По информации издания «Наша Ніва», в учреждениях здравоохранения начали организовывать собрания, на которых у медиков спрашивают об их связи с заграницей. Так, от сотрудников требовали написать в анкетах, не было ли у них опыта работы или учебы в других странах. Спрашивали и о родственниках: если кто-то из близких работает за границей, то надо было написать, чем они там занимаются, как давно уехали, как часто приезжают в Беларусь. Также нужно было сообщить о детях, которые учатся в зарубежных вузах или только поступают туда. Так власти возвращаются к давней советской практике. Тогда наличие родных в западных странах могло навредить карьере, с ними не получалось (или было очень сложно) держать контакт, а личные встречи были почти нереальными. Рассказываем о тех событиях.
Волны эмиграции и сталинский железный занавес
Родственники за границей появились у наших предков очень давно. Правда, сперва этим могли похвастаться разве что аристократы (крестьяне были привязаны к земле, а у горожан не было традиции менять место жительства), поэтому такие случаи были единичными. В ХIX веке счет пошел на тысячи — речь об участниках антироссийских освободительных восстаний, которые после их подавления были вынуждены эмигрировать на Запад.
Первой по-настоящему масштабной волной выезда беларусов за границу стала экономическая миграция, которая была особенно велика на рубеже ХIХ — ХХ веков: число уехавших тогда из Беларуси людей оценивают в 600 — 800 тысяч человек. Затем случились Первая мировая война, революция, последующие неоднократные смены режимов. В итоге за четыре года (1917−1921) из Беларуси на Запад выехали еще 122 тысячи человек.
Сколько из них вернулось на родину, неизвестно. Например, так сделала значительная часть экономических эмигрантов рубежа веков, а вот из тех, кто уехал во время или после Второй мировой (об этом ниже), не вернулся практически никто. Очевидно одно — цифра уехавших за границу беларусов в ХХ веке была весьма существенной. У них не могли не оставаться близкие на родине. Но контакты с ними оказались сопряжены с большими трудностями.
В 1921 году нашу страну между собой разделили соседи. Западная часть досталась Польше — в межвоенные десятилетия оттуда по экономическим причинам уехали 180−250 тысяч беларусов. Восточная часть перешла СССР. А вот там границу сразу же взяли под контроль. Сперва коммунисты еще выпускали из страны людей (например, в 1922-м из Москвы на Запад уехал уроженец Витебска, художник Марк Шагал), затем возможность отъезда постепенно стала исчезать.
В 1925-м утвердился порядок выезда из страны, в целом действовавший почти до конца советской эпохи и требовавший наличия выездной визы. Чтобы получить ее, требовалось собрать множество документов. От выезжающих была нужна подробнейшая анкета, которая служила первым фильтром, а выезд могли запретить из-за наличия родственников за границей, «неправильного» происхождения или национальности, а также если советский человек имел доступ к государственной тайне. Для рядового гражданина выехать за пределы СССР было практически невыполнимой задачей.
Впрочем, в двадцатые годы советских граждан еще выпускали за рубеж — как правило, как раз к родственникам. В тридцатые годы это было уже невозможно.
Показателен пример российского поэта Бориса Пастернака. В 1921-м его отца выпустили в Германию для лечения сердечной болезни жены, сильно обострившейся в результате голодных лет. Сестры поэта поехали вместе с родителями, а братья, включая самого Бориса, остались в Москве. Предполагалось, что поездка продлится недолго, год-два, но оказалось, что родители и сыновья расстались на всю жизнь.
Через год Борис поехал навестить родителей, познакомить их со своей молодой женой. Затем он вернулся в Москву, и после этого они не виделись — за границу поэта больше не выпускали. Но частые и подробные письма между родственниками шли чуть не каждую неделю в обоих направлениях. Переписка продолжалась и в тридцатые годы, хотя поддерживать ее становилось все сложнее.
«В тридцатых годах речь со всей определенностью шла о возвращении [семьи Пастернака] в Россию, в Германии оставаться было опасно, но как было дать понять родителям, что дома их ждали не меньшие опасности. Как было сказать им, соскучившимся по родине и детям, какие ужасы здесь творятся, как было детям, стосковавшимся по родителям, отговаривать их от приезда. Письма становилось писать все труднее, потом русские письма перестали приходить в Германию, писать по-немецки было очень противно, писем становилось меньше», — писали исследователи.
В итоге родные Пастернака перебрались в Англию. Началась Вторая мировая война, письма стали совсем редкими. Родители поэта умерли в 1939 (мать) и 1945 (отец) годах. Письма шли все реже, и только смерть Сталина вернула сестрам и братьям возможность вернуться к переписке.
Еще один такой пример связан с российской художницей Зинаидой Серебряковой, в 1924-м эмигрировавшей во Францию. В СССР она оставила 74-летнюю мать и всех своих четверых детей. Спустя некоторое время ей удалось добиться разрешения на выезд для двух детей, еще двое остались на родине. Переписка с ними продолжалась вплоть до 1940 года.
Но существовал нюанс: Серебрякова оставалась гражданкой СССР. Во время немецкой оккупации Франции за это ей грозил концлагерь. Чтобы получить нансеновский паспорт (международный документ, удостоверяющий личность беженца), ей пришлось отказаться от советского гражданства. После это переписка прекратилась и возобновилась уже после Второй мировой. Увидеться со старшей дочерью Серебрякова смогла в 1960-м — после 36 лет разлуки. Со вторым ребенком она больше не виделась никогда.
С точки зрения нынешнего времени такая ситуация, когда дети и родители, братья и сестры могли не видеться десятилетиями, выглядит ужасной. Но в сталинскую эпоху случаи Пастернака и Серебряковой были еще удачным вариантом. Пусть встреч не было, но хотя бы письма шли — и за них никто не пострадал. И это в условиях, когда переписку с заграницей в СССР при желании могли приравнять к шпионажу, и даже телеграммы были опасны.
Примеры Коласа и Быкова
В 1934-м в СССР появилось наказание за отъезд за рубеж без разрешения властей. Теперь «бегство или перелет за границу» карались высшей мерой уголовного наказания — расстрелом с конфискацией всего имущества, а при смягчающих обстоятельствах — лишением свободы на срок 10 лет с конфискацией всего имущества.
В случае, если бежал военнослужащий, а его семья об этом знала, но не сообщила властям, родных отправляли в тюрьму на 5−10 лет с конфискацией. «Остальные совершеннолетние члены семьи изменника, совместно с ним проживавшие или находившиеся на его иждивении к моменту совершения преступления, подлежат лишению избирательных прав и ссылке в отдаленные районы Сибири», — констатировалось в Уголовном кодексе. То есть для наказания было достаточно лишь самого факта родства со сбежавшим за границу.
О случаях казни людей непосредственно за побег ничего не известно. Но это не повод радоваться: в приговорах расстрелянных просто обычно находились и другие составы «преступления», прежде всего шпионаж. Например, так было с советскими невозвращенцами (людьми, уехавшими с разрешения властей на Запад, но оставшимися там жить), а также с другими жителями СССР. На пике террора 1930‑х данные о наличии контактов за границей стали инструментами в «национальных операциях» НКВД: людей, у которых были хоть какие-то связи за рубежом, обвиняли в шпионаже в пользу Польши, Германии, Японии и других стран. Значительная часть этих обвинений закончилась расстрелами.
Поэтому в обществе — в вопросе эмигрантов и заграницы — царил страх. В этом мог убедиться на своем примере классик беларусской литературы Якуб Колас. Когда Москва и Варшава в 1921-м разделили Беларусь, писатель оказался в ее восточной части, принадлежавшей СССР, а его младший брат Михась Мицкевич — в западной польской. Никаких упоминаний о существовавшей между ними переписке мы не нашли — скорее всего, ее просто не было. Встретились братья лишь в 1939-м после объединения страны, но нормально поговорить не смогли: вместе с Якубом все время был сотрудник НКВД. Оцените степень недоверия властей к своим гражданам — при том что Колас к тому времени был народным поэтом БССР, имел орден Ленина и статус живого классика.
После нападения нацистов на СССР Михась остался на оккупированной территории. Он работал в сфере образования и в 1944-м уехал на Запад. Его знаменитый брат после этого прожил еще 12 лет, но никаких контактов между ними больше не было. О том, что брат Якуба Коласа жил в США, стало возможным говорить лишь в начале девяностых годов.
В аналогичной ситуации находились и другие жители БССР. Например, будущий классик беларусской литературы Василь Быков тоже жил на пограничье в то время, когда страна была разделена на две части между Москвой и Варшавой. Его деревня находилась в двух километрах от советско-польской границы, на стороне СССР. За кордоном в соседней деревне остался родной брат его матери. Так вот, по словам Быкова, все эти годы (1921−1939) она не имела никакой связи с братом и даже не знала, жив ли он.
Переписка с Западом, конечно, шла. Но ее масштабы были мизерными. Например, к лету 1941 года из СССР за границу ежедневно отправлялось в среднем 1,5 тысячи телеграмм и 33 тысячи писем, поступало соответственно 1 тысяча телеграмм и 31 тысяча писем. Но в это число входила и деловая переписка между учреждениями (какой процент она составляла, неизвестно). За два года до этого население страны насчитывало 167,3 млн человек — такой объем переписки был каплей в море.
Разумеется, все послания читали сотрудники спецслужб, которые, кстати, сигнализировали о все возраставшем количестве писем, шедших из деревень за границу, в которых применялись различные техники тайнописи (например, на бумаге писали молоком — буквы проступали, если адресат нагревал лист бумаги над огнем). Затем полученные данные шли наверх.
Например, в 1938-м политотдел Балтийского флота направил в штаб ряд секретных списков с конфиденциально полученными данными о личном составе. Вот один из примеров: «Федоров Иван Никитович, береговая база, национальность — карел, <…>, 1911 г. р., канд. ВКП (б), Место рождения — Село Готнаволок, Петровский район Карельская АССР. Кто из родственников живет за границей, где и какая связь: есть тетка, 2 дяди и бабушка в Финляндии. Связь порвана с 1935 года. Краткая политическая характеристика: в работе по специальности медлителен, в партийной работе не активен, замкнут, были случаи нарушения воинской дисциплины <…>. У жены отец и брат финны, арестованы органами НКВД. Жена работает в г. Ленинграде. Политически развит удовлетворительно. Над повышением своего уровня работает недостаточно».
Из характеристики хорошо видно, что само наличие у карела родственников в Финляндии уже считалось предосудительным. Очевидно, похожие тексты писали и про многих беларусов, близкие которых нередко жили за рубежом.
Запрет на браки с иностранцами и бесконечные анкеты, которые сейчас возвращаются
В 1939-м Беларусь объединили под властью Москвы. Началась Вторая мировая война, за время которой в эмиграцию на Запад уехали 50 тысяч беларусов (речь в основном о тех, кто во время оккупации сотрудничал или был вынужден сотрудничать с немцами). Затем в страну вернулась советская власть, после чего граница вновь оказалась на замке, а Запад — недавний союзник — вскоре снова превратился во врага. В СССР начались антизападные кампании. Главными врагами стали «американский империализм и его сателлиты», а также «космополиты» — в советской интерпретации под этим определением понимались люди, лояльно относившиеся к Западу и его культуре.
В 1947-м для советских граждан запретили браки с иностранцами, а также аннулировали все ранее заключенные. Формально нарушителей этого закона ждало лишение свободы на срок от шести месяцев. Но на практике их осуждали по знаменитой 58-й статье (контрреволюционная деятельность), в которой шла речь об антисоветской пропаганде, шпионаже, измене родине и так далее. Причем даже отказ от советского гражданства ситуацию не спасал — это также трактовалось властями как «измена родине».
Жертвами применения указа на практике стали тысячи людей — от обывателей до знаменитостей. По этапу пошли две звезды советского кино. Это актриса Зоя Федорова, завязавшая отношения с американским дипломатом Джексоном Тейтом, а также актриса Татьяна Окуневская, так и не выдавшая своего избранника. Типичную историю, рассказывающую о жизни обычных людей, перевернутой сталинским указом, представил в пьесе «Варшавская мелодия» драматург Леонид Зорин — спектакли по ней шли во всем Советском Союзе (в том числе и в Беларуси).
К счастью, этот документ действовал недолго. В марте 1953-го умер Сталин. Спустя восемь месяцев указ отменили. Формально прекратились и кампании против космополитов и «идолопоклонства перед Западом». Но Запад на долгие десятилетия остался главным врагом.
«„Есть ли родственники за границей?“ Ох, необычным был этот вопрос и не безобидным, вспоминала жительница Советского Союза, работавшая тогда корреспондентом военной газеты. — Тот, кто жил в СССР, кожей чувствовал его подозрительный подтекст, его подоплеку. Задавался он повсеместно. Устраиваешься на работу? Поступаешь в институт? Прописываешься по месту жительства? Признавайся: есть ли у тебя двоюродный дядюшка или троюродная тетушка за пределами нашей необъятной родины. А уж коли тебе светит туристическая путевка в соцстрану или, о счастливчик, командировка в загнивающую капстрану, изволь исповедаться как на духу о месте пребывания родственников. Это обязательный пункт анкеты личных данных, так же, как и пресловутая пятая графа».
Что касается пятой графы, то в ней в советское время указывалась национальность. В условиях послевоенного советского антисемитизма указание о принадлежности к еврейскому народу могло вызвать проблемы.
Но вернемся к цитированию воспоминаний журналистки: «Положительный ответ [о наличии родственников] означал минус в биографии и был чреват вытекающими из минуса последствиями. Последствий никто не желал. Поэтому анкетируемые лукавили, зачастую ставя против графы о родственниках слово „нет“ или просто прочерк, хотя, если покопаться, то отыщется где-то за бугром веточка их родового древа. Каждый из таких „грешников“ надеялся: авось, не докопаются, авось…»
О наличии родственников за границей обязательно требовали указать и при заполнении документов о вступлении в коммунистическую партию.
Или вот еще один пример. В 1975 году на партсобрании Ленинградской студии документальных фильмов разбирали дело режиссера О. (его фамилия в публикации не называлась), который «дезинформировал партбюро и администрацию, скрыв некоторые анкетные данные». Как утверждало начальство, «никакого криминала в том, что он менял фамилию и имеет бабушку в Испании, нет. Плохо, что он скрыл это, он имеет переписку с ней и отрицает это. Ведь он ничего о ней не знает, чем она занимается, что она из себя представляет». За это мужчине закрыли выезд за границу.
Но наличие родственников за границей могло и помочь — правда, исключительно в редких случаях. Например, в 1960-е годы бывшего фронтовика Василя Быкова снова позвали в военкомат.
«Далі запоўніць вялізныя, на некалькі столак анкеты, — вспоминал в мемуарах писатель. — Ды яшчэ ў шасці экземплярах. Навошта — тое мне не сказалі, але праз слухі я неўзабаве дазнаўся, што зноў рыхтуюцца прызваць афіцэраў-рэзэрвістаў дзеля перавучэння іх на ракетчыкаў. Праз мае атэставаныя матэматычныя здольнасці, засведчаныя ў асабовай справе, я трапіў у іхні лік. Тое мне зусім не падабалася, але што я мог зрабіць? Адзін наш журналіст быў знаёмы з афіцэрам ваенкамата, падпалкоўнікам і ўвогуле мілым чалавекам, якога мы аднойчы запрасілі ў рэстаран павячэраць. Аматар няблага выпіць яшчэ з часоў мінулай вайны, ён добразычліва паставіўся да нашай праблемы і спытаўся, ці няма каго ў мяне за мяжой? За мяжой, на жаль, у мяне не было нікога. Тады ён папытаў: можа, хто з родзічаў прапаў у вайну без вестак? Такіх, вядома, знайшлося, я прыпамятаў стрыечнага брата Міколу і ў адпаведнай графе той анкеты напісаў, што мой брат Мікола жыве ў Заходняй Нямеччыне. Таго хапіла, ад мяне адчапіліся. (Хай мне даруе мой няшчасны брат, які ў 19 год склаў сваю галаву на вайне. Ён, мёртвы, аднак жа паслугаваў мне жывому)».
Чтение писем и просмотр бандеролей
Причиной того, что Быкова не стали переучивать на ракетчика, было общее отношение к мигрантам. По словам журналистки военной газеты, которую мы цитировали выше, «эмигранты считались если не предателями, то, по крайней мере, отщепенцами, и отношение к ним властей добрым не назовешь. <…> Во время отъезда эмигрантов на вокзалах и в аэропортах прохаживались с нарочитой невозмутимостью люди в штатском и брали на заметку провожающих. А я уже и так была на заметке».
Поводом для такого внимания стало письмо из Франции: незадолго до этого женщина по заданию редакции встречалась с французскими ветеранами войны и взяла туда дочь-школьницу. Та изучала французский, ей хотелось услышать живую речь носителей языка и попытаться поговорить с ними. Это удалось, и после встречи один из растроганных ветеранов решил написать девочке письмо. Не зная адреса, он отправил письмо в редакцию на имя мамы-корреспондентки. После этого туда пришел офицер особого отдела (фактически, спецслужбист), который расспрашивал о контактах с иностранцами. Хотя кандидатура и биография французского ветерана, побывавшего в СССР, была явно изучена спецслужбами.
Лично убедиться в «кризисе» западного мира советским жителям было сложно: покинуть страну могли немногие. Проще других сделать это могли евреи — чтобы не ухудшать международный престиж СССР, представителей этого народа, начиная с середины 1960-х, относительно свободно отправляли в Израиль — но квоты на выезд были и для них. Благо в постсталинском СССР стало чуть больше шансов съездить за рубеж как турист — во время таких поездок многие и бежали из страны.
Переписка с Западом стала более свободной, за нее уже никто не отправлял в тюрьму. Но государство продолжало контролировать общество. В 1968-м по предложению главы КГБ Юрия Андропова была создана служба почтового контроля, которая проводила негласный выборочный контроль почтово-телеграфных отправлений. Выборочный, поскольку число сообщений резко возросло, контролировать весь объем было нереально. Поэтому акцент делался на письмах, приходивших из-за границы. Чекисты создали картотеку лиц, которые вели международную переписку с «капиталистическими странами», а также получали письма от иностранцев, временно находившихся в СССР.
Вот как это выглядело в цифрах (их будет много). За 1959 год КГБ Литовской ССР прочитал более 867 тысяч писем и вскрыл более 69 тысяч бандеролей, отправленных в капиталистические (то есть западные демократические) страны, а также более 707 тысяч писем и 78 тысяч бандеролей, полученных в СССР оттуда. Что касается социалистического лагеря (стран, подконтрольных СССР), то цифры были такие. Литовские спецслужбы прочитали более 536 тысяч отправленных туда писем и проверили более 20 тысяч бандеролей, а также полученные оттуда 516 тысяч писем и более 78 тысяч бандеролей. Группа, работавшая при вильнюсской таможне, досмотрела за год 70 тысяч международных посылок: все исходящие за границу и 70% входящих оттуда. На учет взяли более 38 тысяч корреспондентов, поддерживавших письменную связь с капиталистически странами. Всего же на учете на тот момент состояло более 327 тысяч корреспондентов, на более чем 19 тысяч из них были заведены дела.
Это ужасающие цифры, которые приведены только за один год и касаются только одной советской республики — не самой большой по численности населения. Мы привели именно их, поскольку они основываются на открытых в странах Балтии архивах КГБ. В Беларуси хранилища пока закрыты, поэтому данных нет. Но можно с уверенностью сказать, что уровень проверок был аналогичным.
Поэтому можно только представить, какое количество людей в спецслужбе одной из сверхдержав было мобилизовано на выполнение такой «ответственной миссии». Это свидетельствует о тотальном контроле в обществе — хотя к тому моменту со смерти Сталина прошло уже шесть лет. Видя эти цифры, стоит ли удивляться, что, когда СССР и социалистический лагерь рухнул, КГБ не смог предотвратить этот крах — спецслужба очевидно была занята другой, более важной для нее миссией.
Мы в «Зеркале» с уважением относимся к истории. Наши авторы опираются на факты и рассказывают о драматичных и трагических сюжетах из прошлого, которые связаны с актуальными событиями больше, чем может показаться на первый взгляд.
Поддержите редакцию, чтобы мы создали больше таких материалов
Если вы находитесь не в Беларуси, станьте патроном «Зеркала» — журналистского проекта, которому вы помогаете оставаться профессиональным и независимым. Пожертвовать любую сумму можно быстро и безопасно через сервис Donorbox.
Всё о безопасности и ответы на другие вопросы вы можете узнать по ссылке.
Читайте также
