем разговаривать. Готовясь к интервью, мы посмотрели, что после управления университетами с 2018-го по 2020 год вы работали в компании Synerise, которая занимается искусственным интеллектом. А чем вы занимались после этого?
— Да, я работал там два года. А с 2020-го и до сих пор я работаю профессором в Vistula University. Дело в том, что всю жизнь я работал аналитиком или управленцем, и мне не хватало времени заниматься исследованиями и наукой. А в это время у меня появилась такая возможность, поэтому последние три года я занимался исследованиями. За это время у меня вышло девять статей в научных журналах с высоким импакт-фактором (показатель цитируемости научных статей. — Прим. ред.). Я также преподавал искусственный интеллект, но главным занятием была наука.
Теперь опять будет работа управленца, на занятия наукой снова будет меньше времени, но за три года я узнал, что могу делать исследования, которые публикуются на международном уровне.
— Вас не отпугивала вакансия ректора ЕГУ тем, что с именами глав ЕГУ периодически случались громкие скандалы, например, финансовый или массовое увольнение преподавателей?
— Мой подход к жизни — оптимистический. У всех компаний, институций в прошлом были какие-то проблемы. Для меня важно то, что ЕГУ в будущем может сыграть важную роль. Особенно в такой обстановке, которая есть сейчас, когда мы понимаем, что изменения, которые происходят в России, Беларуси, идут не в том направлении, в котором мы ожидали. Политически этот регион нуждается в том, чтобы еще лучше заниматься молодым поколением из него, делать так, чтобы они понимали, какие ценности важны. Что демократия, открытость, свобода слова, свобода СМИ — это такие вещи, без которых страна не может нормально развиваться. Что должно быть гражданское общество, потому что если его нет, то люди страдают.
ЕГУ уникальный вуз, у него такая миссия есть. Другие вузы в первую очередь заявляют, что хотят, чтобы их студенты были успешными, чтобы исследования влияли на доходы бизнеса. А здесь есть также цель создавать условия для того, чтобы гражданское общество в регионе — в Беларуси и других странах — развивалось и делало это в правильном направлении. Быть частью этого процесса — это большой вызов.
Так что я не смотрел на то, что происходило в прошлом, а смотрел на то, что через пару лет можно сделать очень много хорошего. У этого вуза есть уникальная миссия, это привлекает. Как видите, было 17 кандидатов на пост ректора. Думаю, как раз из-за этой миссии многие и хотели здесь работать.
— В этом учебном году в ЕГУ поступило в два раза больше студентов, чем в прошлом. Как думаете, почему?
— Я аналитику не проводил, но спрашивал тех, кто этим занимается. Поэтому могу только повторить то, что узнал. Причина не до конца понятна. Но один из факторов, наверное, это война в Украине и то, что происходит в Беларуси. Многие захотели уехать. Это видно в Беларуси, в России и особенно в Украине. Я сам принимал две семьи, то есть шесть человек, которые убегали от войны в Польшу.
Может, есть и другие причины, я не могу сказать точно. Думаю, на хороший набор могло повлиять и то, что вуз меняется. В частности, то, что открыли школу цифровой инженерии.
Получается, есть пуш-фактор (это предполагает вынужденное перемещение людей. — Прим. ред.). Это то, что люди уезжают из своих стран. Есть и пул-фактор: они видят, что здесь происходит что-то интересное, появляется что-то новое. Но точно я не могу сказать, я же еще не ректор.
Вопрос в том, повторится ли это в следующем году и потом снова или нет.
— Как думаете, для ЕГУ есть интерес в еще большем расширении?
— Да, возможность такая есть. Видел цифры в планах, что можно увеличить количество студентов где-то в два раза. Сейчас около 1200 студентов, а может быть до 2500.
— По вашему мнению, война в Украине и репрессии в Беларуси в ближайшие годы повлияют на работу ЕГУ?
— Я политикой и аналитикой политики не занимаюсь лет десять. Но может повлиять по-разному, во-первых, пуш-фактор может заработать еще сильнее, если репрессии будут увеличиваться. Но что если закроют границы и людям будет сложно уехать, чтобы учиться в вузе за рубежом?
Есть желание, чтобы в ЕГУ приезжало больше студентов из Беларуси. Мы будем готовить программы, которые помогут им стать успешными профессионалами. Согласно миссии вуза, работа идет для того, чтобы они понимали, что такое либеральное образование для гражданского общества.
— В 2020 году в ЕГУ был создан чрезвычайный фонд для поддержки белорусских студентов, пострадавших от репрессий. Можете ли рассказать, как вы видите появление новых программ, форм поддержки и привлечении студентов из Беларуси?
— Подробно рассказать не могу, потому что пока знаю об этом очень мало. Но понятно, что финансовая поддержка очень важна, потому что полную стоимость обучения студенты из Беларуси порой не могут оплачивать. То же самое я видел в Казахстане, где студенты из бедных регионов без поддержки не могут обучаться в вузе. Так что важно наличие доноров и финансирования стоимости обучения.
Часть моей работы — это фандрейзинг, то есть делать так, чтобы были деньги, иначе вуз не может работать. Так что одна из моих задач состоит не только в том, чтобы работать с действующими донорами, но и попытаться найти новых, чтобы этот фонд, который был создан, имел больше возможностей поддерживать студентов, которые учатся в ЕГУ.
«Уверен, что санкции должны быть более жесткими»
— Вы говорили, что не занимаетесь политикой, но сложно не задать вопрос на стыке ее и экономики. Как вы думаете, в борьбе с диктатурой в Беларуси и военной агрессией России и ее поддержкой белорусскими властями работают ли санкции, экономическое давление?
— Работают. И это очевидно по экономическим показателям. Но этого недостаточно. Многие согласятся, что экономические санкции работали бы лучше, если бы в западной Европе сказали: «Там люди страдают, теряют жизни. Мы можем потерять часть нашего дохода или потерпеть повышение цен на энергия, чтобы санкции были сильнее?» То есть, чтобы качество жизни стало немного хуже, но чтобы санкции работали более эффективно, например, чтобы Россия не смогла заниматься экспортом нефти и газа в Западную Европу.
Если бы работал такой полный запрет, они не смогли бы продавать энергетические ресурсы, тогда не было бы такого большого финансирования для покупок в том же Иране оружия. Так что я считаю, что санкции работают, но не так, как мы ожидали. А экономические показатели России, например, ВВП и производство промышленной продукции, упали не так сильно, как ожидалось. Так что я уверен, что санкции должны быть более жесткими.
Тем более всегда, когда санкции работают долго, происходит адаптация к ним. Точно так работают финансовые рынки: появляется запрет каких-то транзакций, но проходит пара месяцев и всегда находится дорога в обход этого запрета. Нельзя что-то продавать в конкретную страну? Это могут делать через третью страну, тогда, например, товары как будто идут не из России, а из другой страны. Постепенно такая серая экономика начинает хорошо работать.
Поэтому я считаю, что санкции работают, но периодически их надо менять или усиливать. Если этого не делать, то находятся пути их обхода. Тогда санкции становятся неэффективными.
— Будучи экономистом, думаю, вы считаете важным экономическое образование в целом. Видите ли вы необходимость усиления этого направления в ЕГУ?
— Мне сложно сказать, потому что сначала мне нужно увидеть программы. Но такие компетенции как экономика, финансы и менеджмент нужны на рынке труда. В будущем будет важным междисциплинарное образование. И такие направления дадут студентам возможность получать хорошее образование.
— После коронавируса появилась новая форма обучения — дистанционная. Как лично вы оцениваете ее эффективность и считаете ли необходимым ее сохранять в будущем?
— Есть плюсы и минусы. Мои дети во время пандемии тоже учились дистанционно. Я видел, что эффект дистанционного обучения был гораздо хуже, чем когда мы занимаемся в аудитории. Это минус. В вузах еще не так, а вот в средней школе считается, что дети вообще потеряли год обучения, потому что им было слишком сложно так учиться. Но этот метод обучения будет развиваться. Мы видим, что на онлайн-площадках можно обучаться узким компетенциям. Но самое важное — это смешанная форма обучения, когда мы занимается в аудитории, делаем проекты, встречаемся, но есть элементы онлайн-занятий. Исследования показывают, что такой микс хорошо работает. Смешанная форма обучения — это будущее. Онлайн-обучение тоже нужно, потому что во многих компаниях сейчас бывают онлайн-встречи, у студентов должна быть привычка эффективно работать в такой обстановке.
— В прошлом году в Беларуси задерживали преподавателей ЕГУ. Готов ли университет продолжать работать со специалистами, которые находятся Беларуси, или принимать на работу тех, кто из-за репрессий остался там без работы?
— Главный принцип — у нас должны быть качественные преподаватели, которые хорошо преподают, у которых есть исследования. Но конечно, когда есть репрессии, когда люди уезжают из страны или работают дистанционно, мы открыты для того, чтобы такие хорошие преподаватели, исследователи могли работать.
— Кандидат на должность ректора Павел Терешкович озвучил в Facebook зарплату ректора ЕГУ за год — 148 тысяч евро. Как вы считаете, какой уровень зарплаты должен быть у ректора вуза и у преподавательского состава?
— Я еще не знаю цифр по зарплатам в ЕГУ. Но зарплата ректора, прописанная в заявке на конкурс, была указана в месяц 8500 евро до вычета налогов (на руки может получиться меньше 5000 евро, сумма зависит от многих факторов. — Прим. ред.). Похожий уровень зарплаты я видел в разных вузах Польши. Я принял это как условие конкурса, так что я знал, что будет такая зарплата. Но решать, какой будет зарплата ректора, — это компетенция не ректора, а учредителей.
Когда вуз будет хорошо работать, развиваться, будет больше студентов и доноров и будет больше денег, будут и условия для того, чтобы преподаватели зарабатывали больше. Это наша совместная работа, то есть если мы вместе будем эффективно и правильно работать, то у нас будет больше денег и будут выше зарплаты.
«Хотят ли родители, чтобы их ребенок стал частью режима и перенял такие привычки и навыки»
— В Литве в последние несколько месяцев, чтобы получить ВНЖ, нужно ответить на несколько вопросов о том, как ты относишься к войне в Украине, то есть поддерживаешь ты агрессию или нет. Давайте спроецируем на ЕГУ: может ли в университете учиться человек, который поддерживает репрессии в Беларуси, Лукашенко или войну в Украине?
— Я не знаю пока, какие процедуры работают в ЕГУ и спрашивает ли кто-то и в какой момент, какой у студента взгляд на репрессии и войну в Украине. Так что мне сложно ответить на этот вопрос. Но я так понимаю, что в основном в ЕГУ приезжают студенты из Беларуси, которые против режима. Потому что если я люблю этот режим, меня все устраивает, я остаюсь в Беларуси, занимаюсь в вузе в Минске или в другом городе. Если же меня эта ситуация не устраивает, то я ищу себе возможность учиться в вузе, где другие ценности и где можно получить нужные компетенции.
Думаю, что вполне возможно, что есть студенты, которые учатся в ЕГУ и у них другие взгляды, но я против репрессий из-за любого взгляда. Человек должен иметь возможность учиться, работать. Но в таком хорошем вузе все, кто проведет некоторое время, думаю, постепенно понимают, что репрессии и отсутствие демократии — это плохо. Так что даже если есть те, у кого другие взгляды, надеюсь, они станут принимать демократические ценности, которые мы воспринимаем как необходимые для жизни любого человека.
— Если представить, что сейчас на моем месте родитель вашего потенциального студента и он спрашивает вас, чем образование в ЕГУ отличается от белорусских университетов. Что бы вы ему ответили?
— Я не знаю хорошо белорусские вузы. Но если бы меня заставили ответить, то я сказал бы, что в белорусских вузах, как мне кажется, сохранился советский стиль управления и подход к высшему образованию. В тех вузах, где я работал ректором, демократия. Там все происходит прозрачно, там в принятии решений принимают участие и преподаватели, и студенты. Если мы принимаем на работу преподавателей, то это делает комитет, в который входят и студенты, и преподаватели. Есть выборы в студенческие организации и они полностью демократические. Студентов вовлекают в управление вузом.
Если студент видит, что такое возможно и что это работает, у него появляется понимание, что можно управлять по-другому не только вузом, но и страной, что выборы имеют значение. А если в Беларуси есть ректор, назначенный режимом, непрозрачные процедуры приема на работу преподавателей, принятия решений, студенты не имеют влияния ни на что, то это совсем другая ситуация.
Вопрос — хотят ли родители, чтобы их ребенок стал частью режима и перенял такие привычки и навыки, или они хотят, чтобы он учился в вузе, где будет влиять на какие-то решения и создавать сам себя в демократической и открытой обстановке. Суть ведь не только в том, что он выучит язык программирования или философию, а в том, что у него появляются навыки гражданского общества, где он будет совсем другим человеком. Поэтому есть смысл подумать, стоит ли ему учиться в Беларуси или в ЕГУ в Вильнюсе.
