«Центр новых идей» и инициатива «Народный опрос» провели исследование, в котором изучили, почему многие протестно настроенные белорусы даже не думают об эмиграции. Почти 50% из них отметили, что вообще не понимают, почему они должны куда-то уезжать. «Зеркало» поговорило с тремя белорусами, которые выходили на акции, но, несмотря на усиление репрессий, остаются в стране.
Имена всех наших собеседников изменены в целях безопасности. Их данные есть в редакции.
«Мысли, что к нам могут прийти, мы взяли как исходную точку событий. Благодаря этому, возможно, нет такого сильного страха»
— У нас с мужем трое детей. Когда начались протесты, мы хотели активно в них участвовать, поэтому было так: одно воскресенье хожу я, второе муж, — рассказывает Марина, ей 31 год. — С того периода у нас, а точнее у мужа, есть один протокол за идеологически невыдержанные шторы.
Это было еще в начале 2021-го. Участковый ходил, высматривал окна. Пришел к нам поздно вечером. Максим уже спал. Спросил, кто вешал шторы, ответила, что я. Но он увидел детей и уточнил: «На ком квартира?» Она оформлена на мужа. Его и забрали, составили протокол, но вернули домой. Суд был через какое-то время. Выписали сутки. Мест в ИВС на тот момент не оказалось, так что Макс снова ночевал дома. После 25 марта изоляторы вдруг освободились, супругу позвонили из милиции, и он все отсидел.
После того как протест стал спадать и люди начали уезжать, мы про эмиграцию не думали. Точнее, мы один раз за чаем об этом поговорили, поняли, что никуда не хотим, и эта тема была для нас закрыта. Почему? В 2020-м мы почувствовали себя такими белорусами, какими не чувствовали за 26 лет. И мне бы хотелось остаться этим белорусом, а не белорусом-эмигрантом. При этом у меня не было обиды на тех, кто уезжает, но вот именно мы не хотели. Мы держались за наше место, ведь если все уедут, то кому тогда творить? Кому показывать, что мы не согласны? Это было сильнее страха.
Впервые вопрос про возможный отъезд в нашей семье был поднят вечером 24 февраля, когда мы поняли, что новости про войну не утка. Вот тогда я очень боялась. Состояние было таким: стали обсуждать, казалось, страшно, а потом началась дикая злость, даже ярость. И мы сошлись на том, что из-за одного нехорошего человека не должны лишаться всего, что у нас есть. В Беларуси у нас налаженная жизнь — у нас здесь квартира, дети, родители, дело, которым мы занимаемся. Как говорит муж: «Марина, тут у нас всегда есть озеро, на которое летом мы можем приехать с палатками, на котором нам хорошо. Я не хочу это терять из-за какого-то…» Дальше мат.
Плюс у нас трое детей. Кто-то ходит в школу, кто-то в сад. В новой стране могут возникнуть сложности с оформлением. Ну и еще. Единственный город, который мы обсуждали как место возможного переезда, — Одесса. Сейчас, понятно, это не вариант. А в любом другом городе, как бы идеально там все ни сложилось, мы будем чужими.
Финансово ситуация с переездом нас не пугала. Ноги, руки есть, голова на месте, заработать можно. Но детям мы до сих пор не сказали, что в соседней стране война, и что мы в этом участвуем. Их нервная система не готова. Как в таком случае мы им будем объяснять, зачем нам эмигрировать. Хотя и это не ключевое, главное в нашей ситуации другое: почему мы должны куда-то уезжать? Так что мы решили: будем теми, кто выключает свет в аэропорту.
Мы понимаем, случиться может всякое, но пока это все не влияет на наш уклад жизни. У нас нет тревожного чемоданчика, договора с адвокатом. Только шутка: партизанщина у нас в крови и, если что, пусть еще попробуют нас найти. Не более того.
Может быть, это немного беспечно, но… Вот у меня есть браслет понятных цветов. Я его ношу в сумке, не на руке. Когда у меня спросили, почему ты его не выложишь, я поняла, что для меня это в какой-то степени свобода. Если я уже начну бояться за то, что у меня в сумке, меня тогда вообще окажется легко запугать. Этот браслет мне греет душу. Сейчас это как амулет, как надежда, что когда-нибудь все станет нормальным.
Флаг мы спрятали дома в дальний угол и после того, как задержали знакомого, почистили соцсети. На акциях мы особо не фотографировались, понимали, это все может аукнуться. Но какие-то снимки были, все-таки это исторический момент. Мы их удалили.
Новости сейчас читаем без подписок. Хотя, как показала практика, последняя предосторожность не работает. Когда муж уходил в ИВС, взял вычищенный телефон. После возвращения мы посмотрели, что сотрудники подписали его на все запрещенные каналы, на которые хотели. Хорошо, что дополнительных суток ему за это не навесили.
Мысли, что к нам могут прийти, мы взяли как исходную точку событий. Благодаря этому, возможно, нет такого сильного страха. Но есть понимание: если меня или мужа решат забрать, второй человек знает, куда обратиться, что собрать, кому отдать детей. Все это мы обсудили еще 26 февраля 2022-го накануне референдума. Мы оба собирались на участок, поэтому вечером, уложив детей спать, без паники и эмоций проговорили, что делать в случае ЧП. Тогда мы предметно подготовились. Выписали телефоны, обсудили, где лежат нужные вещи, деньги.
Бывает, страх усиливается, но в основном это случается из-за событий, связанных с войной. Политические новости тоже триггерят. Мы обсуждаем, злимся. Я иногда плачу, муж матерится. Но стараемся разложить любую ситуацию на мелкие варианты действий, чтобы в случае чего понимать, как самим в ней поступить.
Недавно судили моего однокурсника. Я плакала. Увидела его фото из суда. Он очень измученный. Я с ним вела переписку, он вроде бодр духом, но было видно, что он очень устал. Дали ему по максималке.
А еще я безумно боюсь звонков в дверь. Как только слышу, сразу начинаю смотреть, ничего ли лишнего не лежит в квартире. Тихонько подхожу к глазку, смотрю, кто там. И люди в форме пугают. Ты сначала видишь человека в форме, дергаешься, потом осознаешь — это сотрудник метрополитена, и понимаешь: все уже башка едет.
Что будет с детьми, если нас двоих арестуют? Тут и думать нечего. У нас есть очень мощный тыл в виде родственников. Они детей заберут, если нужно, перегрызут за них всем глотки. Мы знаем, детей они обогреют и всячески будут опекать
Что может заставить нас собрать чемоданы? Если мужем сильно заинтересуется военкомат и если начнется административное давление. Например, нашей семьей заинтересуются органы соцопеки.
«До 2020-го я бы этого боялся, но сейчас нет»
— Выходить я начал еще во время предвыборной кампании. Ставил подписи за кандидатов, участвовал в цепях солидарности, а после 9 августа практически каждую неделю был на локальных и больших акциях, — перечисляет Ян, ему 25 лет. — Меня не задерживали, но вызывали в Следственный комитет как свидетеля.
Мысли о том, что, возможно, стоит покинуть страну, чтобы вдруг не оказаться за решеткой, появились зимой 2020−2021-го. Я замечал, как все вокруг меняется. Бизнесов становилось меньше, арестов больше, на спад пошла культурная жизнь — и в ближайшей перспективе шансов на то, чтобы что-то улучшилось, я не видел. Уже тогда я мог уехать, но меня останавливала мысль, если все так поступят, то как эта тенденция, тенденция на ухудшение, изменится? Поэтому, думаю, те, у кого есть возможность находиться в стране, должны быть здесь. Есть и еще причина. Я не хочу терять связь с Беларусью, я хочу оставаться белорусом.
Я смирился с тем, что ко мне могут прийти и повесить на меня уголовку. Но я вспоминаю белорусов 1930-х: и при Польше, и при СССР среди них были политзаключенные. Думаю про нынешних политзаключенных и понимаю — я не одинок. Это немного греет душу. Все, кто боролся за свою свободу, страдали. Посмотрите на Францию, где было несколько революций. Мне кажется, каждый народ, который хочет, чтобы его страна стала демократичной, должен быть готов пожертвовать жизнями, свободой, временем, психологическим здоровьем. А значит, мое заключение, как бы странно это ни звучало, приблизит нашу победу.
Я понимаю, если окажусь за решеткой, этого времени мне никто не вернет. Эта мысль достаточно жуткая, но я решил, что буду воспринимать это как новый опыт. Не очень приятный, СИЗО или колония все-таки не санаторий, но это тоже возможность познакомиться с новыми людьми и познать Беларусь.
Несмотря на такие в чем-то позитивные мысли, за решетку я не стремлюсь, поэтому стараюсь быть осторожным и веду образ жизни, который в Беларуси сейчас принято считать законопослушным. У меня нигде нет фото с протестов, новости я читаю без подписки, бело-красно-белые флаги и книги, что потенциально могут попасть в запрещенку, спрятал в подвале на даче. Это случилось еще весной 2021-го, когда стало ясно: нужно вести себя по-партизански.
С близкими я тоже поговорил. Рассказал, что делать, если меня заберут. Это было не специально, а как бы между делом, за чашкой чая. Мои родители хоть и не принимали участия в происходящем, осознают политическую ситуацию, поэтому отнеслись с пониманием. Есть родственники, которые говорили, чтобы я сваливал. Предупреждали: «Поможем, чем сможем». Периодически они и сейчас мне на это намекают, но, зная мою четкую позицию, не настаивают.
Сейчас, возможно, я стал чуть внимательнее к тому, что говорю и с кем, но не особо. Я могу обсудить политическую ситуацию с не очень знакомым человеком, например, с таксистом, но без хейтспича, то есть без пробы похвалить оппозицию или, наоборот, пожелать кому-то смерти.
Страшно ли мне? Конечно, я же живой человек. Иногда боюсь больше, иногда меньше. Порой этот страх мешает жить, работать, спать. Но, когда он накрывает, я стараюсь взять себя в руки, пробую переключиться, послушать любимую музыку, подышать и рационально подумать. В такие минуты я почему-то прихожу к мысли, что нет, сегодня тебя не заберут. Ты никому не нужен, по крайней мере сегодня. Это успокаивает.
Достаточно страшно становится, когда ты никого не ждешь, а в дверь звонят. Мозг начинает генерировать возможные ситуации. А потом открываешь, а это пришли посмотреть счетчики газа. Но даже если бы милиция, я бы все равно открыл. Квартира, скажем так, у меня чистая, поэтому надеюсь на адекватный разговор.
Морально я готов оказаться за решеткой, как бы идеалистически это ни звучало. До 2020-го я бы этого боялся, но сейчас нет. знаю человека, который когда-то сидел за наркотики. Когда он вышел, не мог найти работу. К этому добавлялось общественное осуждение. Люди боялись зэков, но с политическими заключенными это не работает. Большая часть общества скорее им сочувствует, а вот работа милиции, даже если она идет на пользу людям, обесценивается.
«С 2020-го всегда поддерживаю свой паспорт в состоянии, в котором могу быстро покинуть страну»
— Выходил я часто, в том числе и 9 августа, давал интервью, но задержаний и протоколов у меня не было, — рассказывает Алексей, ему 35 лет. — После протестов вопрос переезжать или оставаться у меня не стоял. Мысли про эмиграцию появились значительно раньше. В 2020-м они перешли в плоскость уезжать сейчас или потом. А с началом войны опция, что я заведу в Беларуси семью и детей, для меня исчезла. Образ будущего здесь для меня отсутствует.
Я склоняюсь к тому, что уеду, но окончательное решение пока оттягиваю. Почему? Потому что переезжать сложно. К тому же это идет вразрез с моими планами. В моем представлении есть идеальный переезд, для меня — это Лондон. Но у меня нет на него денег. Литву, Латвию, Польшу я потяну, но они мне не нравятся. Еще до войны в Украине для меня был привлекательным Киев, но этот вариант для всех нас исчез. В общем, из тех направлений, которые мне близки, я не могу себе ничего позволить.
Плюс есть ощущение, что, когда тебе уже не 20 лет, хотелось бы пережить не три релокации, а одну. В данный момент мое внутреннее желание подготовиться к идеальному переезду (чего, я понимаю, не бывает), сильнее, чем страх того, что я завтра окажусь в тюрьме.
Конечно, если бы нависшая надо мной угроза была во что-то оформлена, например, меня пригласили бы на беседу, я бы уехал в тот же день или на следующий. Думаю, это возможно. Шенген у меня есть. С 2020-го всегда поддерживаю свой паспорт в состоянии, в котором я могу быстро покинуть страну. Но пока такой необходимости не возникало.
В то же время сказать, что у меня нет страха задержания, было бы неправильно. Страх есть, и его достаточно много, но в силу особенностей работы я к этому менее чувствителен. Я IT-предприниматель, так что уже лет десять живу с пониманием, что меня могут посадить за мою деятельность. Любой предприниматель в нашей стране живет с таким ощущением примерно всегда.
Параллельно с этим происходит и нормализация ненормальных вещей, в том числе насилия. По меркам 2020-го, для нас было бы шоком, что кому-то расх*****и голову кувалдой, а сейчас сколько живет эта новость? Неделю. Примерно так же происходит и с твоими личными опасениями. Ничего хорошего в этом нет, но так есть. Бывает, чувство страха обостряется. Например, когда читаешь, что задержали твоего знакомого или кому-то, кого ты знал, вынесли приговор. Тебя накрывает, но это не прям паника. В такие моменты желание уехать обостряется.
Но я не тороплюсь в Польшу, такой будет ответ. Есть вопросы, которые быстро не решишь — это выбор страны, легализация, гражданство. Хочется иметь более зрелый план, чем оказаться в кафе Варшавы.
В Беларуси у меня есть адвокат. Это моя подруга, она хороший защитник. Вряд ли это, конечно, поможет, но мы проговорили этот момент. Также у меня есть карты банков, которые работают в Европе. Работаю я удаленно, мои клиенты — люди не из Беларуси и не из России, так что им все равно, где я живу.
С небольшим кругом близких людей мы проговорили, что будем делать, если кого-то задержат. Например, с деньгами. У моего друга есть доступ к нескольким моим счетам. Если я, скажем так, где-то окажусь, он сможет распорядиться моими финансами. Я не советую кому-то давать доступ к своим счетам третьим лицам, но этому человеку я доверяю. Я сделал гигиену соцсетей: удалил некоторые фотографии, на этом все.
Когда появляются новости о массовых задержаниях, как например, с книгой «Я выхожу», это как новости о погоде, я же не могу повлиять на то, будет идти снег или нет. Ок, снег пошел, но ходить и думать, что бы мне сделать, чтобы остановить снегопад, это немного наивно. Есть люди, которые занимаются этой повесткой (послевыборной. — Прим. ред.), которые непорядочны и некомпетентны, но это не значит, что я на них обижаюсь. Я просто принимаю это как часть уравнения. Книгу я не смотрел и свои фото в ней не искал. Стоит ли быть в этой ситуации более внимательным, чем я, наверное, стоит. Но я не стал.