Поддержать команду Зеркала
Беларусы на войне
  1. Зеленский объяснил, зачем Украине нужна Курская область
  2. «Зеркало» получило подтверждение смерти политзаключенного в могилевской колонии
  3. Лукашенко идет на выборы вместе со своим фан-клубом. Собрали заявления «конкурентов» политика о нем самом — выглядит это комично
  4. «Впервые такая кусачая цена». Чиновники 1 ноября «парализовали» работу такси: пассажиры и водители — о том, как пережили этот день
  5. «Вясна»: На заводе в Хойниках задержали около 20 человек
  6. Упавшие деревья, поврежденные авто и нарушение электроснабжения: спасатели рассказали о последствиях непогоды 1 ноября
  7. Власти хотят ввести изменения по транспортному налогу
  8. ISW: Солдаты, которых Северная Корея отправила в Украину, это недельная норма потерь России


На прошлой неделе Александр Лукашенко анонсировал возможную амнистию ко Дню народного единства, который будут отмечать 17 сентября. Генеральный прокурор Андрей Швед заявил, что на свободу выйдут «от 8 тысяч человек». Среди них и те, кто осужден по политическим статьям. «Зеркало» поговорило с теперь уже бывшими политзаключенными о том, как они восприняли эту новость.

Снимок используется в качестве иллюстрации. Фото: Reuters

По словам генпрокурора Андрея Шведа, люди, «связанные с экстремизмом, которые посягнули на наше государство, которые подняли руку на правоохранителей» могут выйти на свободу только при следующих условиях: они должны раскаяться, осознать вину и обратиться к Александру Лукашенко с просьбой о помиловании.

«Не было такого, что ты крыса, убегаешь. Наоборот, говорили: „Возможность есть — беги“»

Александр (имя изменено) был осужден на «химию». Он стал одним из тех, кого в 2021 году помиловал Александр Лукашенко.

— Думаю, причина объявленной амнистии — санкции. Давление стало настолько сильным, что власть поняла: нужно людей выпускать, — рассуждает собеседник. — По обещаниям, выйдет часть политических, а будет так или нет, я не отвечу. Списывался со знакомыми, которые еще на «химии», они говорят: «Слухи ходят, но никто ничего не знает». Люди надеются. Надежда, она ведь всегда есть.

— Вам для того, чтобы выйти, пришлось написать прошение о помиловании на имя Александра Лукашенко и признать вину. Сложно ли было это сделать?

— Двоякое чувство. С одной стороны несложно, потому что моя вина была доказана и смысла упираться у меня не оставалось (Александра судили за комментарии. — Прим. ред.). С другой — моя вина не настолько тяжелая, чтобы просить меня извинить. Плюс обращаться нужно было по сути к человеку, который меня посадил. Это немного унизительно. Но дома ждали дети, а значит, я не мог позволить себе не использовать этот шанс.

— С каким мыслями живете после освобождения?

— Понимаю, что пошел на это ради детей. Но с другой стороны: парни [с которыми был на «химии»] там, а я здесь. Есть угрызение, что мне повезло, а им не очень. Пытаюсь помогать им как могу. Узнаю, что нужно, отправляю посылки.

— А как общество и другие политзаключенные отнеслись к вашему выбору?

 — Они знают мою историю, поэтому сказали: «Уцекай». Не было такого, что ты крыса, убегаешь. Наоборот, говорили: «Возможность есть — беги». Окружающие реагируют проще, чем я сам это переживаю.

— Как ваши знакомые на «химии» относятся к приближающейся амнистии?

— Тем, кто признал вину или у кого она доказана, проще. Тем, кто не признал, сложнее, ведь чтобы выйти, понадобится это сделать. Людям приходится договариваться с собой. Плюс это происходит в ситуации, когда они не знают, выпустят их в итоге или нет. Никто особо не обнадеживается. А вообще, все индивидуально. У меня есть знакомый, которому осталось два месяца. Когда я у него спросил, будет ли он что-то делать в связи с амнистией, он ответил: «Нет, лучше отсижу и выйду со спокойной душой». А есть ребята, у которых сроки значительно больше, а дома ждут семьи. Как им поступить? Решили признать вину, хотя раньше этого не делали. Никто не хочет быть не на свободе.

— Есть у них мысли, что все было зря?

— Нет. Ни у кого, с кем я общаюсь, таких мыслей нет.

— Как вы относитесь к упрекам в сторону демсил, что им нужно делать больше, чтобы все политзаключенные поскорее вышли на свободу?

— Мне кажется, они и так делают, что могут. Если бы они могли больше, сделали бы. Это же в их интересах. Но все получается, как есть. Ребята говорят: не думали, что все настолько затянется и людям столько придется сидеть, но никто никого не упрекает. Однако факт остается фактом, люди сидят.

«После суда мне оставалось немного. Это была не та цена, за которую я бы согласился предать совесть»

Суд приговорил Виталия (имя изменено) к двум годам «химии». Мужчина отбыл весь срок.

Фото: Reuters
Снимок используется в качестве иллюстрации. Фото: Reuters

— Думаю, причин, почему в стране решили провести амнистию, несколько, — рассуждает Виталий. — Для меня эта новость идет в связке с событиями в Казахстане. Сначала Токаев объявил, что собирается амнистировать участников январских событий. Совершил акт примирения. Многие в моем окружении тогда стали говорить: «Ничего себе». Возможно, эта ситуация подтолкнула и наши власти к похожей идее. Все-таки в нашем обществе все еще сохраняется серьезный кризис. И с ним необходимо что-то делать. Может быть, через такие небольшие уступки власть хочет начать примирять людей. Плюс приближалось 17 сентября.

В свое время мне тоже намекали, что было бы неплохо написать прошение о помиловании, но так как конкретного предложения не поступало, серьезно эту ситуацию я не рассматривал. К тому же, я в принципе не признавал вину ни на суде, ни позже.

Думаю, когда возникает такое предложение, перед человеком сразу же появляются условные весы. На одну чашу ты кладешь срок, который тебе остался, и последствия, что тебя ждут, а на другую совесть. Полагаю, если бы мне маячило, например, плюс-минус пять лет и мне сказали «Напиши — и выходишь», я бы подумал. Все-таки у меня семья, родители, и я отвечаю не только за себя, но и за них. Но после суда мне оставалось немного. Это была не та цена, за которую я бы согласился предать совесть.

Хотя я прекрасно понимаю тех, кто пошел бы на это. Ведь неизвестно, какие у них обстоятельства. Все очень индивидуально.

— Из вашего опыта, как другие люди и сокамерники относятся к тем, кто соглашается написать прошение о помиловании и признать вину, чтобы выйти на волю?

— Мне кажется, таких людей не будут воспринимать исключительно положительно. Я слышал упреки в их сторону. Например, в отношении тех, кто в прошлом году вышел перед 17 сентября. Кто-то из них потом появлялся в офисе Воскресенского. Их это явно не красило. К тому же, были вопросы, а почему освободились именно они, ведь прошение тогда писали больше заключенных. Появлялись какие-то теории заговора.

— С чем связано такое отношение?

— Думаю, это из-за слабости. Слабых не любят.

— С другой стороны, по-человечески этих людей можно понять.

— По-человечески, да, но люди в заключении озлоблены. И они продолжают сидеть. Помню, когда я был в СИЗО и согласился дать следователю показания, а потом сообщил об этом сокамерникам (они были не политические), услышал: «Ну окей». Хотя было видно, они восприняли это так себе. Говорили: «Ты прогнулся, а они все равно используют эти слова против тебя». Они считали, что с моей стороны такой поступок — слабость. А слабость за решеткой показывать нельзя.

— Пока вы сидели, обсуждало ли ваше окружение амнистию?

— Да, слухи о том, что она вот-вот будет, циркулируют постоянно. В основном ее обсуждают бытовики (осужденные за бытовые преступления, например, причинение вреда здоровью. — Прим. ред.). Они ее просто ждут, и не важно к чему она приурочена. А политические… Тоже ждут. Хоть согласиться на условия такого освобождения — это сложный выбор. И все же для большинства — это надежда, ведь на свободе у людей семьи.

— Вам морально легче жить, понимая, что вы досидели свой срок без уступок?

— Да, особенно если учитывать, что в Беларуси ничего не поменялось. Если бы в таких условиях я оказался на воле, еще и признав вину, считал бы, что я сдался и прогнулся. Хотя, скорее всего, никто из моего окружения так бы обо мне не думал и тем более не сказал мне этого в лицо. Но в рамках моей личности — это было бы неприятно.

— То есть сейчас вы гордый политзек?

— (смеется) Я бы хотел уйти от этого статуса и вообще не ассоциироваться с политзеком.

— Почему?

— Как будто я больше ничего не сделал в жизни, а только отсидел, причем не самый большой срок и не в самых худших условиях. Как-то знакомая, представляя меня иностранцу, сказала: «Это Виталий — известный политический заключенный». И я подумал: «Ну класс, вот чего я добился за свою жизнь».

— Как вы относитесь к упрекам в сторону демсил, что им нужно делать больше, чтобы политзаключенные поскорее вышли на свободу?

— Думаю, тут вопрос цены. Если всем им нужно приехать в Беларусь, стать на колени на Октябрьской площади, и Александр Лукашенко будет с радостью ходить среди этих людей, то нет. В таком случае все, что было с 2020-го, не имело смысла. Если же это будет какой-то политический торг со взаимными уступками, и общество хоть что-то из этого поимеет, я бы не исключал такой момент. Все-таки мы в патовой ситуации. Страна все больше погружается в задницу и выхода не видно. Думаю, к идее диалога (но не такого, где одна из сторон в слабой ситуации) общество уже готово. И если бы после этого люди освободились, было бы здорово. Ведь время, проведенное в заключении, никто не вернет.

«Слава Богу, никто из лидеров оппозиции не говорит: "Давайте пойдем на встречные шаги, а режим кого-то освободит"»

Оксана Колб, главный редактор газеты «Новы час». В апреле 2022-го ее задержали, а в июне осудили на 2,5 года «химии». В августе журналист уехала из Беларуси.

Фото из личного архива Оксаны Колб
По словам Оксаны Колб, никто из известных политических заключенных во время этой амнистии, скорее всего, не выйдет. Фото: Дмитрия Дмитриева

— Почему зазвучала тема про амнистию, понятно. Режиму некуда деваться: восточный сосед фактически умирает, денег нет, а кушать хочется, а еще больше хочется сохранить власть. Режим решил использовать традиционный метод, к которому прибегал после всех выборов: сейчас выпустим людей, а вы нам за это дадите денег. Это первое, — рассуждает Оксана Колб. — Второе — задержания продолжаются. Если учесть, что обычно к правозащитникам обращаются родные одного из пяти задержанных, то, по моим подсчетам и ощущениям, в среднем в неделю теперь за решеткой оказывается около 30−40 человек. Их нужно где-то размещать, а СИЗО и колонии переполнены. Знаю, на Володарке периодически кто-то спит на матрасе на полу, потому что не хватает нар. В итоге с помощью амнистии хотят освободить места для новых сидельцев.

Мое мнение, если Запад в очередной раз поведется на ситуацию с амнистией и начнутся послабления, то это будет катастрофично и для Беларуси, и для всех, кто уехал в надежде вернуться. Это будет значить, что никаких перспектив, к сожалению, уже нет. И, наверное, я впервые в жизни задумаюсь о том, что оказалась вне страны не временно, а навсегда.

С другой стороны, я понимаю, для родственников политзаключенных (в первую очередь именно для родственников) амнистия — долгожданный момент. Люди ждут, когда смогут обнять близких. По-человечески для них это очень важно.

— За время, пока вы находились за решеткой, задержанные обсуждали возможную амнистию? Что о ней говорили?

— Когда я была в СИЗО, амнистию в основном обсуждали те, кто сидит по «наркотической» статье (ст. 328 УК. — Прим. ред.). Там у людей огромные сроки. У политзаключенных из моего окружения таких разговоров не было. Во-первых, потому что в 2020-м они осознавали, на что шли, и для них это было важно. Во-вторых, они понимали — под амнистию они не попадут. Ну и в-третьих, осознавали, что единственно верный вариант — это освобождение всех политзаключенных и смена власти. Только в этом случае можно говорить о каких-то положительных изменениях в стране в краткосрочной и долгосрочной перспективах.

— По словам генерального прокурора, «политические» смогут попасть под амнистию, только если раскаялись, осознали вину и обратились к Александру Лукашенко с просьбой о помиловании. Насколько сложно людям пойти на такой шаг?

— Очень сложно, ведь сразу же встает вопрос: как ты будешь жить после выхода? Если ты найдешь в себе достаточно веское оправдание, почему соглашаешься на такие условия, то хорошо.

— Не думали, как бы вы поступили, окажись в такой ситуации?

— Не знаю, у меня нет ответа. Наверное, в тех условиях, в которых мы находимся сейчас, и с учетом того, что у меня теперь более полная информационная картина, я бы отказалась. Все-таки я по жизни оптимист, а по образованию историк, и знаю: авторитарные режимы заканчиваются. И конец у них всегда один. Сейчас у режима в Беларуси финальная стадия. Правда, непонятно, насколько она затянется: может на несколько лет, а может — ей осталось несколько месяцев.

С другой стороны, если учесть, что за решеткой люди сидят в информационном вакууме и им сложно понять, что на самом деле происходит, большинство (я не говорю о знаковых политзаключенных), думаю, согласились бы признать вину и раскаяться. И аргумент у них вполне нормальный: то, что я подпишу какую-то бумажку, не значит, что я изменю своим принципам и изменюсь сам.

— В сторону демсил периодически звучит укор, что, возможно, им стоит делать больше, чтобы заключенные поскорее вернулись домой. Как вы к этому относитесь?

— Категорически против. Во-первых, то, что будет такая волна репрессий, было очевидно. Более того, мне кажется, репрессии усилятся. В вопросе прозвучало, возможно, так было бы лучше для людей. А для общества, для страны? Слава Богу, что никто из лидеров оппозиции не говорит: «Давайте пойдем на встречные шаги, а режим кого-то освободит». Для Беларуси это была бы катастрофа.

— Но для каких-то конкретных людей это шанс вернуться в нормальную жизнь, которую у них забрали.

— Так нормальной жизни у них уже не будет, вот в чем проблема. Да, человека выпустят, он обнимет родных, но что дальше? Разве у них будет нормальная жизнь? И в чем ее нормальность? В том, что ты чистишь телефон, что боишься сказать лишнее соседу, другу? Что ты не делаешь то, что хочешь. Что более-менее близкие к белорусскости инициативы в стране закрыты. Что тут нормального?

По состоянию на 14 сентября, в Беларуси 1328 политических заключенных.