«Беларусы боятся, чувствуется в разговорах». Репортаж из приграничного украинского поселка, куда на рынок ездили со всей нашей страны

Украинская деревня Заболотье находится всего в нескольких километрах от беларусской границы: раньше поезд из Малориты ежедневно привозил на местный рынок сотни беларусов. Но после начала полномасштабной войны и закрытия границ деревня оказалась на отшибе. Как сейчас живут местные, что говорят о беларусах и боятся ли вторжения с севера — в репортаже «Зеркала».

«Где-то сорок минут иду, может, машины две проехало, никто не остановился»

Поселок Заболотье в Ковельском районе Волынской области Украины известен многим нашим соотечественникам. Дизель, стартуя из Бреста, приближаясь к границе, наполнялся под завязку: люди стремились на базар, в который превращались буквально все улицы поселка. С украинской же стороны сюда ехали торговцы с полным ассортиментом товара. В последние годы ситуация кардинально изменилась: первым ударом была эпидемия ковида с закрытием границ, что значительно усложнило передвижение. А с началом полномасштабной войны на беларусско-украинской границе упал непроходимый занавес. Заболотье из популярной торговой точки стало окраиной, откуда трудно куда-то добраться.

Из Беларуси попасть сюда, понятно, нельзя, но и из Киева путь непрост. Прямой поезд идет только до Ковеля, встречающего большим рынком у самого вокзала. Раньше как раз отсюда стартовал дизель Ковель — Брест, на котором местные торговцы каждое утро отправлялись с товаром в Заболотье, где эстафету принимали уже беларусы.

Теперь же дизель доезжает только до деревни Старая Выживка, а она — на полпути до Заболотья. Дело в том, что в начале вторжения местная власть очень боялась наступления российских войск со стороны Беларуси, и из-за этих опасений разобрали железнодорожную колею.

Прямая маршрутка курсирует только раз в день и отправляется раньше прибытия киевского поезда, поэтому единственная дорога до Заболотья сейчас — автостоп. Проблема в том, что в маленькую деревню теперь мало кто едет: торговля остановилась, а из-за близости границы на дорогах идут усиленные проверки документов.

До Старой Выживки я доехал в полупустом вагоне за 22 гривны (1,84 беларусского рубля). Первый спутник, военный, молчаливо подвез до следующей деревни, на въезде в которую мы встретили большую похоронную процессию — чуть ли не ежедневную действительность буквально каждого населенного пункта.

Дальнейшая дорога в сторону Заболотья практически пуста, иду по ней, оглядываясь, не едет ли кто в такую глушь. Вокруг знакомые пейзажи Полесья — не зная точного местоположения, можно подумать, что это Беларусь. С обеих сторон дороги подлесок растет прямо из подтопленной болотистой почвы. Несколько автомобилей промчались мимо. Только пятый или шестой останавливается.

— Спортом занимаетесь? — шутит, открыв боковое окно, водитель, увидев меня с большим рюкзаком и фотоаппаратом. Мне повезло, он едет как раз к Заболотью. —Я недавно вот женщинку тоже туда подвозил, так она жаловалась: «Где-то сорок минут иду, может, машины две проехало, никто не остановился».

«Даже местные говорят, что через эту границу сейчас никто не пройдет»

Мужчина представляется: «Анатолий». Ему 35 лет, и работает он торговым представителем, поэтому часто ездит по местным деревням, встречается с владельцами магазинов, договаривается о поставках.

— Вот бы вся дорога была как этот кусок — было бы классно! — говорит он.

— Там дальше совсем плохая будет? — спрашиваю я.

— Ага, да вы сейчас увидите и почувствуете, — смеется водитель, — если бы не война, то, может, и сделали бы. Везде патрули стоят, проверяют, повестки выписывают. Чем ближе к границе деревня — тем глуше. Первые разы, как я тут ездил, аж мурашки по телу бегали: блокпосты везде, такие проверки серьезные. К тому же здесь все заминировано. В прошлом году в Шацком районе, который рядом, дорога взорвалась. Писали, молния попала, и рядочком взорвался целый ряд. Я когда фотки в новостях увидел, понял, что как раз в тот день был там, буквально метрах в тридцати останавливался, чтобы в туалет сходить. Когда жене рассказал, она ругалась сильно, говорит теперь терпеть аж до Ковеля, не останавливаться.

— А так тут очень красиво, только желательно не ходить в сторону от дороги, не гулять, — продолжает водитель. — Хотя едешь, пишут «мины» везде, а за этими табличками местные с полными корзинами грибов. Смотришь — и слюна бежит. Ребята-коллеги умудрялись между переездами на 15−20 минут в лес заскочить и насобирать на ужин. Я все же так не рискую.

Анатолий резко останавливается — впереди блокпост: бетонные блоки перекрывают полосы дороги, между которыми змейкой продвигается машина. Молодой военный с автоматом машет рукой, чтобы проезжали. Видимо, решил не останавливать нас. А Анатолий вспоминает историю о том, как вызвал настороженность во время проверки, когда только начинал работать в этой местности:

— Я ехал в деревню Рóстань по работе. Но я не здешний, не знаю, как правильно городки называются. Меня вот на таком посте остановили, очень вежливо начали расспрашивать, и на вопросы, куда я еду, ответил: «Ростáнь». «Куда-куда?» — переспрашивают. Ну, я и повторяю. И началось: выйдите из машины, откройте багажник. Я сразу и не въехал, в чем прикол. Проверили буквально все и только на прощание сказали про ударение. Наверное, это и правильно: тогда все дээргэшников искали. Вообще близость границы сначала пугала, а потом привыкаешь. Даже местные говорят, что через эту границу сейчас никто не пройдет. Нужно быть каким-то отчаянным, чтобы попробовать. Вот так едешь-едешь, и в нескольких сотнях метров прямо — уже Беларусь. Поворачиваешь голову направо: там поля, болота, лес, смотришь на карту — а это уже Беларусь. В одну сторону «Киевстар» не ловит, только МТС, в другую — наоборот.

Сейчас Анатолия на блокпостах уже знают, поэтому на въезде в Заболотье документы у нас тоже проверять не стали. А буквально через несколько минут мы уже в самом центре поселка — на улице 1 Мая, идущей вдоль железнодорожной колеи.

«Из нашей территориальной общины очень много людей живет в Беларуси и сейчас»

Сначала я иду в местную администрацию — небольшое здание на задворках центральной улицы. На втором этаже нахожу заместительницу сельского головы Заболотьевской рады Надежду Денисюк. Она немного удивляется, что до их поселка доехал беларусский журналист, но соглашается рассказать о ситуации:

— Жизнь довольно сильно изменилась для людей, потому что много мужчин призвали в ВСУ. Граница закрыта полностью между Украиной и Беларусью, никакой торговли, поставок нет. Соответственно, люди, которые раньше работали на рынке, сейчас в основном выезжают за границу, чтобы пополнить свой бюджет.

При этом, как отмечает Надежда, население поселка — около 4300 человек — практически не сократилось, так как люди, поработав в Польше или Германии, возвращаются обратно. Тех, кто выехал насовсем, мало. По ее словам, настроение у людей не бодрое, но не из-за волнений по поводу наступления из Беларуси, а скорее из-за экономических обстоятельств.

— Возможно, в 2022 году определенные опасения были, а сейчас в связи с тем, что на границе у нас пока спокойствие — сделано много, чтобы это спокойствие было, — панических настроений нет. Не хочу за всех говорить, но, думаю, до 80 процентов людей не верит, что такое будет, — считает она.

— А к Беларуси какое сейчас отношение? — уточняю у нее.

— Знаете, неоднозначное. Как бы то ни было, из нашей территориальной общины очень много людей живет в Беларуси и сейчас. Это и первое пограничное село Хотислав, и Малорита, и Брест. Ну очень много! Часть людей через Польшу ездит в гости в Беларусь. К близким прежде всего: дети, братья, сестры… Я так понимаю, в Беларуси разные настроения по отношению к людям, приехавшим из Украины. Часть беларусов думает, что здесь действительно живут враги, но большинство из тех, с кем я общаюсь, все же спокойно общается, разговаривает. Возможно, не говорят о том, о чем нельзя говорить, а о быте — разговаривают. Есть контакты человеческие. Наверное, это хорошо. Есть разные настроения со стороны Беларуси. Но в основном люди, которые сейчас в Беларуси, рассказывают исключительно о бытовых вещах, о семьях. Я думаю, они боятся. Это чувствуется в разговорах.

На прощание Надежда благодарит за внимание к Заболотью. Говорит, хорошо, что «читатели узнают, как мы живем».

— Знаю, некоторые люди в Беларуси думают, что мы во всем виноваты, что мы враги. Наверное, в этом случае нужно, чтобы сменилось поколение — таких вряд ли переубедишь.

«Нет покупателей — и рынка нет»

Я спешу на рынок, чтобы застать тех немногих торговцев, которые сейчас здесь работают. До начала полномасштабной войны весь центр Заболотья был заставлен торговыми палатками, между которыми бурлила жизнь. Особенно в торговый день — вторник. Теперь же ничего такого нет. На центральной улице неподалеку от недействующей железнодорожной станции стоят шесть-семь торговцев, которые, не дождавшись обеда, понемногу собирают товар. Настроение у них не очень бодрое: говорят, что торговля слабая, очень мало покупателей, а приезжают они сюда только раз в неделю, как раз по вторникам. Расчет только на местного потребителя, соответствующий и товар: в первую очередь доступные, недорогие вещи. Помимо импровизированных деревянных стендов на улице в Заболотье есть и оборудованный рынок. Уже на подходе к нему видны закрытые павильоны, людей совсем нет.

— За эти два года все изменилось! — вздыхает Валентина, которая как раз закрывает свою точку. — Торговли вообще никакой: у людей нет настроения, да и денег нет. Железная дорога не работает, доехать сюда трудно. Раньше из Беларуси приезжало очень много людей, а сейчас только свои. Продукты еще, может, и берут, а одежду — в крайнем случае. Коронавирус, война — и так постепенно все ушло. Кто-то из женщин едет за границу, мужчины воюют — позабирали. Одежда — теперь необязательная потребность. Вот и весь рынок. Нет покупателей — и рынка нет.

В павильоне Валентины висят женские вещи: джинсы, блузки, свитера. Продавщица говорит, что сбывает все тот же товар, который закупала еще четыре года назад. Цены практически не поднимала, но спрос все равно небольшой.

— Есть надежда, что когда-нибудь наладится работа — надеждой живем. Но я не знаю, когда оно все изменится. А пока как есть, так есть. Хотелось бы уже покоя, мира, наверное, и люди бы поменялись, и все изменилось бы вокруг. Сейчас не сказать, что спокойно, но мы привыкли уже. Настроения у людей никакого нет: у многих близкие на фронте, — рассуждает женщина.

— К беларусам какое отношение сейчас? — повторяю свой вопрос уже ей.

— Да их нет, этих беларусов, — смеется женщина. — Тут же знаете как, у многих там и дети, и родственники. Я сама не общаюсь, у меня никого там нет, поэтому даже не могу вам сказать.

В воздухе раздается сирена воздушной тревоги. Валентина спешит:

— Вот тревога. Детей нужно забирать из школы. Все не так, как раньше было, хотелось бы, чтобы вернулось все.

— А когда вернется, как думаете?

— Ха-ха-ха, — хохочет собеседница. — Вы знаете, поезда я не вижу уже четыре года. Вагоны грузовые стоят и все. Как закрыли границу во время эпидемии, так жизнь здесь и остановилась. Даже во время праздников люди хмурые ходят — у каждого свои мысли. Спим в теплых домах — и то хорошо.

Тревога закончилась. Я возвращаюсь с рынка снова через площадь, на которой осталось только два прилавка, покупателей нет. Продавщица Вера, приехавшая из соседнего села Ратное, торгует обувью:

— Я работаю здесь лет пятнадцать, все изменилось. Нет ни людей, ни торговли, ничего нет. Беларусы приезжали на рынок, их на самом деле здесь большинство было, сметали все. Но ведь они уже с карантином перестали ездить практически. А с началом войны так вообще Заболотье на отшибе оказалось. Сейчас в основном местное население, но их не очень много. Даже из соседних деревень теперь сюда без машины не доедешь: одна маршрутка ранним утром, и все. Надо же за что-то жить, правда? Есть все хотят.

«А где денег заработать еще, чтобы прожить?»

Неподалеку на тротуаре стоит женщина лет пятидесяти с продуктами: молоко, творог, сметана.

— Конечно, как ездили беларусы, так больше брали всего, нам тогда было хорошо, — вздыхает Лариса, — а теперь только те, кто в деревне: им не нужно столько.

— На жизнь хватает?

— Какую жизнь? Я нигде не работаю, только что тут продам: гривен сто (около 11 рублей). И где тут хватит? Работы нигде не найдешь, а ехать за границу у меня здоровья нет. Другие так ездят, чего ж не ездить. А где денег заработать еще, чтобы прожить? Тут работы нет почти: учителя работают, по магазинам продавцы — вот и вся работа. В основном люди сидят дома. Раньше еще мужчины могли выезжать, теперь ни мужья, ни сыновья не выезжают. А так тут продашь что-то, а нет — так домой пойдешь, этого молока выпьешь с творогом — и все. Настроения нет никакого. У меня — так вообще. Сын воюет, пропал без вести. Два месяца ни слуху ни духу, никто нигде ничего не говорит. Забрать — заберут, а искать — ищи сам. И все. Так какое тут настроение… У сына остался ребенок — два года, нет никакого дела никому до этого. Я тоже одна, например, был муж — умер семь лет назад. Куда ни стучишься, куда ни обращаешься — никто ничем не поможет. Вот так и живем. Ко всему привыкаем, живем и привыкаем.

По самой улице разбросаны и обычные магазины. В продуктовых ассортимент привычный для украинской провинции, цены тоже. Ограничений на продажу алкоголя уже нет — запрещено только военным. Среди открытых — и магазин с одеждой, здесь работает Александра — это бизнес ее матери. Во время разговора выясняю, что девушка родилась в Бресте, но с родителями переехала сюда еще в младенчестве, хотя в Беларуси осталось много родственников.

— Теперь нет здесь беларусов, как вы могли заметить, и нет торговли. Зарплаты упали. Рабочих мест мало. Большинство, видимо, за границей зарабатывает — в Польшу ездят. Много военных, — говорит Александра. — Стало спокойнее где-то год назад. Убрали многие пункты пропускные на дорогах, сейчас их меньше. Перед этим год был не очень спокойный. У меня в Беларуси сейчас тетя и сестра двоюродная, крестные родители живут. Мы созваниваемся иногда. Они не могут ничего сказать. Например, мой папа — военный, приезжал на 10 дней в отпуск на праздники. Он немного выпил, и когда звонили по видеосвязи родственникам в Беларусь, начал задавать вопросы, как они к войне относятся, что о Лукашенко думают. А они не могли ничего ответить — боялись. Повторяли только: «Надеемся, что все будет хорошо». Он переспрашивает: «А что именно будет хорошо?» И нет ответа. Там же очень все контролируется, например, телефоны прослушиваются, люди запуганы.

Выхожу из магазина, на улице уже не осталось ни торговцев, ни прилавков — они вернутся только через неделю. Чтобы выехать отсюда, нужно снова искать попутку, поэтому иду на выезд из деревни. От центральной улицы в стороны расходятся грунтовые дороги с аккуратными подворьями, в низинах стоит вода, чуть севернее через небольшое болото — подлесок, за которым уже Беларусь.

Подхожу ближе, со мной здоровается, отвлекшись от колки дров, Виктор. Всего метрах в двадцати от его крайнего дома стоит вода. Мужчина говорит, что так было не всегда: с началом войны насосы, откачивающие лишнюю влагу, работают лишь частично. Видимо, чтобы приграничные поля точно были непроходимыми. Мужчина говорит, что когда-то ездил подрабатывать в Польшу, сейчас такой возможности нет:

— Вот дров порубил — каких-то 600 гривен (около 42 рублей) заработал. Единственное занятие сейчас. Может, где-то и получше, а у нас такая окраина тут.

Читайте также