3 мая мариупольский фотограф и актер Евгений Сосновский опубликовал в Facebook пост с дневником 8-летнего мальчика, который написал, что у него «выдрано мясо на руке», умерло «две собаки» и «бабушка Галя», а также «любимый город Мариуполь». Русская служба «Радио Свобода» узнала историю, которая стоит за появлением этого дневника.
Мальчик до сих пор находится в Мариуполе, поэтому из соображений его безопасности и безопасности его семьи издание не публикует имя ребенка или его фотографии. При обстреле, в результате которого он получил тяжелые травмы, были также ранены его мать и сестра.
Мальчик и его семья — родственники Евгения Сосновского. Он провел рядом с ними практически все время с начала войны. В интервью «Радио Свобода» Евгений Сосновский рассказал, что ребенок был ранен во время российского удара по заводу «Азовсталь». Ребенок и его родные живут в частном секторе неподалеку от предприятия.
«Снаряды, выпущенные по „Азовстали“, летали прямо над нами, но иногда падали и на жилые дома. Бабушка — это на самом деле наша соседка. Они с мальчиком очень дружили. Она умерла своей смертью, хотя, конечно, война все это ускорила. А собаки — да, одну при обстреле посекло осколком прямо в комнате, а тело второй я потом нашел под завалами», — рассказывает Евгений Сосновский.
До войны Сосновский работал в IT-сфере, а в свободное время увлекался фотографией и играл в самодеятельном театре. За 4 дня до российского вторжения в Украину он анонсировал на 25 марта премьеру нового спектакля. Жизнь распорядилась по-другому. Евгений Сосновский не уехал из Мариуполя до начала российского вторжения, потому что не верил, что хорошо укрепленный город займут российские войска. Кроме того, его мама не могла ходить, а инвалидной коляски не было.
После начала войны Сосновский трижды пытался покинуть Мариуполь, но все три попытки заканчивались ничем. Лишь на четвертый раз ему удалось попасть на контролируемую Украиной территорию — обошлось даже без справок о «фильтрации», которые требуют предъявлять на блокпостах российские военные. Впрочем, говорит Сосновский, такие справки уже продаются за несколько сотен долларов.
Сын Евгения Сосновского со своей семьей смог эвакуироваться из Мариуполя 16 марта. Об этом Сосновский узнал сильно позже — когда смог воспользоваться перерывом в обстрелах и пешком дойти до его дома, где соседи рассказали ему радостную новость. Никакой связи с сыном у него не было. Сам сын тоже долгое время ничего не знал о судьбе родителей, пока в Мариуполе худо-бедно не заработал оператор сотовой связи самопровозглашенной Донецкой народной республики.
«Радио Свобода» поговорило с Евгением Сосновским. Вот фрагменты его рассказа, проиллюстрированные снимками, которые Евгений смог спасти, спрятав свою единственную уцелевшую камеру от сотрудников «МГБ ДНР».
Как жизнь в Мариуполе превратилась в ад
«Еще несколько дней после того, как началась война, в городе был свет, связь, вода. Потом на один день свет пропал, потом его восстановили, а потом уже отключили окончательно. В течение двух месяцев мы не видели ни одной светящейся лампочки и ни одной капли воды из крана. Когда в самом начале объявили эвакуацию, когда еще ходили поезда, я, честно говоря, почему-то не верил, что Мариуполь может быть занят российскими войсками. Я знал, что это серьезный укрепрайон, что он охраняется серьезно, что к войне здесь все готово. Единственное, что я не учел, — в Мариуполе не было закрыто небо. Украинская артиллерия, расположенная на „Азовстали“, долгое время не позволяла российским боевикам войти в город, но когда начала работать российская авиация, стало намного сложнее. Именно ракетные удары авиации и бомбежки решили ситуацию в пользу российских войск. 16 марта, буквально за 20 минут до того, как была сброшена бомба на Драмтеатр, мы с женой были там. Рядом с театром шла обычная нормальная жизнь, работала полевая кухня, стояла цистерна, с которой раздавали воду. У меня и мысли не было, что по нему могут нанести удар. Мы знали, что там находится огромное количество людей, там были люди из окрестных сел, таких, как Сартана, с левого берега, из микрорайона Восточный. Обычные мариупольские жители.
Проблема в том, что у моей жены лежачая мама. На тот момент у нас даже не было инвалидной коляски. Дома она еще передвигалась маленькими шажками по комнате, но в основном все время лежала. Когда все эти события стали развиваться, она даже перестала вставать: было холодно, и она все время проводила в кровати под огромным количеством одеял. Все мышцы атрофировались, даже чуть-чуть ходить она уже не могла. Потом уже, в марте, у нас появилась коляска: наши соседи, в дом которых попал снаряд, уехали и оставили нам свою инвалидную коляску, которая и помогла нам потом эвакуироваться из Мариуполя».
Обычный день в Мариуполе
«Мы с женой жили неподалеку от дома ее мамы, в многоквартирном доме. Туда мы только приходили ночевать. Там нам особо ничего не нужно было, ни света, ничего. Часов в 5 вечера пришли, легли спать, утром встали и пошли опять к маме, в частный сектор. Там наш день сводился к тому, что надо было нарубить дров, чтобы развести костер, нужно было найти воду, сходить на родник. В бочки набирали дождевую воду — руки помыть, посуду. С электричеством было сложнее. К счастью, у нас была лампа, к которой при покупке прилагалась маленькая солнечная батарея, которая позволяла эту лампу заряжать. От этой лампы потом даже можно было немного зарядить мобильный телефон.
Правда, довольно долго в этом не было никакой необходимости, потому что никакой связи не было: украинские операторы уже не работали, а оператора „ДНР“ под названием „Феникс“ еще не было. Только во второй половине марта мы смогли купить фениксовскую сим-карту и с ее помощью впервые дозвонились до наших детей. Так они узнали, что мы живы. 20 марта многоквартирный дом, в котором мы жили и куда ходили ночевать, полностью сгорел. Остались только стены, не уцелело ни одной квартиры. Фотография нашего сгоревшего дома попалась сыну где-то в интернете, естественно, они очень сильно переживали. Они видели, что нашего дома больше нет, а что с их родителями — не знали».
Как Евгений Сосновский чуть не погиб, а мальчик, написавший «мариупольский дневник», был ранен
«Мама моей жены жила неподалеку в частном секторе, в доме, который имел общий двор еще с двумя домами. Это дом ее сына, и дом, в котором жила дочь сына со своими двумя детьми. Три домика небольших было, у каждой семьи свой. Обстрелы шли постоянно, а находилось все это в непосредственной близости от „Азовстали“. Как летят ракеты с самолетов на „Азовсталь“, громадные столбы дыма от взрывов, огонь — все это мы видели своими глазами. Увы, снаряды летели не только на „Азовсталь“, но и в те дома, где жили мы. Один из таких снарядов в самом начале обстрелов прилетел в соседний двор, на огород. Я побежал в дом, узнать, там ли моя жена. Мама ее говорит: „Нет, ее здесь нет“. Я хотел выскочить на улицу, чтобы найти ее, и в этот момент, когда я только вышел из комнаты матери на веранду, в веранду влетает снаряд. Он разорвался буквально в метре от меня. Веранду всю разносит вдребезги, стены падают, камни, доски, все обсыпается, меня заваливает балками, шифером, все это валится на меня.
Я уже мысленно попрощался с жизнью, но оказалось, что поспешил. Руки шевелятся, ноги шевелятся. Я начал потихоньку разгребать камни и увидел маленький лучик света. Начал разгребать дальше и в конце концов смог выбраться наружу. Вокруг стоял столб какой-то желтой пыли и очень неприятный запах. Я ничего не слышал, все было, как в тумане. Я увидел силуэт второго дома, в котором обычно прятались при обстреле брат жены со своей семьей. Я пошел туда, они действительно были там и очень обрадовались, когда меня увидели. Они что-то мне кричат, а я ничего не слышу. Меня контузило, и я почти оглох. Даже сейчас слух еще вернулся ко мне не полностью».
Это был настоящий ужас. У 8-летнего мальчика на спине громадная рана, нет кожи, нет куска мяса. У девочки рассечена голова
«В следующий раз, когда начался очередной обстрел „Азовстали“, все закончилось не так хорошо. 17 марта мы с женой утром тоже собирались идти к ее маме из нашего многоквартирного дома. Раздается стук в дверь, мы открываем, на пороге стоит наша племянница со своими детьми. Вся в пыли, дети тоже в пыли, в крови. „Нас обстреляли, мы ранены“. Мы, конечно, были в шоке. Начали смотреть их раны. Это был настоящий ужас. У 8-летнего мальчика на спине громадная рана, нет кожи, нет куска мяса. У девочки рассечена голова. У женщины тоже на руке глубокая рваная рана. Из ноги хлещет кровь, но она была в таком шоке, что даже сама не знала, что у нее еще и две раны на ноге.
Не знаю, как она вела двух детей под обстрелом к нам, но она это сделала. Мы с женой как могли промыли эти раны. Тогда у нас во дворе еще стояли украинские военные. Я подбежал к одному, говорю: „Ребят, соедините нас пожалуйста, у вас есть рации какие-то, мне нужен Красный Крест, врач какой-то, сильно ранены дети, женщина“. Они сказали, что у них никакой связи с Красным Крестом нет, с этим они помочь не могут. Дали какой-то бинт и обезболивающее. Лечить нам с женой раненых деток и их маму пришлось самим. Соседи дали еще немного бинта, перекись водорода. Мы очень боялись, чтобы не было заражения, все время мерили температуру, слава богу, этого нам избежать удалось. Детям было очень больно, особенно мальчику: спина была очень сильно повреждена, он не мог двинуться, он все время говорил „мне больно, мне больно“. Их мама тоже героически терпела все свои боли, она с трудом передвигалась, мы дали ей две палки, с их помощью она могла по комнате маленькими шажками ходить.
На какое-то время они остались жить у нас в многоквартирном доме. Через два дня, 20 марта, начался очередной обстрел. Мы все спрятались в коридоре. Мы слышали, что снаряды уже начали попадать прямо в наш дом, потому что он весь трясся от взрывов. Загорелась одна из квартир, началась паника, люди говорят „давайте уходить из дома“, кто-то говорит „давайте попробуем тушить“. В этот момент в подъезд врывается группа чеченцев. Стали кричать: „Сейчас же уходите отсюда“. Не давали ничего собрать. У нас у двери стояли какие-то вещи, документы, которые мы приготовили на случай эвакуации, но ни одежды, ни еды мы толком не смогли взять. Нас просто выгнали из квартиры, двух раненых детей и их маму, и нас с женой. Без единой крошки хлеба, с двумя термосами теплой воды, мы вышли из квартиры и пошли искать, где нам дальше жить.
Нашли место в подвале соседнего дома. Далеко мы уйти не могли, женщина передвигаться особо не могла. Другие жильцы пошли подальше, в более спокойный район, а мы поселились в подвале дома, который находился рядом с нашим. Там мы провели следующие две недели».
Жизнь в подвале
«Только мы зашли в подвал, час прошел, может, даже меньше, мы услышали на улице страшные женские крики: „Зачем они вышли, зачем они вышли!“ Мы поняли, что произошло что-то страшное. Случилось вот что: молодой парень выскочил на улицу посмотреть, какой горит этаж. Было попадание в тот дом, где мы сидели в подвале, и он выскочил, чтобы посмотреть, куда именно попал снаряд, чтобы попробовать потушить пожар, или еще зачем-то. В этот момент его убивает снайпер. Молодой парень, Денис Медведев. Его отец, Андрей Медведев, еще не зная, что сын убит, кинулся к нему, пытался помочь. В эту секунду отца убивают тоже. Буквально в нескольких шагах от входа в дом они оба были убиты снайпером. Там они пролежали неделю, или может быть даже больше. Осталась мать этого парня, жена Андрея, осталась девушка Лера, жена Дениса, и их маленькая дочка, годовалая Каролинка. Они потом тоже жили вместе с нами в подвале, потому что у них была квартира наверху, на 9-м этаже, там уже жить было невозможно. Сейчас у них все в порядке: им удалось выехать через Россию в Прибалтику, и сейчас они в полной безопасности.
Раненому 8-летнему мальчику, который написал дневник, мы в подвале продолжали делать перевязки — нашли какие-то старые простыни для этого. Жильцы дома нам даже предоставили для этого маленькую комнатку на первом этаже, мы ходили туда делать перевязки. Каждое снятие этих „бинтов“ было для малыша страшной болью, да и для его мамы тоже. Она терпела, но ребенку терпеть было очень сложно, он плакал, кричал. Бинты присыхали, мы их размачивали. В конце концов раны потихоньку начали заживать. Сейчас, когда я уезжал, они уже выглядели нормально, мальчик больше не кричит от боли, а его мама снова может ходить».
В тот же день мы его не смогли похоронить. Смогли только через день, похоронили в огороде
«Где-то через неделю после того, как мы попали в подвал, мама этой женщины пришла к нам и сказала, что брат моей жены умер. Во время того обстрела, когда они получили ранения, они прятались в ванной комнате. Они смогли выбраться и прийти к нам, а его завалило, переломало ему ноги, была очень сильная потеря крови, помочь ему было невозможно. К тем домам из-за обстрелов даже невозможно было пройти. В тот же день мы его не смогли похоронить. Смогли сделать это только через день, похоронили его в огороде.
К сожалению, эвакуироваться мама детей отказалась. Она переживает, что в Украине не сможет обеспечить себя и детей финансово, снимать квартиру, одеть их. А в Мариуполе, по ее словам, у нее хотя бы остался наполовину разрушенный дом. Мы сейчас пытаемся ее уговорить. Я, приехав в Киев, вижу своими глазами, сколько заботы здесь уделяют переселенцам, особенно переселенцам с детьми. Я уверен, что и их семье обязательно помогут.
Через несколько недель мы решили, что из подвала вернемся в частный сектор. Там уже к тому моменту обстрелы немного затихли, продолжались уже только обстрелы непосредственно „Азовстали“. Все это летало над нами, но хотя бы уже не прилетало в наши дома. Я попытался хотя бы частично восстановить один из трех домов: частично починил крышу, стойки разбитые, балки все эти, которые были посечены осколками. В общем, дом стал „частично пригодным“ для житья, хотя бы не протекал во время дождя».
О чеченцах в Мариуполе
«После того, как те чеченцы выгнали нас из квартиры на улицу, мне приходилось сталкиваться с ними еще не раз. Были и довольно-таки жесткие столкновения. Когда мы с детьми оказались в подвале, у нас не было еды — мы ведь не успели ничего взять из квартиры, а той ночью она сгорела вместе со всем домом. Мы жили на первом этаже, у нас был свой небольшой подвал, в котором хранились небольшие запасы продуктов. Туда же я спрятал ценные вещи: монитор, свои фотоаппараты. Я пошел туда, чтобы проверить, не уцелело ли что-то, но в подвале тоже все выгорело. Банки с вареньем, закатки какие-то — все просто сплавилось от высокой температуры в одну массу. Я понял, что мы остались без еды.
Я вернулся в подвал соседнего дома, где мы провели ночь. Как я уже говорил, многие оттуда ушли в более безопасный район. Я прошел по подвалу и нашел маленький кусочек масла, который от кого-то остался. Потом вышел на улицу, а из разбитого балкона высыпались чьи-то грецкие орехи. Я наколол этих орехов, и мы смогли первый раз за день покормить детей — на ложечке масло сливочное и кусочек орешка».
Я взял эти конфетки, поднимаюсь — на меня наставлено дуло автомата
«Потом я решил, что надо что-то еще поискать, и пошел вверх по проспекту. Там у нас раньше была семейная пекарня, где мы раньше покупали булочки и хлеб. Она, естественно, уже была разбита, все там было разбомблено. Я увидел через разбитую дверь, что на полу в пекарне лежат какие-то конфетки. Пролез туда, нагнулся, взял эти конфетки, поднимаюсь — на меня наставлено дуло автомата. Чеченцы, пять человек где-то, говорили с акцентом. Команда: „Бегом ко мне! Что ты здесь делаешь?“ Я говорю: „Ищу еду, у меня в подвале дети, их нечем кормить“. Их это не особо волновало, мне приказали раздеться, хотя было довольно холодно, осмотрели, нет ли на мне следов каких-то от бронежилета, или еще каких-то следов, что я военный. „Ладно, одевайся, и бегом отсюда, чтобы мы тебя больше не видели!“ Я пошел дальше, а там рядом была еще одна крохотная квартирка, которую бабушка моей жены ей оставила, там никто не жил, но я подумал, что там может быть вода и что-нибудь поесть. Квартира на тот момент была еще целая, сейчас ее уже тоже нет. Я взял там половину баклажки воды и пошел в подвал, по параллельной улице, чтобы снова не встретиться с чеченцами. На этой улице тоже оказался патруль. Снова крик: „Стой! Бегом сюда!“ Опять то же самое: „Что ты здесь делаешь, здесь ходить нельзя, у нас приказ стрелять без предупреждения“. Я объяснил, что меня только что проверяли, в итоге они согласились посмотреть только руки. Сказали: „Иди быстро отсюда и больше не появляйся, если что — скажи, что Сейфуллах тебя проверил“.
Потом я так и выискивал по крупицам еду. Нашел где-то полбанки тушенки. Дети были счастливы, слопали ее за обе щеки, хотя она была холодная. На второй или на третий день соседи, которые увидели, что нам нечего есть, стали приносить нам еду — то тарелку супа горячего, то каши. А потом во дворе, где мы раньше жили, открылась полевая кухня, но уже российская. Я был вынужден в какой-то мере переступить через себя и, несмотря на все чувства, который испытывал к этим „освободителям“, пошел к ним. Когда я сказал, что мне надо детей кормить, повар — не знаю, он такой, из адекватных был — дал сгущенки, тушенку, пачку печенья. Так мы еще питались несколько дней, а потом уже обратно пошли жить в частный сектор. Там у нас были запасы, крупы какие-то, так что больше выискивать таким образом еду нам не приходилось».
Безуспешные попытки эвакуации
«В какой-то момент мы нашли старый радиоприемник и стали ловить украинское радио. В один из дней жена услышала, что объявлена эвакуация от торгового центра „Порт Сити“ — мол, приходите, будут автобусы. У нас уже все было готово и собрано. Мы попросили соседа, у которого была машина, погрузили коляску и бабушку, и он отвез нас в „Порт Сити“ — это немного в другом конце города, пешком мы туда добраться не могли. На точке, которая была объявлена для сбора, мы простояли до 7 вечера. Было очень холодно, сильный ветер, бабушку закутывали, как могли, но никакие автобусы так и не пришли. Возвращаться назад в частный сектор мы уже не стали. Неподалеку от „Порт Сити“, где-то в километре, была квартира моей сестры, которая на тот момент уже выехала из города. Перед выездом она сказала, что у соседки есть ключ, и если понадобится, можно пожить у нее. Мы туда добрались с коляской своим ходом, правда, это был 8-й этаж, но молодой парень, сосед, помог нам занести бабушку на руках — лифт по понятным причинам не работал. Там мы переночевали, а на следующий день была объявлена новая эвакуация с того же места.
Мы снова своим ходом без машины добрались до „Порт Сити“ и опять простояли там весь день. В этот день не было ветра, но был сильный дождь. Мы все намокли, но никаких автобусов снова не было. Мокрые, мы опять ни с чем вернулись в квартиру моей сестры. На следующий день мы никуда не ходили, а потом, через день, снова объявляют эвакуацию, якобы уже на 100%, что будет с 10 до 12 посадка, все приходите и говорите другим. Мы опять кинулись туда, но никаких автобусов снова не появилось».
Чтобы пройти «фильтрацию», можно было заплатить 100−200 долларов
«В конце концов мы решили, что будем пытаться выбираться из Мариуполя частным образом. Нам предложили найти водителя, который согласится нас отвезти, предложили несколько вариантов. Один водитель просил очень много, но проблема была даже не в этом — в тот момент у нас уже была связь с детьми, и они готовы были это оплатить. Проблема была в том, что этот водитель требовал справки о „фильтрации“, а чтобы пройти „фильтрацию“, нужно было время — или можно было дополнительно заплатить 100 или 200 долларов. Об этом нам рассказали те люди, которые уже покупали эти справки, чтобы эвакуироваться. Говорят, что эти справки нужны еще и для того, чтобы можно было потом вернуться. Так или иначе, потом нашелся человек, знакомый наших родственников, который согласился нас отвезти практически бесплатно. 30 апреля, в субботу, мы с ним выехали из Мариуполя.
Дорога была тяжелой, большое количество российских блокпостов. На каждом посту проверяли документы, открывали багажник. Тем не менее мы проехали Пологи (оккупированный Россией город в Запорожской области), ехали уже на Орехов. Орехов на тот момент был уже украинской территорией, да и сейчас ей является. Но в Орехов нас уже не пустили, потому что там были боевые действия, сказали ехать на Токмак (также оккупированный Россией город в Запорожье).
Хорошо, что в этой части Запорожской области уже работала украинская сотовая связь. Мы смогли связаться с нашей дочкой, она нас скоординировала — оказалось, что в Токмаке есть замечательное место для переселенцев, церковь на улице Шевченко, 8, откуда формируются колонны на эвакуацию. Там нас приняли замечательно. Первый раз за два месяца мы увидели светящуюся лампочку. Первый раз за два месяца из крана текла вода. Это было как чудо какое-то. Нас накормили, предоставили место, где можно было поспать.
Через день объявляют очередную эвакуацию, уже на выезде из Токмака. Это должны были быть автобусы ООН, которые забирали людей с „Азовстали“. На точке сбора мы прождали весь день, снова промокли, но потом узнали, что эта колонна даже не выехала из Мариуполя. На следующее утро нам сказали, что едет колонна из маршруток, за деньги, и с ней мы выехали из Токмака на следующее утро, в 7 утра. Тоже была тяжелая дорога, постоянные проверки, особенно тяжело проверяли молодых ребят. Мы ехали целый день, добрались до последнего российского блокпоста, где была самая тщательная проверка. Когда должна была подойти наша очередь на проверку, появилась та самая колонна ООН с „Азовстали“. В ней было огромное количество автобусов, 50 или 60, но только первые пять из них были наполнены людьми. Это произошло потому, что российские власти или власти „ДНР“ не разрешили им брать людей по пути — а только в Бердянске на трассе их ждали больше 2 тысяч человек.
В итоге этот блокпост закрыли на проверку этих автобусов, а нас отправили на другой. Женщины рыдали, они думали, что нас отправляют обратно в Токмак, когда Украина была уже так близко. Нам повезло: на другом блокпосту, в Васильевке, нас пропустили даже без особого досмотра, потому что было уже очень поздно. Мы спрашиваем водителя: „Это последний блокпост?“ Он говорит: „Не знаю“. И тогда я увидел металлическую мачту такую, на пригорке впереди, а на ней украинский флаг. Потом мы уже увидели украинский блокпост, украинских солдат. Совершенно другие лица, совершенно другое выражение, другое поведение. Абсолютно другие люди по сравнению с теми, которых мы встречали еще за полчаса до этого. Счастью людей, которые сидели в автобусе, не было предела. Я до сих пор помню мальчишку, который сидел впереди меня. Он радостно кричал маме: „Мама, мама, солдат мне помахал!“ Потом нас привезли в Запорожье, в центр помощи переселенцам, где тоже все было прекрасно организовано, дали вещи, распределили нас в гостиницу, и оттуда мы уже приехали в Киев».
О коллаборантах
«Есть такие, конечно, есть. Был один, который пытался меня сдать „МГБ ДНР“, когда мы жили в подвале. Это был жилец дома, где был расположен подвал. Еще в самом начале обстрелов, когда МГБ делало „обход“, он не преминул им сообщить обо мне. Подзывает меня: „Евгений, подойди, тут с тобой хотят поговорить“. Я подошел, там стояли до зубов вооруженные МГБшники с довольно суровым видом и намерениями. Начали довольно жесткий опрос: „Давай, рассказывай, что ты тут снимал“. Я объяснил, что ничего особенно не снимал, чисто для истории снимал, как люди костры разводят, и так далее, а то, что снимал, — все сгорело в том подвале, который был в нашем доме, вместе с фотоаппаратами. Они не поверили, сказали: „Врешь!“ Я предложил им самим пойти посмотреть на два горевших фотоаппарата, которые там действительно лежали. Ну, а то, что третий фотоаппарат был со мной в подвале соседнего дома, где мы обустроились, я им говорить не стал. В общем, кое-как они поверили мне. Спросили: „Вам чеченцы головы не резали?“ Я говорю: „Нет, слава Богу!“ Отвечают: „А мы будем резать“. Товарищ, который хотел заработать на мне „очки“, получил свое в тот же день. Эти же МГБшники отлупили его по полной. Им не понравилось, что он хотел их руками „отжать“ квартиру своего соседа.
Были и такие люди, которые, когда по городу пошла колонна российских танков, махали им ручками. Из окна своего разбитого дома машут и кричат „Слава России!“, хотя Россия же их дом и разрушила. Большинство из тех, кто сейчас остался в Мариуполе, — это люди, которых новый порядок устраивает, хотя есть и те, кто пока не смог эвакуироваться в Украину. В Россию при этом эвакуироваться все это время было довольно просто: часто ходили автобусы на Ростов, на Донецк, на Докучаевск. Там люди уже проходили „фильтрацию“. Выехать в том направлении особых проблем не было».