По новым российским законам дезертирам грозит до 15 лет лишения свободы. И пока одни подписывают контракты и отправляются на войну, другие готовы пойти на все, чтобы с нее сбежать. «Важные истории» поговорили с тремя кадровыми офицерами, бежавшими из России, чтобы не воевать. Они рассказали о военных преступлениях, свидетелями которых стали, о том, почему из российской армии практически невозможно уволиться, и о том, почему никому не советуют подписывать контракт.
Военные поделились своими историями на условиях анонимности, их имена известны редакции «Важных историй».
«Я слышал, как расстреляли трех граждан Украины»
Александр, офицер
После школы я поступил в военное училище. Не могу сказать, что это было мое решение. Родители настояли. Возможно, чтобы я не стал каким-то там плохим парнем. В провинции не так много способов заработать. Для региона в России 40 тыс. рублей — большая зарплата. Если ты не имеешь образования, если у тебя не работают мозги, то армия — это спасение.
С одной стороны, я не хотел вообще служить, с другой — мне было интересно, на что я способен. Я и решил, что вариант неплохой. Кормят, поят, одевают, а я не из богатой семьи.
В армию я попал в 2016 году. Хорошо помню первые дни, когда пересек КПП с сумкой. Я начал сомневаться сразу же: там, извиняюсь, люди малограмотные, в основном идиоты. На второй день я написал рапорт и отнес его командиру. Родственники сказали мне: «Как ты мог? Ты предал нашу семью!» В общем, мне начали промывать мозги: «Армия — это твой жизненный путь. Ты должен, ты обязан, у тебя нет другого выбора». Мой непосредственный командир тоже подхватил: «В армии все замечательно, у нас есть медицинское обеспечение, мы тебе дадим хорошее образование, будешь ходить в форме, будет зарплата, стабильность». Я еще несколько раз писал рапорт на отчисление, но остался из-за матери, потому что она настояла.
«Я презирал таких командиров»
Уже с четвертого курса я пытался уволиться: заваливал сессии, не ходил на построения, месяц лежал на кровати. Потом ко мне пришел начальник одного факультета, полковник, сказал: «Вставай с кровати, иди работать. Мы тебя сейчас отправим на гауптвахту. Посидишь там, придешь в себя, потом будешь делать все как с иголочки». Я презирал таких командиров.
Контракт с армией я подписал еще на втором курсе — это была необходимая мера для дальнейшего обучения. Училище я в итоге закончил. Но сильно повздорил с начальством из-за того, что меня не увольняли, поэтому после выпуска меня отправили в глубинку России, в мотострелковую часть в пехоту, хотя это не по моей специальности. Я прибыл в часть и через месяц после получения каких-то выплат подал очередной рапорт на увольнение.
Это было в 2021 году, полгода до начала войны я пытался уволиться. Не ходил на службу, покидал пределы гарнизона, то есть совершал всяческие нарушения. Потом просто взял билет на самолет, улетел домой на неделю. Рапорты с просьбой об увольнении я писал ежедневно, отдавал их командиру, он при мне их рвал. На обычной работе ты приходишь, пишешь заявление — в течение двух недель тебя должны уволить. В армии такого нет.
Когда я дошел до начальника рангом повыше, он сказал: «Ты месяц назад принял дела и должность в армии. А ты в курсе, что у тебя недостача по материальным ценностям?» Я знал про эту недостачу, но не вникал, поскольку думал, что уволюсь. Выяснилось, что недостача на 46 миллионов рублей: несколько неисправных машин, оборудование, военная техника. С этого момента мне пришлось ходить на службу и закрывать недостачу, что-то из своего кармана выплачивать, ремонтировать.
Я не мог уволиться с такой недостачей! Если недостача больше, чем полтора миллиона, на меня должны завести уголовное дело за халатное отношение. Ну вы сами подумайте, как за месяц в армии я мог потратить 46 миллионов? Но доказать этого я не мог. Когда я пытался добиться справедливости, мне говорили: «Все так служат, не ругаются, сидят на попе ровно».
Мне предлагали откупиться. Я договорился, что найду оборудование, которое мой предшественник раздал без каких-то пометок в документах. Я бегал по части, собирал это все. Иногда предлагал деньги, чтобы мне вернули оборудование. Попытался собрать хоть что-то из того, что у меня по документам должно быть.
«Командир нарисовал большой половой орган на рапорте»
После новогодних праздников нам сказали, что мы все уезжаем в командировку на учения в аннексированную Республику Крым. Командир части собрал нас на плацу и сказал, что никто не едет воевать, а едем на такие же учения, как проводились полгода назад. Для военнослужащего боевой части это стандартная процедура: он несколько раз в год выезжает на учения, где пьет водку, веселится и через два месяца уезжает назад. В 90% случаев эти учения — фикция, делается все для проформы, для начальства.
Выступление командира части повлияло на большую часть военнослужащих. Некоторые поверили, что реально едем на учения, другие заподозрили, что там начнутся какие-то столкновения, но никто не думал, что начнется война. Никто в это не верил. Но я не поверил командирам, по старому российскому завету: «Не верь государству». Было нехорошее предчувствие.
Юристы посоветовали написать рапорт об отказе от командировки. Мы прекрасно понимали, что этот рапорт ни на что не повлияет, как и все предыдущие. Но я попытался. Командир нарисовал большой половой орган на этом рапорте.
«Я не понимал, против кого мы идем воевать»
В начале февраля мы отправились в Крым. Я понял, что это не учения, ближе к 15−16 февраля, когда начали приходить боевые распоряжения, разрешающие движение гусеничной техники по асфальтированной дороге. Тогда я понял, что намечается что-то серьезное. Ну, а как ты соскочишь? Если ты солдат, можно что-то симулировать, болезнь, еще что… А если офицер, у тебя в подчинении люди, машины. Ты придешь: «Извините, я заболел, можно я не поеду?» или «Я отказываюсь в этом участвовать — это преступная война». И тебя заберут с военной полицией и пришьют «уголовку», которой пугали.
Когда мы въехали в Крым, мои подчиненные не задавали вопросов. Они контрактники, не первый год в армии, прекрасно понимали, что слово поперек повлечет за собой санкции.
Где-то 23 февраля нас кинули ближе к границе. Остановились в лесополосе. Поступил приказ заправить все машины. Выдали боеприпасы, оружие и по два магазина. И вот 24-го мы пересекли границу разбитой КПП. На первой остановке я подошел к своему непосредственному начальнику, спросил: «Мы напали на Украину? Почему мы выехали за пределы РФ? Что происходит?» На что получил ответ: «Подождите 10 дней, мы тут постоим немного и поедем обратно домой. Все заработают себе „ветеранки“ (ветеранские удостоверения), получат выплаты». Недовольства никто не выказывал. Но недовольные были. Настроение было «сиди помалкивай».
А что я мог сделать? Вылезти из машины и сказать: «Я пошел домой?» Дезертировать, бежать куда-то в леса Украины? Тоже бесперспективная ситуация. Я тогда понял одно: надо искать какой-то легальный выход из положения. Надо было под каким-то предлогом вернуться в Россию.
Нам никто не объяснял, что происходит. Все были в полнейшей панике. В подразделениях хаос: никто не знал, что делать, все пытались куда-то позвонить, у кого-то что-то узнать. Командование планировало двигаться дальше, командиры приказывали занимать оборону на каждом пункте остановки. И я пытался в этом вариться и понять, как выжить, — это был главный вопрос.
Я не понимал, против кого мы идем воевать. В то, что на Украине фашисты, во всю эту лабуду не верил, как и большинство тех, кто находится рядом со мной. Но ответ был — против армии, которая защищает свой дом, свою страну, свое государство, свой суверенитет.
Почему мы не могли взбунтоваться, если было много несогласных? Интересный вопрос, языком чесать все могут, а перейти к реальным действиям… В армии не идейные люди. Им платят деньги за убийства, за то, чтобы выполняли приказы. Вот, у условного майора уже 10−12 лет выслуги, у него военная ипотека, в жизни все хорошо, ему не надо что-то менять. Этот человек уже корнями прирос к армейской системе, он уже часть корабля.
«У меня было оружие, но я не стрелял»
На территории Украины я пробыл с февраля до конца лета. Не участвовал ни в одном бою. Моей задачей было обеспечение. Довольно часто попадали под обстрелы, прятались в подвалах, в окопах.
У меня было оружие, но я не стрелял. Сейчас начнется в комментариях, что я очередной «русский, который не стрелял». Но эта война в первую очередь артиллерийская, то есть противники могут даже не видеть друг друга, находиться в разных селах, наносить огневое поражение, после этого заходить непосредственно в населенный пункт. Только в этом случае ты можешь увидеть противника. Я ездил преимущественно по селам, поселкам городского типа. Боевых столкновений не видел, но находился на передовой.
На передовой ничего хорошего — постоянные обстрелы, страх. Смерти с обеих сторон. Первых раненых с нашей стороны я увидел уже 25 февраля, когда мы еще ехали колоннами. До этого в обычной жизни я не видел трупы. Но на войне тебя это не так сильно будоражит. Рядом — убитый товарищ, но ты ничего поделать не можешь. Ты переступаешь через себя и понимаешь, что надо действовать, чтобы не стать таким же, как он.
«По какой причине их расстреляли, не знаю»
Мы двигались колонной в один из населенных пунктов. Впереди — машина командира части, его сопровождали две машины подразделений спецназа. По пути нам встретился легковой автомобиль, где сидело трое мужчин. Их остановил спецназ по приказу командира части. Дальше я слышал радиоэфир переговоров командира бригады с этим спецназом. Я проезжал мимо, когда спецназ с оружием раздевал до пояса этих людей — троих граждан Украины, они все были в гражданской одежде. Спецназ переговаривался с командиром бригады: он сказал проверить на наличие татуировок, взять документы, после чего приказал расстрелять трех человек, я слышал это по радиостанции. Я уже проехал это место и услышал три выстрела. Вряд ли это могло быть что-то другое. По какой причине их расстреляли, не знаю. Но точно могу быть уверен, что их не допрашивали, не выясняли что-то — прошло всего две минуты.
Это случилось в первые дни войны. Где-то в конце апреля у меня появился интернет, я увидел Бучу, почитал, что пишут в Twitter… Я понимал, что к нам не очень хорошо относятся, но такого я не ожидал.
Я сам общался с мирными жителями. Проблема в том, что в одной деревне тебя могут встречать как героя, а в другой — как оккупанта. И ты не понимаешь, где правда, где ложь. Одни говорят: «Нас тут действительно обстреливали украинцы». Это ближе к Донецкой и Луганской областям. Там крутят российские телеканалы, я думаю, так говорят, потому что зомбированы. Сейчас я могу трезво посмотреть на ситуацию, а тогда, пообщавшись с одними, ты понимаешь, что ты оккупант, пообщавшись с другими, что ты герой. И у тебя происходит диссонанс.
«Родственники сказали, что я предатель»
Примерно с середины лета нас начали отправлять в отпуск в Россию. Меня отправили второй группой. После чего я отказался выполнять какие-либо обязанности и написал рапорт на увольнение. Мне тогда сказали, что всех, кто отказывается, — увольняют, и вот он, мой шанс.
Все было в порядке. В начале сентября прошла аттестационная комиссия, на которой приняли единогласное решение о моем увольнении. Документы отправились в Москву, потому что офицеров увольняет министр обороны — подписывает приказы. И тут началась мобилизация. Мне сказали: «Пакуй чемоданы, ты едешь обратно». Ну и в этот момент я понял, что обратно вернуться не могу. Мне просто моральная составляющая не позволит.
У меня был только внутренний российский паспорт, то есть бежать я мог в Армению и Казахстан. Я выбрал Казахстан, поскольку он ближе и дешевле.
Родственники меня не поддержали. Сказали, что предатель, что, если надо будет, они сами возьмут оружие, пойдут воевать. Я ответил: «Ну, вы идиоты, мне с вами больше не о чем говорить. Я вам пытался объяснить все эти годы, насколько в армии все плохо. Приехал с войны, все это рассказал, показал видео, показал фото. Вы мне не поверили». Я плюнул. Мы не общаемся до сих пор.
Тем, кто хочет подписать контракт с российской армией, хочу сказать: ни в коем случае не делайте этого. Это угрожает вашей жизни, здоровью и свободе. Это не ваша война. Если есть загранпаспорт, можно попробовать сделать визу в другую страну. Это стресс, напряжение, проблемы с документами. Неясно, что будет дальше. Но это гораздо лучше, чем быть на войне. Да, я сделал так и я теперь предатель для своей страны, пусть они так считают. Время все расставит по своим местам.
«Я не считаю себя предателем. Как можно быть преступником в глазах у преступников?»
Дмитрий, офицер
Я из маленького села далеко от Москвы, но поступать решил в московский технический вуз на инженера-конструктора. У меня не было никаких планов на будущее: я просто делал так, как положено. Нужно поступить, нужно отучиться, получить хорошее образование. Мне не хватало баллов для общежития. Просить родителей [о помощи] я не хотел, да это было бы невозможно: зарплаты в нашем селе маленькие. Пойти работать в ущерб образованию меня не устраивало. В университете посоветовали обратиться в военный учебный центр — что-то наподобие военной кафедры в гражданском университете. Только те, кто учится в военном центре, подписывают контракт и [после окончания учебы] отправляются служить минимум на три года. Отдаешь долг за то, что тебе помогали во время обучения с общежитием и дали небольшую стипендию — такая сделка с дьяволом.
Первые пару лет тебя практически не трогают. С третьего по пятый курс уже начинается военное обучение — четыре-пять пар, различные военные предметы. Нас готовили как офицеров. Устраивали выезды в военные части, там проходили практические занятия, ну то есть должны были проходить. Нам должны были показывать технику, рассказывать, как ей управлять, и все такое. Но в итоге нас ставили со срочниками, и мы были просто разнорабочими: копали окопы, убирали территорию. К технике нас даже не подпускали.
Много ли я думал в 20 лет? Да вообще нисколько. Пришел, подписал эту бумажку, практически не глядя: «Да ничего страшного — отслужу три года». Но когда заканчивал учиться, я уже имел какое-то представление о жизни и понимал, что армия — это не то место, где я хочу потратить три года, да еще с возможностью уехать и не вернуться.
В договоре был предусмотрен пункт, что если ты перестаешь учиться (отчисляют или сам уходишь), ты в трехкратном размере платишь сумму, которую за тебя отдало Минобороны. По сути, ты у министерства в заложниках. У меня эта сумма составляла 2 млн рублей.
24 февраля я встретил ужасно. В то время я дописывал диплом и через несколько месяцев должен был стать военным. Я ехал на работу и узнал, что началась война. Ужас, паника. Что будет дальше? Что делать?
Но долг перед Минобороны был огромный, я не мог повесить его на себя. А родители говорили: «Послужи немножко, там посмотришь».
«Тебе нужно как мужику взять свои яички в кулачок и пойти служить!»
Мой контракт начался в июле 2022 года. Я прибыл в часть, и меня познакомили с непосредственным начальником. Он сказал, что на меня повесят кучу сломанной техники, которая стоит уже много лет. Никто ей не занимался, а я обязан ее восстановить, взять на себя материальную ответственность.
Несколько лет в военном учебном центре ничего мне не дали. В университете мы получили абсолютный минимум: научились разве что ходить строем. После такого обучения какой я квалифицированный специалист?
Юрист по военным делам объяснил мне вкратце, что делать, чтобы уволиться. На следующий день после моего прибытия я пришел к командиру части. Сказал, что я не военный человек, ничего не знаю о своей специальности и служить не хочу: увольте меня, пожалуйста.
Это никому не понравилось. Мне говорили, какой я плохой, предатель, не мужик — начали меня разводить на все эти пацанские и зэковские темы. Говорили: «Ты свое слово дал, подписал контракт. Тебе нужно как мужику взять свои яички в кулачок и пойти служить!»
Я начал саботировать службу: уходил на несколько дней, приносил в часть телефон. Они начали угрожать мне уголовным делом, обещали, что посадят, но на меня это не действовало. Мой непосредственный начальник, когда в очередной раз вез меня к командиру части на беседу, говорил: «Мне сейчас проще тебя вывезти в лес и застрелить». Когда я в очередной раз не приходил на службу, а потом возвращался, командиры говорили: «В следующий раз тебя наручниками здесь к батарее прикуем, и ты никуда не денешься».
Многие офицеры, с кем я говорил, относятся к армии так себе. Они, конечно, люди провластных взглядов. Но была бы у них возможность уволиться без последствий, они бы это сделали. Если начинаешь увольняться, но у тебя не получилось, ты попал. Все против тебя: лишают премий, пихают в никому не нужные дела. Не дают жизни. Большинство людей не готовы пойти на такие жертвы, им проще отслужить контракт.
«Сказал, что я суицидник, и попросился в психушку»
С февраля я все время думал, что могу оказаться на войне. До сентября получалось отговариваться, но командир мне предлагал: «Давай мы тебя отправим в Карабах?» Я говорю: «Нет, для меня любые военные действия неприемлемы». И он мне: «Не смей сказать мне такое, когда в России объявят военное положение. Я тебя выведу за казармы и расстреляю».
Пару недель меня водили по беседам. Потом они сдались и говорят: «Давай компромисс. Мы тебя будем увольнять где-то полгода, но ты не будешь никому мешать. Будешь сам на себя делать документы, мы тебя переведем в командование части, и там ты будешь помогать человеку, к которому мы тебя приставим». Для меня это был хороший вариант. Я просто офисный работник: сижу, работаю за компьютером, делаю себе документы. По плану я должен был уволиться к концу 2022-го. Но этого не случилось: сентябрь, указ Путина [о мобилизации] — и все. Уволиться уже нельзя.
Я понял, что меня отправят обратно к начальнику, который угрожал мне расправой. Я решил сказать, что я суицидник, и попроситься в психушку. Договорился с [нужными] людьми. Но мне сразу сказали, что по состоянию здоровья меня никто не уволит, просто потяну время. Я согласился.
В госпитале я встретил несколько офицеров, которые тоже не хотели служить. Их по возвращении в часть обещали отправить в Украину. Было много мобилизованных, которые не хотели воевать, но их практически сразу отправляли [на фронт]. Все тянули время, но в итоге всех забрали.
Когда я вышел из госпиталя, попросил командира части меня перевести. Поставил ему бутылку, как это принято. Он возмущался, но бутылку взял и перевел меня в другое место. Там я прослужил еще месяца четыре.
«Оставалось только бежать из России»
Все это тянулось до февраля [2023 года]. В феврале начали набирать офицеров для отправки на войну. Я поговорил с теми, кто вернулся из Украины, они сказали, что были пушечным мясом.
Мне повезло: сперва искали прапорщиков и контрактников, которые согласятся стать офицерами с учетом того, что их отправят на войну. Их вызывали на беседы, уговаривали, но дураков не нашлось. Это дало мне время подготовиться к побегу из России.
Я понимал: если меня отправят на войну, то заставят убивать людей. И я, скорее всего, оттуда не вернусь. С началом мобилизации всем военным раздали листки на подпись — согласен или не согласен участвовать в СВО. Я просто ушел домой, когда получил этот листок. Пообщался с юристом, мы не нашли никаких выходов из этой ситуации, кроме побега. Как можно что-то планировать, когда государство меняет законы, как хочет? Ты всегда будешь в проигрыше. Единственный вариант — сесть в тюрьму. Отсижу два-три года — тот же контракт. Зато не на войне. Но потом я узнал, что из тюрьмы тоже отправляют в ЧВК Вагнера. Оставалось только бежать из России.
Было тяжело. Я понимал, что теперь я преступник. Скорее всего, мне никогда не удастся вернуться. Дезертирство и самовольное оставление части — это статьи без срока давности (формально применим срок давности 10−15 лет, но он отсчитывается с момента окончания преступления: предельного возраста пребывания на службе: 50, 55 и 60 лет для младших офицеров. Верховный суд также разъяснил, что пока человек не сдался следствию, срок давности не исчисляется, поэтому с житейской точки зрения военный прав. — Прим. ред.). Но что мне оставалось? Было страшно, смогу ли я вообще сбежать, потому что военнослужащему не так-то просто перебраться через границу. Что меня ждет за границей? Найду ли я работу? Смогу ли легализоваться?
«Ты ни там, ни там не нужен. Человек вне закона»
Когда принял решение бежать, я нашел организацию «Идите лесом». Пару недель мы готовились к побегу, разрабатывали план, продумывали всё: как отвечать на вопросы на границе, какие вещи с собой брать, как покупать билеты, как пользоваться связью.
Я живу в Грузии уже пару месяцев. Все время провожу за компьютером, переучиваюсь на программиста, потихонечку начал зарабатывать. Мне нужна большая сумма денег, чтобы куда-то дальше ехать. Грузия тоже небезопасна для меня.
Страны Европы сейчас рассматривают любого русского как потенциальную угрозу безопасности. А если человек еще и был военным, то есть дезертир, то это более серьезный повод бояться за безопасность. Это тяжело: ты ни там, ни там не нужен. Человек вне закона. Я коплю деньги, чтобы легальными путями перебраться в другую страну и просить убежища.
Через месяц после моего побега против меня возбудили уголовное дело. Но я не считаю себя предателем. Как можно быть преступником в глазах у преступников? Если бы действительно была война, в которой мы кого-то защищали, может, я и не сбежал бы. Хотя я все равно не сторонник насилия.
Но то, что происходит сейчас, — это террористический акт. Просто Путин со своими дружками-бандитами решил приватизировать Украину. Единственное, что я могу делать, чтобы хоть каким-то образом приблизить окончание войны, это рассказывать свою историю. Кого-то это может убедить, например, разорвать отношения с армией.
«Когда нас отправили на очередную суицидальную задачу, мы себя намеренно покалечили»
Евгений, офицер
Я учился в школе-интернате с военным уклоном, что повлияло на мой выбор. В 17 лет решил пойти учиться в военное училище. Переживал, что не смогу поступить в гражданский университет, а после не найду хорошую работу. Связей у меня нет, родители небогатые. А служба в армии — это верный путь чего-то добиться в жизни. Училище я достаточно хорошо закончил. Суммарно мне надо было пробыть в армии 10 лет, но я немного не дослужил.
Я помню, что было напряжение в отношениях России и Украины, но никто не верил, что будет что-то серьезное. Мы все выезжали на границу с Украиной в формате учений. 10 февраля приехал командующий нашей армией, сказал, что переживать не стоит, войны не будет — просто игра мускулами, маневры вдоль границы.
Мы успокоились. Генерал, командующий армией, сочинять не будет. Более того, я думал, что Путин — вор, но не фанатик. Войну мог развязать Наполеон, Гитлер, но не он. Он бы мог спокойно сидеть дальше, воровать до конца своей жизни, и все были бы довольны — у нас же такой социальный договор с правительством. Но все перевернулось в течение нескольких дней.
Поняли, что все будет по-серьезному, когда перед началом марша собрали все бригады. Агитировали, но [говорили] не про нацистов, а о приказе главнокомандующего. Я вспоминаю фразы, которые у нас потом стали шуточными: «Переживать не стоит, все закончится за три дня. Некоторые из вас даже не поймут, что произошло».
«Чем ближе к Киеву, тем все больше и больше разрушения»
Мы поняли, что пересекли границу, когда стали попадаться таблички на украинском. Сразу спросить невозможно — вы же двигаетесь в колонне, едут БТР, прочая техника. В армии так происходит: есть приказ — выполняй, а потом обсуждай. Тебя к этому годами готовят. Тем более, когда мы заходили, войны не было. Все приграничные населенные пункты стояли целые. Но чем ближе к Киеву, тем разрушения были все больше и больше.
Мы заходили с востока между Черниговом и Сумами. Наш путь проходил через Конотоп, севернее Ични, Нежин и дальше, на восток. Крупные населенные пункты мы обходили, а в небольших останавливались. Дошли до границы Бровар, там были небольшие села, уже оккупированные.
В мои задачи сначала входила разведка, а потом — сопровождение колонн. Я знал маршруты, куда двигаться. Было достаточно большое количество потерь из-за того, что люди просто заблудились по дороге, не доехали из пункта А в пункт Б. А я с этим справлялся.
Когда истекли три дня [а победы не случилось], командование ничего не сказало. Главное, каждый день выживать. Солдату не ставят задачу «Ваш взвод должен взять Киев». Ему говорят: «Ты должен сесть за это дерево и смотреть». Офицеру говорят: «Твой рубеж там, ты должен туда доехать». Мы же люди маленькие, нам ставят маленькие задачи.
«Были люди, которые соглашались стать палачами»
В населенных пунктах нас встречали по-разному. Но чем ближе к Киеву, тем враждебнее. На приграничных территориях люди жили своей жизнью, война не чувствовалась. Мы вроде в Украине, а ничего не происходило. Но чем дальше, тем хуже. И чем дольше шла война, тем хуже становилось. Когда мы были под Киевом, не существовало определенной линии соприкосновения сторон, не было фронта, просто ломились колоннами на столицу, а эти колонны расстреливали, расстреливали и расстреливали. Появлялись партизаны из местного населения. С каждым днем у них было все больше современного оружия, они потихоньку набирались опыта. В этом причина, почему ушли из-под Киева: стало невозможно там находиться. Весь контингент оказался бы в окружении.
Мы видели, как ловили партизан. Я помню одного человека, которого поймали лично мы. Была засада, нас хорошо обстреляли, но мы смогли выбраться. И когда мы обходили атаковавшую нас группу с фланга, они все разбежались, побросали оружие, и один выбежал прямо на нас. Мы взяли его в плен, отдали фээсбэшникам. Люди разные, у них разная позиция — кто-то хочет убивать, кто-то нет. Лично моя позиция: если можно взять человека в плен, лучше брать, потому что кто-то из плена вернется живым.
Я знаю, что были случаи расстрела без суда. Сам я не подходил, не говорил: «Можно я посмотрю?» Были люди, которые соглашались стать палачами. Причем их никто никогда не накажет. Они погибли: я знаю, кто был палачом [из моей бригады], и он погиб.
У командования была дилемма: в принципе, могли пленных не убивать, но девать их было некуда. Мы не могли отвозить их в Россию, а устраивать какие-то места для их содержания никто не хотел. Поэтому их расстреливали.
Прошло уже достаточно много времени, я не страдаю никакими там ПТСР, еще чем-то, потому что я начинаю забывать все плохое. Но были моменты, когда мои сослуживцы избивали кого-то, допрашивали.
Это не первая моя война. Я пять месяцев был в Сирии, но там по сравнению с Украиной детский лагерь. Одно дело воевать с какими-то незаконными вооруженными формированиями, у которых один полуразбитый танк и автомат. И другое дело — с какой-никакой армией, у которой авиация, артиллерия, связь. Тем более в Украину идут поставки западного вооружения, а российское вооружение критически уступает западным образцам.
Я не скажу, что прямо видел украинских военных, но по нам стреляли, мы стреляли в ответ. У других ребят были случаи: шли ночью где-то, лицом к лицу столкнулись с украинцами, поговорили, отошли и начали стрелять. Истории для кино, но реальные.
Когда мы уже уходили из-под Киева, несли большие потери, и двое ребят отстали, потерялись. Пошли к местному жителю сдаваться в плен: он их отмыл, накормил. Приехали ВСУ. Прострелили одному ногу и сняли на видео, как оказывают первую помощь, чтобы показать, как помогают взятому в плен раненому русскому. Он на видео говорит: «Спасибо, парни, что не убили». Очень много лично от человека зависит. Война — такое место, где законы уходят на второй план и в итоге важен только человеческий фактор.
«Спецоперация по убытию из Украины»
Я пробыл «за лентой» до мая [2022 года]. Ранение. Ну как ранение… Там была целая спецоперация по убытию из Украины.
Еще до войны я понял, что надо уходить из армии. Сами знаете: люди идут работать в полицию, служить в армию, работать учителями с благой целью. А выходит не так, как хотелось. Многие разочаровываются, я в их числе.
Тех, кто не согласен с происходящим, на самом деле много. И об этом говорит мобилизация: ведь ее объявили не только чтобы набрать новых людей, но и чтобы не увольнялись контрактники. Контракты стали бессрочными, уволиться нельзя.
Я планировал уйти, когда закончится контракт, — я на тот момент лечился в госпитале, а после хотел взять неиспользованные дни отпуска и уйти с дальнейшим увольнением. Но в сентябре правила игры изменились.
Мы поняли, что надо любым способом уходить. Из Украины можно уехать либо «двухсотым» (убитым), либо «трехсотым» (раненым). Когда у меня уже осталось мало людей, нас отправили на очередную суицидальную задачу, где мы себя покалечили. Намеренно.
Это не так просто сделать. Но все знали, что мы находимся в непосредственной близости к украинским позициям, и мы смогли это сделать так, что нам все поверили и ни у кого не возникло вопросов. Мы стреляли друг по другу.
Дальше эвакуация, госпиталь, реабилитация. За период реабилитации я пытался различными способами не уехать обратно [в Украину]. Не получалось. Я, отчаявшись, ходил на полный чекап в частную клинику за солидную сумму, чтобы полностью меня обследовали. К сожалению, я полностью здоров.
Меня начала посещать мысль, что проще умереть. По крайней мере, это все закончится. Но я не мечтал умереть в окопе за амбиции одного сумасшедшего человека. Я готов умереть за Россию, защищая ее от врагов, которые нападут на нее. Но я не хочу умирать за бандитов, преступников и воров.
«Да, я кого-то убил»
Гайки продолжили закручивать. Выхода не было никакого. Сначала я хотел сесть в тюрьму, но тюрьма тоже не выход, потому что в нашей стране и из тюрьмы отправляют [на войну].
Я понял, что надо бежать. Сначала я планировал все сам. Был в России, скрывался, но потом наткнулся на команду «Идите лесом», и они помогли выехать.
Да, кого-то я убил. Я не подходил и не расстреливал человека в упор, но по мне стреляли — я стрелял в ответ. Это война. Я тоже жить хочу. Если бы я, допустим, не стрелял, поднял руки — меня бы застрелили. Но я не мародерил, ни над кем не издевался, не пытал, не казнил. Был случай: машина врезалась в БТР, пострадал человек, который ехал в легковушке. Мы начали оказывать ему помощь. Старший говорит: «Добивайте». Все отказались. Оставили его рядом, чтобы местные забрали.
Я вернулся с войны разбитый, но мне помогли родственники. Все они на моей стороне — и друзья, и родные. Они в России, кто-то хочет переехать, но это очень сложно — из-за финансов, языка, страха, что не смогут адаптироваться. Я, если честно, даже если режим сменится, не особо хочу возвращаться в Россию. Режим сменится, но будет сумасшедший скачок преступности, неконтролируемый поток оружия, большое количество бедных, множество вернувшихся с войны, до которых никому нет дела. И события 90-х покажутся цветочками.
Что бы я сказал тем, кто сейчас думает заключить контракт? Имейте достаточно мужества для собственного мнения. Не нужно думать, что получится отсидеться в тылу. Ты сидишь, вроде тихо, спокойно — и вот ты умер.
Если вас отправляют на фронт, нужно действовать решительно и быстро, потому что чем дальше, тем меньше шансов остаться живым или хотя бы целым. Есть организации, которые помогают [выбраться], они помогут финансово и сориентируют. Тем более мобилизации подлежат молодые парни, мужчины в расцвете сил — они где угодно найдут работу и смогут на это прожить. Не стоит бояться переезда. Спасти жизнь и пожить жизнью студента лучше, чем умереть. Потом про тебя никто не вспомнит. У нас плюют на ветеранов Великой Отечественной войны. В каких условиях они живут? А ветераны Чечни и Афгана? Что будет с ветеранами войны в Украине? И так всем понятно.