Около месяца Светлана не могла похоронить своего сына-офицера. О нем теперь ей напоминает новорожденная внучка, которую парень так и не успел увидеть перед смертью. А Ольга пытается справиться с чувством вины из-за того, что переехала в Польшу и в последние месяцы не была рядом с мужем, с которым счастливо прожила 36 лет. Оба мужчины приняли решение защищать Украину после нападения российской армии и погибли. Мы публикуем пронзительные монологи их матери и жены. Они рассказывают истории лишь двух украинцев, которые уже не вернутся домой, из как минимум 1300, о которых официально сообщалось в середине марта.
Жена добровольца: «На второй день он признался мне в любви, а на третий сделал предложение»
Сергей Гаркуша — 56-летний предприниматель из поселка городского типа Петриковки в Днепропетровской области. Жена Сергея, Ольга, находится в Польше. Утром 24-го февраля мужчина оставил все и пошел в военкомат добровольцем, его приняли в ВСУ. Подразделение отправили под Ахтырку, небольшой город в Сумской области, под которым с первых дней войны велись ожесточенные бои. Там 15 марта Сергей и погиб. Прошел почти месяц, но Ольга все еще периодически говорит о нем в настоящем времени.
— Сергей все время себя винил, что не пошел в зону АТО в 2014 году. Мы перечисляли деньги на амуницию военным, раненым на лечение. Он считал, что, раз остался дома, должен помогать хотя бы так, и я с ним была полностью согласна. У него с того же года было зарегистрированное ружье, охотничий билет: на всякий случай тренировался стрелять. Был хорошо физически подготовлен, занимался на тренажерах, да и годы работы на огороде способствовали поддержанию формы.
Он очень общительный, честный, активный, умный, хорошо говорит, аргументированно, а его все слушают. Помнил все фамилии, даты, события, умел делать выводы и прогнозы, читать между строк. Это я могу листать ленту в Facebook, а он в основном смотрел новости, причем разных стран, всем интересовался. Я всегда шутила: «Тебе надо было не огородом заниматься, а быть пастором или политиком». А он отвечал, что ни тех, ни других не любит.
Мы всегда были с ним настроены патриотично — это наш общий знаменатель. Оба были против советской власти: это закрывание ртов всем, репрессии (они коснулись и наших семей). Поэтому всегда относились к России как к стране-захватчику — это история вечных конфликтов, попыток подмять чью-то территорию под себя, они никогда не считались с количеством даже своих жертв.
Сергей очень любил Украину, его род пошел из казаков Запорожской Сечи, и он себя ощущал украинцем, хотя его родители после техникума переехали в Россию и он родился и вырос там. Сюда он приезжал на лето к бабушке, а после школы поступил в наш Днепропетровский институт. После первого курса его забрали в армию. Когда вернулся, восстановился и пришел в мою группу. Мне было 19 лет, ему 21 год. Сразу влюбились друг в друга, на второй день он признался мне в любви, а на третий сделал предложение! Я, конечно, боялась, что это слишком рано, но он очень настойчиво уговаривал, и через три недели мы подали заявление… (плачет). И я ни разу не жалела: он был самым лучшим.
«Ощущение, что в его гибели тоже виновата я»
Мы прожили вместе 36 лет. В начале 90-х у нас был кусочек земли, Сергею нравилось на ней работать, и мы начали заниматься огородом. Все, что у нас есть, заработали сами. В Днепре, где мы жили какое-то время, участок у нас был маленьким, и мы купили и отстроили дом в Петриковке (в 50 километрах от Днепра. — Прим. Ред.). Там у нас гектар огорода, еще брали в аренду соседний участок. Выращивали зелень, корнеплоды. Сергей тогда искал новые культуры, которых почти не было на рынке. Например, сельдерей, корневой порей. Ему было интересно осваивать их. Он у нас такой руководитель, генератор всех идей, а я больше исполнитель и бухгалтер (смеется). Мы-то лидеры оба по натуре, но я считала, что директор должен быть кто-то один, и им был Сергей.
Мы работали всегда вместе: кому что легче, тот то и делал, но все наравне. Вместе и отдыхали. Закончили на огороде — и отправляемся «путешествовать» по окрестностям, разговариваем, смотрим. На рыбалку ездили: я веду лодку, а он кидает спиннинг. Я права на машину получила первая, всегда была за рулем. Сергей критиковал меня, а потом как-то слышу, что он друзьям говорит: «Моя Оля ездит лучше всех». У нас всегда была взаимопомощь, понимание. Разное переживали, но всегда друг друга поддерживали. Большая часть моей сознательной жизни прошла с ним.
Мы всегда находили компромисс. Я любила рисовать, но за работой не было на это времени. Сергей считал, что я должна себя как-то реализовать, но перспектив в Украине не видел. Поэтому в 2017 году мы решили, что я перееду в Польшу. Я этническая полька, очень люблю эту страну, получила тут вид на жительство. Здесь же продаю свои картины.
Сергей тоже должен был переехать ко мне. Но постоянно откладывал: все-таки огород, сосны насажал на участке, новый сад — не хотел это бросать. Мы думали: вот сезон закончим — и переедет. Я постоянно приезжала к нему — разрывалась на две страны. Нам сложно было расставаться надолго. Мы каждый день общались, он все время ждал меня дома. Теперь жалею, что уехала. Чувствую себя виноватой: такое ощущение, что, если бы я была рядом, может, сложилось бы по-другому. Ощущение, что в его гибели тоже виновата я…
У нас два сына: старшему 34, младшему 25, они оба в Украине. Младший жил в Польше, учился там в институте, хотел остаться. Но после смерти папы вернулся. В армию его не берут — сказали: пока не надо. Вот стал заниматься нашим участком, будет продолжать дело отца.
Последний раз мы с мужем виделись осенью. Я собиралась приехать на Новый год, но не получилось: обстоятельства. Может, себя и не надо винить за это, но сожаление огромное все равно есть. С этим остаешься навсегда. Муж всегда повторял: не можешь повлиять на ситуацию — надо ее принять. Пытаюсь привыкнуть (плачет).
«Мы созванивались каждый день — я слышала, как стреляли, разрывались снаряды, и он говорил про авианалеты»
Осенью Сергей говорил, что вероятность войны — 90%. Я ему верила, но не думала, что в таком масштабе. 24-го февраля он позвонил мне утром и сказал, что пойдет в военкомат: «Чтобы я чувствовал себя честным по отношению к себе, к другим, я не могу не пойти». Некоторые мне теперь говорят: надо было не отпускать. Ну, я должна была устраивать истерики?! Понимаете, как невозможно остановить начавшийся дождь, так и моего мужа нельзя было переубедить, раз уж он принял решение. И для него было бы морально тяжело, если бы я его не поддержала. Я очень боялась за него, не хотела отпускать, но понимала: он по-другому не может, а каждый человек должен быть в согласии с собой. Мужчинам нужна поддержка, они ведь идут [воевать] за нас, за свои дома. И он был благодарен мне за нее, говорил: «Все будет в порядке». Порядок — это было его любимое слово.
Я ждала, что Сергея хотя бы в тероборону заберут. Но он много знал, был хорошим руководителем, умел общаться с людьми, и его взяли в ВСУ. Я все-таки надеялась, что он живой вернется. Пусть с ранением, как угодно, но просто живой…
Сначала они поехали в Черкасское (поселок в Днепропетровской области. — Прим. Ред.), их там собрали. Потом — на фронт. Сергей долго не говорил, куда. Про боевые действия он мне тоже ничего не говорил, не озвучивал подробности: нельзя. Я просила: «Ты просто пиши, что все окей, чтобы я хотя бы в эту минуту знала, что все в порядке».
Мы созванивались каждый день. Не всегда в трубке было тихо. Я слышала, как стреляли, разрывались снаряды, и он сам говорил про авианалеты. Говорили мы недолго: ему хотелось со всеми успеть созвониться: и на друзей время находил, и на близких. Иногда писал: «Связи не будет два дня». И я понимала, что что-то будет происходить.
Где-то через неделю говорю: «Ты мне хотя бы скажи, на какие новости подписываться». Он ответил: «На Ахтырку». Насколько я знаю, они там почти всё время и были. Знаю, что он был за пулеметом (он и еще один человек), что-то подавал, потому что опыта было мало. Говорил, что возраст на войне чувствуется, было тяжело временами: все-таки 56 лет, хотя и был в форме. Но всем там было тяжело, одну ночь они в снегу ночевали: «Окопаться не успели, у кого как получилось, так и спали на земле». Он еще там готовил на всех, когда были возможность и время. А так, их перебрасывали с места на место, мы уже потом с сыном сами отследили по обрывкам его фраз, где он был.
Страшно, было страшно за него все время. Я не курила уже лет 10, а как Сергей ушел на войну, снова купила сигареты. Понимаю, надо бросить: он у меня никогда не курил. Пока он был там, я не могла сидеть на месте, тут в Польше волонтерила. После работы шла на вокзал и помогала украинцам с билетами (хоть проезд был бесплатным, билет взять надо было, а многие польский не знают). Некоторых, кому некуда было идти, забирала к себе переночевать. Чем могла, тем помогала. Муж поддерживал: «Я здесь, ты там — мы справимся!»
«Когда я его похоронила, хотела сама пойти воевать»
Он вечером 14 марта отправил СМС, что у него всё в порядке. А утром 15-го его убили. Я не знаю, во сколько, но мне кажется, где-то в 3.30. Просто у нас всегда была такая связь. Знаете, вот у него что-то случится, а я сразу чувствую. Теперь я постоянно просыпаюсь в полчетвертого, и мне кажется, что это примерно время и произошло. Хотя, может, это нервы.
Из военкомата позвонили старшему сыну. Нам сказали, что был авиаудар. Потом когда-то, может, придут какие-то документы, будут известны подробности. Его сначала не могли вывезти из Сум, в Петриковку привезли утром 18 марта. Мы с младшим сыном только к этому времени смогли доехать из Польши. Я все время надеялась, что приеду и увижу не своего мужа, потому что при нем не было документов. И сын надеялся. Я говорила: «Пока не увижу тело — не поверю: он обещал вернуться живым, а он всегда был прав». Понимаю, такое обещание тяжело сдержать.
Мне отдали его телефон, вещи, но хотела осмотреть тело. Хоть смерть и меняет человека, но, когда с ним живешь 36 лет, знаешь каждый сантиметр, все шрамики, родинки, форму ушей, ногтей, рук. Сомнений не было — это Сергей.
Его хоронили в военной форме, всей организацией занимался старший сын, пока я была в дороге, да и не в состоянии — в какой-то прострации. Похороны были в Петриковке, кладбище недалеко от нашего дома. Я плохо все это помню. Знаю, что было много людей, но лица сливались. Ко мне подходили наши друзья, знакомые, некоторых я даже не знала.
Меня поддерживают подруги, мы говорим о Сергее, но я считаю, что смерть близкого человека каждый должен пережить сам. Безусловно, я очень горжусь своим мужем, его целеустремленностью, честностью, поступками. Мне очень жаль, что он погиб, но я им горжусь. Считаю, что он герой. К россиянам у меня огромная ненависть, я не желаю им ничего хорошего. Когда я его похоронила, хотела сама пойти воевать, если бы я была в состоянии, моложе лет на 10. Но понимала, что не возьмут — скажут: возраст, физически слабая, не выдержу даже бронежилет. Да и Сергей был бы категорически против.
Я до сих пор не научилась говорить о нем в прошедшем времени, это очень тяжело: все равно ощущаю, что где-то рядом. Я верю в жизнь после смерти, мы с ним люди верующие, хотя и в церковь не ходили: нам не нужен был посредник для общения с Богом. Я думаю, что его душа до 40 дней еще здесь. Где-то он тут есть, и, думаю, всегда будет с нами.
Муж для меня всегда был самым близким человеком. Сыновья выросли, родителей моих уже нет. Так что я лишилась самого близкого родственника, хоть и не кровного, но очень близкого мне по духу.
Мама офицера: «Сергей постоянно смеялся, никогда не был серьезным — разве что на работе»
Сергей Пантелюк — 24-летний украинский офицер, родом из села Бырловка Винницкой области. Был ранен 25 февраля в боях под Черниговом. Россияне попали в танк, где он находился со своим боевым товарищем. От полученных травм оба погибли. Сергей умер ночью в больнице, не приходя в сознание. В ту же ночь у мужчины родилась дочь, девочку назвали Миланой, как они с женой и хотели. О парне рассказывает его мама, Светлана Пантелюк. Перед беседой женщина пьет успокоительное — теперь для нее это привычное дело. Светлана с мужем во время нашего разговора гостили у невестки в Хмельницкой области. Лишь недавно им удалось увидеть маленькую внучку вживую. Раньше не могли: тело сына родители ждали почти месяц.
— Сергей постоянно смеялся, никогда не был серьезным — разве что на работе. Он, знаете, веселун. С четвертого класса занимался греко-римской борьбой — кандидат в мастера спорта, у него много медалей, кубков.
Сын семь лет учился на военного, он офицер. После школы мы с отцом решили отдать его в суворовское училище во Львове (Львовский государственный лицей с усиленной военно-физической подготовкой им. Героев Крут. — Прим. Ред.). Он не то что шустрый — он чересчур шустрый! Там ему понравилось, он больше ни в чем себя и не видел. Потом поступил в Академию сухопутных войск имени Петра Сагайдачного. Там познакомился со своей будущей женой: учился с ее старшими братьями, они сейчас оба тоже воюют. Он никогда ничего от нас не скрывал — сразу рассказал: «Все, у меня уже есть Настя. Жди невестку, привезу домой». Я очень радовалась, что у него появится семья, что он будет под присмотром.
Ему профессия военного нравилась. Он всегда говорил, что дела на огороде, по дому — это не для него. Для него спорт и служба.
После учебы он полгода прослужил в Гончаровском под Черниговом, там стояла его часть. Сережа был лейтенантом, командиром взвода первой отдельной танковой Северской бригады. Потом его отправили на Донбасс. Там он пробыл год и два месяца. На Сережиных похоронах священник вспоминал, как я к нему ездила. Я тогда сына не видела год, а наш батюшка был добровольцем, возил военным гуманитарную помощь, и я стала проситься к нему. Он женщину брать с собой в зону боевых действий не хотел, но я сказала: «Если не возьмете — уцеплюсь за машину». И мы вдвоем поехали в Марьинку к хлопцам. Их позиции были где-то в 800 метрах от ДНР — сын всегда говорил, что Донецк будет наш.
Он пехотинец, но танком управлял лучше, чем машиной. Никогда не сидел в кабинете, не прятался — везде был со своими ребятами. Как его хлопцы, так и он, никогда от них не отделялся, не хвастался, что офицер, на них ни разу не жаловался. В штаб ходил пешком, там километров пять было от их позиций.
«Сказал: „Я не крыса — прятаться не буду“»
Сережа умел везде руководить — и там, и дома (смеется). Хотя был самым молодым лейтенантом: у него во взводе воевали мужчины вдвое старше его, и по 45, и по 50 лет. Я даже не знаю, как у него получалось? Его все любили, понимаете.
Я не хочу хвалить сына, но его любили все! Помню, он еще в школе захотел заказать пиццу на весь класс, еще и учительнице отдельно — чтобы не ругалась (смеется). Вот такой он был. Его позывной — Артист, потому что он всегда смеялся и никогда не показывал, если на душе тяжело. Справедливый, прямолинейный, что думает, то и скажет, а ты с этим что хочешь то и делай. И с высшим начальством таким был.
Пока он был на Донбассе, я не боялась: он же у нас очень шустрый. Как мама, конечно, волновалась, особенно, когда новости посмотрю. Просила, чтобы он мне хотя бы раз в день звонил: надо было просто услышать голос. Насте звонил много раз — для родителей времени не было, а для нее находил (смеется).
Постоянно говорил, что у них там все хорошо. Хотя, когда они выходили с Донбасса, их чуть не убили: одна мина упала за ЗИЛом, ребята успели разбежаться и спрятаться, осколки машина приняла на себя, а вторая — уже в ЗИЛ. Некоторых парней контузило, одному ногу оторвало, но живы остались все. Сережа никогда не допускал гибели своих людей — всегда расставлял их на позициях так, чтобы избежать смертей.
В июле 2021-го он вернулся домой. Они с Настей снимали квартиру в Чернигове. Последний год жили вместе, а до этого четыре года встречались. Он купил машину, хотел заработать на свою квартиру. Вдвоем с Настей мечтали про семью. Они, знаете, одного поля ягоды: везде вместе, очень похожи характерами. Помню, когда узнал, что Настя беременна, сразу прислал мне фотографию теста. Вижу две полоски, а он пишет: «Все, станешь бабушкой!» Но вообще я буду Светой, а не бабушкой. Хочу, чтобы внучка так меня называла, потому что Сергей в шутку обращался ко мне «Пантелючка», по фамилии. Я видела, как сын радовался, что у них будет ребенок. Он очень хотел дочку, даже не знаю, почему так. Всегда говорил: «Буду любить свою принцессу».
29 октября прошлого года они с Настей поженились. Готовились к свадьбе, но я была после операции в онкобольнице, и сын решил, что просто распишутся. Их приезжали поздравлять сослуживцы.
Последний раз мы с ним виделись в конце января. Он приезжал, вещи из Чернигова привез, потому что собирался в апреле снова на Донбасс, а Настя хотела поехать к родителям.
Я обычно его никогда не провожала — уезжал, да и все: «Пока, Пантелючка, я поехал!» А в этот раз, знаете, он начал уходить, а я за ним. Мы очень долго стояли, разговаривали (плачет). Он рассказывал, что хотел переводиться в наш военкомат, когда закончится война [на Донбассе]. Мы с Настей просили его перевестись пораньше, он не соглашался: «А пацаны мои будут там? Я не крыса — прятаться не буду».
«Во сне видел свою смерть и не осознавал, но прощался со всеми нами»
Сергей знал, что начнется война. Такие темы обсуждал с отцом. Тот тоже пробыл на Донбассе больше года в 2015—2016-м, пошел, чтобы не забрали нашего старшего сына. Мне ничего не говорил.
Сергей во сне видел свою смерть за месяц до этого всего. Ночевал с другом на квартире и посреди ночи начал кричать. Когда проснулся, сказал: «Я видел, как меня расстреливают». Нам ничего не рассказывал, это мы уже потом узнали. Он, наверное, не осознавал, но прощался со всеми нами. Видимо, чувствовал. Обнимал всех, разговаривал не так, как обычно. Насте вот говорил: «Если со мной что-то случится, мои родители тебе будут помогать. Я тебя люблю. Ты сама не останешься». Говорил, а потом, как обычно, переводил в шутку. Но мы абсолютно не обращали на это внимания. Поняли уже, когда его не стало.
В конце февраля у Насти должны были быть роды, она поехала к родителям в Хмельницкую область. Где-то 22−23 февраля он отпросился из части на три дня, чтобы быть рядом с женой, хотел увидеть свою доченьку. Все забегал к ней в больницу и говорил: «Настя, роди уже, чтобы я увидел дочку. Скорее рожай, чтобы я ее увидел!»
24 февраля, в первый день войны, над нашим домом летали ракеты. Сережа позвонил отцу, сказал, что его вызывают: он же офицер, должен быть на службе. Поэтому, когда ввели военное положение, забежал поцеловать жену, сел в машину и поехал в Чернигов, в часть. По пути под Киевом позвонил мне спросить, поеду ли я к Насте в роддом.
25 февраля мы с мужем выехали к невестке. Ночью мы с Сережей еще переписывались, я написала: «Держись, мы с тобой, будь осторожен». Но это сообщение он уже не прочитал — не знаю, может, интернета не было или времени.
Когда уже доехали до Хмельницкого, написала Настя, сказала, что Кристина, девушка друга Сережи и командира его роты, нашла его в больнице. Нас часть не уведомила, что он получил ранение. Мы сами выяснили, где он.
«В 3.20, когда Сережа умер, у него родилась дочь»
Сын даже тут под Черниговом прикрывал свой взвод. Они защищались под Равнопольем, там со стороны Беларуси шли российские войска. Сутки отбивались, держали дорогу на Чернигов, высаживались десантники (их всех они перебили), были 50 или 60 танков. Они с Сергеем Телушковым на танке стояли первыми, когда в них попали, Телушков умер сразу. Они с Кристиной даже не успели расписаться, она тоже сейчас беременна.
Наш Сережа еще немного пожил: он получил осколочное ранение ног, повредило артерию. Хлопцы, которые остались живы, рассказали, что он сильно кричал от боли. В больницу его привезли уже в состоянии клинической смерти. Нас к нему в Чернигов никто не пропустил.
Врачи сделали ему операцию, в полвторого ночи сказали, что уже второй раз запустили сердце. Я тогда думала: значит, сын выживет.
Около четырех утра нам позвонила Настя: «У меня уже есть дочка, поздравляйте! Родилась в 3:20». А в 6:30 был звонок от врачей из Чернигова — сказали, что в то же время, в 3:20, нашего сына не стало. Сережа так и не увидел свою принцессу.
Мы с мужем в ту ночь не спали. Я даже не помню, что чувствовала в тот момент, — плакала, да и все. Не знали, как рассказать Насте: она же кормящая. Ей сообщили врачи: начали с чего-то отвлеченного, дали таблетку. У меня до сих пор состояние такое, знаете, не понимаешь, где живешь, что делаешь. Если бы не успокоительное, Настя с Миланой, я не знаю, что делала бы.
Сергея похоронить мы смогли только через месяц: вокруг Чернигова стояли российские войска, часть не спешила делать документы. Не было кому вывезти его… Каждый день мы делали по сто звонков, я стучала во все двери, чтобы сохранили сына. Я должна была его увидеть!
«Теперь пожалела, что отправила его в суворовское»
Сережу привезли в деревню 23 марта. Людей предупредили, что приедут где-то с 21 до 23 часов. Все выстроились в живой коридор, мерзли, но ждали. Назавтра были похороны, пришло больше тысячи человек — конца и края этим людям не было. Сослуживцы из-под Чернигова не смогли приехать — всю дорогу его несли хлопцы из нашего военкомата. Настя на похороны не приезжала — были ее родные. Мы ей не разрешили: у нее ребенок маленький, дорога долгая.
Люди благодарили меня за сына-героя. Это сейчас я горжусь, что у меня такой сын, а тогда о какой гордости можно говорить, если я его хоронила?! Одна боль. Мне ничего от государства не нужно. Лучше бы он был живой, рядом с ребенком, с женой.
Я теперь пожалела, что отправила его в суворовское. Но знаю, что, даже если бы он не был офицером, не сидел бы дома, когда в стране война. Он никогда не понимал тех, кто прячется. У него почти все друзья военные. Они все мстят друг за друга, за то, что так убивают наш украинский народ.
У нас в Бырловской школе поставили фотографию Сергея. А в селе как раз были переселенцы из Чернигова. Они ходили по школе, остановились около этого фото и упали на колени: узнали Сергея. Оказалось, когда переселенцы уезжали из области, видели его, их рота пропустила машину: «Вы уезжайте, а мы будем их держать, сколько сможем».
Мы с мужем внучку не по видео, а вживую увидели вот несколько дней назад. Не могли ехать, пока Сергея не похороним, потом дождались 40 дней. Невестке, конечно, тяжело. Мы с ней скучаем по Сергею, то поговорим, то поплачем, постоянно смотрим видео, где он есть. Еще не знаем, как будем жить дальше.
Милана очень похожа на Сережу: пальцы, носик, губки, глазки, волосы темные, как у него, — всё! Она и смеется у нас много, как папа. А дед (отец Сергея. — Прим. Ред.) очень гордится, что у нее уши такие же, как у них с Сергеем. Будем внучку скоро крестить там, где ее папа родился.
У ребенка будет день рождения в день, когда умер отец — один день и одно время. Мы еще не знаем, как будем поступать, по чуть-чуть Настя будет рассказывать ей, показывать фотографии. В первый год, наверное, сначала проведем поминки, а на следующий день отпразднуем Миланкин праздник…
На следующей неделе поедем на то место, где сын погиб. Я такая мама, что мне надо знать всё. У нас в селе хотят улицу назвать именем Сергея Пантелюка, в центре — памятник ему поставить. Но мы еще не осознаем, что он погиб. Для на нас Сергей на работе. Он просто на работе…