Мирослав Милов родился в Беларуси, но последние семь лет жил в Польше. Он говорит на шести языках, разбирается в радиосвязи, а еще любит танцевать. 2 мая в уютном подвальном кафе в Старом городе Кракова он танцевал блюз. Когда вечер подходил к концу, Мирослав объявил друзьям, что присоединяется к батальону Калиновского и уже завтра уезжает воевать в Украину. Ребята опешили, спросили, не шутит ли он. Услышав «нет», одни расстроились, другие стали желать удачи и вернуться живым. С тех пор прошло почти семь месяцев. Все это время Мирослав на войне. Он боец батальона «Тэрор». За это время рядом с ним не раз взрывались ракеты, но самому ему не доводилось никого убивать.
База «Тэрора» — это несколько невысоких зданий, где рядом с брутальными военными живут коты. Коты здесь появились раньше людей, но против новых соседей не возражали. Пока бойцы обустраивались, ездили на боевые, у местных кошек появлялись котята. Сколько четверолапых теперь вмещает территория базы, не скажет никто. Известно лишь, что некоторые «мурки» настолько покорили сердца военных, что те выбрали себе из них подшефных. Мирослав тоже хотел, но не смог: у человека, с которым он делит помещение (оно же «офис»), аллергия.
Миру 34, он связист. На войне он в основном работает в тылу: в небольшой комнате за широким столом. Его главное оружие — два ноутбука, а ключевая цель, чтобы рации на заданиях соединяли побратимов везде и всегда.
— Я участвую в планировании заданий и придумываю концепцию связи для определенных условий. Для этого у меня есть карта, где, например, указаны складки местности, перепады высот. И цель — объединить нужное количество раций в заданных комбинациях, — максимально просто о сложном рассказывает собеседник. — В отличие от работы со связью на гражданке, на войне мне активно пытаются мешать не только гроза и линии электропередачи, но и противник, у которого есть РЭБ — глушилки и РЭР — радиоразведка. Россияне стремятся услышать наши рации и определить их местоположение. Моя задача — придумать, как это обойти.
Мирослав по образованию гуманитарий, а по жизни технарь. Родился и вырос в Минске, хотя семь последних лет провел в Польше. В Беларуси закончил два курса юрфака БГУ, разочаровался и уехал в Германию волонтерить. Год ухаживал за людьми с рассеянным склерозом, а затем стал студентом одного из университетов Берлина. Учился на япониста и параллельно подрабатывал в техподдержке вуза. В университете прошел почти все курсы, но диплом так и не получил. Когда оставалось написать итоговую работу, у Мирослава возникли проблемы с визой и он вынужден был вернуться в Минск. В поисках работы попал в геймерскую компанию. Здесь отвечал за общение с игроками, то есть был «прослойкой» между разработчиками и пользователями.
— Жить в Беларуси мне не нравилось: угнетало настроение людей. Однажды услышал, как поляки обсуждают список требований к фото на документы на каком-то из местных государственных сайтов. Одно из них — чтобы на лице не было ненатуральных выражений, а в скобках «улыбки». Разговаривая об этом, поляки шутили про себя, но для меня это приравнивание улыбки к ненатуральным выражениям во много про Беларусь, — рассуждает собеседник. — Когда у меня спрашивают, почему я эмигрировал, давно отвечаю: большинство белорусов не довольны властью. В этой ситуации у них есть три варианта к действию. Первый — пассивный. Продолжать жить своей жизнью — ходить на работу, потом, предположим, сидеть в интернете. Второй — удалиться из ситуации, то есть уехать из страны. И третий — положить жизнь, пытаясь что-то изменить. Правда, вероятнее всего, что эти изменения наступят не для него, а лишь для его детей. У меня огромное уважение к тем, кто соглашается на этот путь, но я не из их числа. Я слишком самолюбивый и эгоистичный. И раз пассивным я оставаться не хотел, то эмигрировал.
В Варшаве Мирослав получил диплом социолога и перебрался в Краков, где в фирме Motorola Solutions «занимался радиостанциями». Через год перевелся в Cisco Systems на позицию сетевого инженера. Здесь его деятельность «крутилась» около телефонов, которые работают через компьютерные сети.
— Развиваться мне всегда было интересно в гуманитарных сферах, а зарабатывать — техническими навыками. Последние осваивал на практике, — объясняет он неожиданные профессиональные повороты.
«Я не хотел ехать в Украину обычным солдатом»
Мирослав говорит на шести языках — белорусском, русском, польском, английском, немецком и японском. Он шутит: с таким набором знаний он бы отлично влился в Интернациональный легион, но решил присоединиться к белорусам. В апреле написал в чат-бот калиновцам и спросил: «Что вы ожидаете от новобранцев?» В ответ получил «что-то в духе безумия и отваги». Добровольца такие слова не устроили. Он не поленился и съездил в мобилизационный центр в Варшаву, чтобы поговорить с глазу на глаз.
— Я не хотел ехать в Украину обычным солдатом. Для своего возраста физически я в достаточно хорошей форме, но не служил, с выносливостью у меня так себе. А из огнестрельного оружия до приезда сюда стрелял лишь трижды: дважды в тире и один, когда мы с классом в школе ездили на полигон, — продолжает собеседник. — В то же время у меня были знания в радиосвязи и желание быть максимально эффективным.
Выяснив, что технические специалисты на фронте очень нужны, инженер стал собирать вещи в Украину. За пару недель, пока проходил поверку, мыслей передумать не было.
— В день перед отъездом на танцах я познакомился с американцем, который, как оказалось, приехал в Украину, чтобы учить военных пользоваться «Джавелинами» — это переносные противотанковые ракетные комплексы, — вспоминает Мирослав. — Когда он уже обучил достаточно людей, решил повоевать самостоятельно. Пока оформлял перевод в другое подразделение, у него появилось время отдохнуть и съездить в Польшу. Так мы и встретились. Мне понравилась его цель на войне. Он хочет лично подстрелить танк. Мне показалось, это так просто и реализуемо. Но у меня же все иначе. У Канта есть понятие — категорический императив. Его часто банализируют как золотое правило: поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой. Хотя он более сложный и звучит так: всегда поступай в соответствии с такими принципами, которые ты бы хотел, чтобы стали общим правилом. Только если каждый отдельный человек решит: пусть в контексте происходящего мое мелкое действие не будет иметь эффекта, но я продолжу его делать, так как считаю правильным, со временем таких людей может набраться очень много, чтобы что-то изменить. Понимание этого принципа и привело меня в Украину. Невзирая на то, что мой вклад в эту войну малый, я должен был его привнести.
Это если сложно. А если, говорит, нужно «красивее», можешь написать, что «от меня девушка ушла и я сюда приехал умирать. Это тоже в некотором смысле правда. Мы расстались за год с лишним до моего отъезда. Я сильно переживал и еще не до конца эмоционально с этим справился. Возможно, из-за того, что в обычной жизни я стал меньше нужен, это позволило мне сняться и уехать».
«Сначала в работе было тяжело. Особенно с глушилками»
В Киев Мирослав попал в мае. Оценив длину его бороды, некоторые сослуживцы тут же предложили ему взять позывной Распутин. Боец идеей не загорелся, придумывать что-то свое тоже поленился и стал просто Мир.
— Считаю, позывной к месту, ведь меня интересует не оборона крови белорусской нации или убийство русских, моя цель — мир. К сожалению, единственным действенным средством к этому сейчас является война, — коротко объясняет он, как слова «война» и «мир» оказались рядом не только на обложке произведения Толстого, но и в реальности.
Позывной побратимы тут же подхватили «для повседневной забавности». Появились фразы вроде «Мир пришел», «Миру мир», и даже «Мир? Это как русский мир?». В ответ на последнее боец только закатывал глаза, продолжая заниматься в учебке. Через месяц его пригласили в один из батальонов, что базировался на юге Украины. Военный хотел пойти полевым связистом в группу разведки. Но когда начальство узнало, «в чем он разбирается и что умеет делать», ему сказали сидеть на базе и заниматься настройкой раций.
— Рядом с базой регулярно прилетают ракеты, иногда у нас нет воды, электричества, но это более цивилизованные условия, чем те, с которыми сталкиваются ребята, когда выезжают на задание и неделю сидят в окопе, — описывает ситуацию Мирослав. — Я участвовал в такой нулевой деятельности (ездил на передовую. — Прим. ред.) пока лишь пару раз.
Жизнь Мира на базе относительно размерена. Свою службу он называет работой, просыпается, «когда проснулся, а не по будильнику». Завтракает, затем занимается «конфигурацией раций», «ресерчем нового решения для проблем связи, с которыми столкнулись бойцы», или разбирается со внутренней локальной сетью. Так до 7−8 вечера, после — свободное время.
— Сначала в работе было тяжело. Особенно с глушилками. Напрямую им сложно что-то противопоставить. Это как лом, он летит в тебя, и подставить ему руку не вариант. Следовало их как-то обходить. И все это без нужного уровня технического оснащения: рации, которыми мы в основном пользуемся, гражданские и не предназначены для таких условий, — вводит в курс дела боец. — Позже у нас появилось несколько более навороченных американских раций, каждая из которых стоит как недешевый автомобиль. Это была revolution, потому что они сделаны для того, чтобы проблемы связи никого не волновали. С ними больше не нужно что-то выдумывать или огорчать ребят. Эти американские рации работают несмотря ни на что.
— Бывает страшно от ответственности за то, как сильно от твоей работы могут зависеть жизни?
— Помню, когда первый раз готовил ребят к операции, сделал для раций специальную прошивку. Через два дня, когда они вернулись, ко мне подошел командир одной из групп и достаточно эмоционально стал на меня наезжать. Сказал, в критический момент у них не было связи. Что именно случилось, мне объяснить не могли. Тогда никто не погиб, не был ранен, но было жутко от того, что я кого-то подставил. А самое грустное: я не понимал, что именно не работало, и значит, не мог ничего изменить. Сейчас в таких ситуациях мне очень помогает опыт работы в техподдержке. Паттерн моих действий похож на тот, когда человек тебе пишет или звонит и, например, говорит: «У меня не работает Word». Начинаешь выяснять, что и почему не работает. Да, есть ошибки, которые совершаю я, есть те, что делает пользователь. Конечно, я могу сокрушаться, что не в силах что-то исправить, но мне кажется, полезнее честно доносить до бойцов, что я в силах изменить ситуацию, только если у меня будет более серьезное описание проблемы.
— Тебе легче служить, понимая, что самому не нужно убивать?
— Наверное. Не знаю. Мне кажется, мне было бы не сложно навести мушку на противника и нажать на курок. Но я могу ошибаться.
— Тяжело жить в реальности, где смерть, скажем так, ходит рядом?
— Смерть не вызывает у меня сильных реакций. Возможно, потому что я социопат. А может, это последствия работы с людьми, больными рассеянным склерозом. Это быстро прогрессирующая болезнь, которая не лечится. Когда я приехал волонтерить, меня предупредили: «В среднем в заведении в году умирает два человека». Так и вышло. Уже тогда я стал привыкать, что смерть повседневная штука, которая постоянно с кем-то происходит. С этим нужно как-то справляться. За полгода службы у меня погибли два товарища, но что поделаешь — война.
«Не могу засыпать в одном пространстве с другими. Мне мешает храп. А то, что ракеты прилетают, ну прилетают»
Окна на базе, где живет Мир, внутри наглухо заклеены. Это светомаскировка. Свое оружие боец держит рядом с рабочим столом — на крючке, что вбит в стену. У автомата есть имя — Кира.
— Я живу в одном помещении с начальником связи, — описывает обстановку собеседник. — Кроме стандартных зданий, у нас есть убежище, куда люди уходят ночевать, но я сплю на своем рабочем месте — под столом. Не могу засыпать в одном пространстве с другими. Мне мешает храп. А то, что ракеты прилетают, ну прилетают. Меня это особо не задевает. Когда рядом что-то взрывается, окна трясутся. В этот момент ты вздрагиваешь вместе с ними и дальше, грубо говоря, продолжаешь смотреть YouTube. Я понимаю, это опасно, но мне все равно. Возможно, отчасти на это влияет на то, что я занимался боевыми искусствами, а там есть тренировки, которые учат тебя не бежать от опасности. Когда тебя бьют, есть импульс закрыть глаза и сделать шаг назад. А вместо этого нужно их открыть и шагнуть вперед.
Ночевать в спальнике для Мира тоже не проблема. Он человек походный. К тому же не так давно в комплект к мешку добавился еще и матрас. Их «куча еще даже запакованных» осталась после отряда интернационального легиона, бойцы которого квартировали с терроровцами две недели.
— Едой нас обеспечивают волонтеры. Каждый день мы получаем от них завтрак, обед или завтрак, обед и ужин, который они передают в термобидонах, — рассказывает боец. — В некоторых помещениях на базе есть душ и даже теплая вода. Единственное, она не совсем пресная, а фильтрованная из лимана. Пахнет чем-то застоялым и соленая на вкус.
— И еще немного о жизни. Регистрируются ли бойцы, например, в Tinder?
— Не знаю, я не регистрируюсь. Думаю, у парней есть связи такого типа, чего и следовало бы ожидать.
— То, что парень военный, дает ему какие-то бонусы при знакомстве с девушками?
— Наверное, кому-то да, но ведь есть и прагматически подходящие к этому девушки. Они не хотят лишних переживаний, к тому же понимают: у солдата не всегда есть свободное время. Возможно, такой статус — это значительный плюс, если людей интересуют карнальные связи, то есть когда ты ищешь не романтических отношений, а плотских утех. Но на собственном опыте не знаю.
— Тем, кого, например, ждет любимая девушка или жена, служить проще?
— Лично мне, наверное, проще не нести ответственности, чем жить с мыслью о том, что кому-то будет плохо из-за моей смерти. В этом плане, возможно, проще всего, когда тебя вообще никто не ждет. Хотя, может, я и обманываю себя. В интернете хватает видео, где во дворе навстречу солдату выбегает любимая. Это красиво, завидно. Но это милый видосик на десять секунд. А все остальное происходит за кадром. Она скучает, волнуется, ей нужно звонить раз в несколько дней. Стоит ли оно того, не знаю.
— Каким был твой самый сложный день на войне?
— Наверное, это день, когда обострился конфликт между нашим подразделением и полком Калиновского — и «Тэрор» отделился. Было непонимание, как будет дальше, и злая досада, что люди занимаются политикой и мешают нам работать.
Досада была как на полк Калиновского, так и на наших командиров, потому что дипломаты из них так себе. В этой ситуации у меня случилась такая же фрустрация, которую я испытывал к белорусской оппозиции, когда стал интересоваться политикой. По какой-то заколдованной причине, наша оппозиция не в состоянии договориться и делать общее дело. Как бы все ни начиналось, со временем случаются конфликты, срач и все раскалывается на маленькие группки. То же произошло и с полком Калиновского. Было досадно, что в рамках какого-то дела, которое напрямую уже и не совсем касается белорусов, среди белорусов продолжается то же самое.
— Дело военных воевать, а не заниматься политикой?
— Военные, которые занимаются политикой, слишком легко превращаются в хунту. Это во-первых. Во-вторых, качества, необходимые для хорошего военного и хорошего политика, в плане полезного для государства и народа, во многом противоречат друг другу. К тому же, принципы организации военной власти и государственной системы сильно расходятся. По крайней мере, в понимании цивилизованного мира.
Я не то чтобы платонист, который считает: государством должны управлять философы, а воевать — воины, но какое-то зерно правды в этом есть. Наши же командиры тому примеры. Это раз. А второе — все эти политические амбиции по поводу Беларуси, намерения идти освобождать Минск, свергать Лукашенко… Фактом является то, что на данный момент мы часть вооруженных сил другого государства. И все амбиции, которые у нас могут быть к какому-то собственному государству, к какой-то суверенности, они просто неуместны, потому что мы подвластны другому государству.
— Почему после раскола ты остался в «Тэроре»?
— Изначально я пришел в этот батальон, потому что меня сюда позвали. Тогда это была одна из рот в составе калиновцев. А дальше я просто остался там, где мне есть что делать.
— Когда ложишься спать, о чем думаешь?
— Стараюсь не думать, думать вообще вредно. У меня мама философ, у нее хронические мигрени. Ее главный совет — от думания одни проблемы. Я с ней в этом плане согласен.
— Ответь как Мир, когда мир победит войну?
— Нужен наивный или реалистичный ответ?
— Какой дашь.
— Дам реалистичный. Скорее всего, никогда. Мне кажется, что в натуре человека вести войну с кем-то или чем-то. И пока существуют люди, будет существовать война. Мы можем пытаться ее временно прекратить, заключив перемирие.
— Получается, цель, ради которой ты сюда шел, неосуществима.
— Да, мир — это идеал, к которому можно стремиться, но считать его достижимым наивно. Хоть это и не значит, что стремиться к нему нельзя.
