Александр Лукашенко очень часто угрожает «надеть наручники» своим чиновникам — из его уст это звучит как способ контроля или реальная угроза? Зачем режим начал преследовать популярных в Беларуси людей? Почему нельзя договариваться с Лукашенко насчет политзаключенных? Может ли Беларусь после завершения эпохи этого политика вновь попасть в диктатуру? Эти злободневные вопросы задали нам вы. Мы переадресовали их политическому аналитику Артему Шрайбману и записали новый выпуск проекта «Шрайбман ответит». Это его текстовая версия.
— Александр Лукашенко очень часто грозит своим чиновникам: «Надеть наручники». Из его уст это звучит как способ запугивания или реальная угроза? Для чего политик это делает?
— У таких сообщений обычно два адресата: люди по ту сторону экрана и сами чиновники. Для массовой аудитории Лукашенко пытается создать образ человека, который в вечном противостоянии простых людей и номенклатуры всегда находится на стороне первых. Это амплуа не меняется с 1994 года. Для Лукашенко важно, чтобы его сторонники считали, что он такой же, как и они, — один из них, который пришел во власть и теперь тоже недоволен, когда чиновники плохо работают.
Кроме простой привычки к популизму, у этого есть и политический смысл. Так создается то, что называется «тефлоновым рейтингом» среди своих ядерных сторонников. «Тефлоновый» он потому, что в глазах этих людей к Лукашенко ничего «не прилипает», к нему не может быть претензий по определению. Если государство что-то сделало не так — это чиновники на местах. Если Лукашенко вдруг что-то сделал не так — то его, наверное, обманули или не рассказали ему всей правды подчиненные.
Что же касается самой бюрократии, то здесь все достаточно просто. Белорусские чиновники, за исключением самого высшего уровня, — это относительно небогатые люди по меркам Евросоюза или той же России. За те размеры взяток, которые потом фигурируют в уголовных делах даже против министров, не каждый полковник российской милиции стал бы рисковать. Поэтому какие позитивные стимулы может предложить этим людям Лукашенко? Повышение по карьерной лестнице доступно не всем — особенно когда ты уже работаешь в правительстве или ты, например, губернатор. Остаются негативные стимулы, то есть страх. Поэтому важно постоянно актуализировать в глазах чиновников, что их ждет, если их работа не понравится начальнику. Лукашенко, видимо, искренне считает, что, если подчиненный перестает бояться, он перестает стараться.
— Многие видят Беларусь в будущем в двух вариантах — режим Александра Лукашенко остается и «все плохо» или приход к власти Светланы Тихановской и «все хорошо». Опыт наших соседей и стран соцлагеря подсказывает, что первое время у нас, скорее, будет что-то среднее — например, выход всех политзаключенных и полусвободные выборы, но Наталья Кочанова у власти и отсутствие наказания силовиков за события 2020 года. Не может ли Беларусь в такой позиции вновь скатиться в диктатуру, а не прийти к демократии?
— Простой ответ: конечно же, может. Об этом говорит опыт множества стран: России, Беларуси, даже некоторых стран ЕС вроде Венгрии — она, конечно, еще не стала полноценной диктатурой, но уже серьезно отошла от демократических стандартов, о которых мечтали венгерские диссиденты в конце 80-х. От диктатуры спасает не новый человек во власти, а устойчивые институты, политическая культура общества, а в нашем регионе помогает иметь внешний стимул — вроде жестких условий по евроинтеграции.
Если Беларусь после Лукашенко остается ориентирована на коррумпированную и авторитарную Россию, то именно российские институты и нормы будут оказывать влияние на строительство политической системы у нас в стране. Для привлечения инвестиций из такой России или для доступа белорусского бизнеса на этот рынок не нужно будет менять правила конкуренции, делать их более прозрачными или обеспечивать независимость судебной системы. Достаточно будет просто работать «по понятиям».
С другой стороны, государства, которые выбрали другой путь, — например, Молдова — получают в нагрузку к экономическим возможностям политические правовые требования реформ, которые необходимы для евроинтеграции. Эти требования не только выравнивают условия для бизнеса, но и создают институты, которые потом препятствуют возникновению диктатуры. Например, независимые СМИ или сильные независимые суды.
Также реставрации авторитаризма мешает общественная память о его последствиях. Например, из-за тяжелого наследия нацизма в Германии любая партия с намеком на отбеливание нацистского режима сразу же ликвидируется. Немцы решили, что антидемократическим взглядам не место в демократическом обществе. И если кому-то такой подход не нравится, то этот человек или партия просто выводится за рамки политической дискуссии — по крайней мере, легального поля. Поэтому будет очень важно, каким запомнится период Лукашенко белорусам будущего. Станет ли сравнение с ним настолько серьезным упреком для будущих белорусских политиков, как для немецких политиков сравнение с нацистами, что заставляет их избегать любых практик, хоть как-то напоминающих прошлый режим?
Еще один фактор — неравенство. Если новая власть проводит свои реформы, не задумываясь об их последствиях для уязвимых слоев общества, то потом эти люди начинают связывать свою бедность с периодом относительной демократизации и с радостью голосуют за тех политиков, которые обещают им восстановить старый порядок.
И хотя обычно популисты такого рода обещают порядок в экономике (какие-то рабочие места и восстановление равенства), они обычно под шумок устраняют и те политические институты, которые мешают их абсолютной власти. А общество, доведенное до злости бедностью и неудачными реформами, в свою очередь не готово за эти институты бороться.
Наконец, еще один риск — это захват государства олигархами, которые появляются на волне этих реформ. Так происходит, когда новая власть увлекается лишь строительством рыночной экономики, но не думает о политической составляющей процесса, рассчитывая, что демократия как-то сама наладится. На выходе получается классическая история с поздними девяностыми в России или в Украине, когда кучка олигархов просто делит власть, пользуясь отсутствием сдержек и своим могуществом.
В более приемлемом украинском варианте их взаимная грызня не дает установиться диктатуре — и общество через боль и революции, но постепенно отстраивает институты демократии. В более неудачном сценарии один из олигархов подминает под себя всех остальных, строя полноценную диктатуру. Или же они выбирают какого-то технического руководителя, думая, что будут его контролировать, а он пользуется случаем и устраняет их по одному, что и произошло в России.
Поэтому вариантов к повторному скатыванию Беларуси в диктатуру после Лукашенко огромное множество. В истории нет никакой предопределенности, и многое зависит от того, в какие условия будущую белорусскую власть поставит общество и внешний мир.
— Часто на вопрос «Почему нельзя договариваться с Лукашенко?» можно услышать: «Он же потом просто наберет новых заложников и продолжит торговаться». А сейчас он это не делает? Все равно людей по всей стране продолжают арестовывать и судить.
— Делает и, скорее всего, будет делать — по крайней мере, пока он не заинтересован в диалоге с Западом больше, чем его оппоненты. Сторонники такого аргумента, который вы привели, скорее, в принципе не хотят легитимизировать практику обмена людей на санкции, потому что это означает косвенно согласиться с теми правилами разговора, которые предлагает Лукашенко. То есть сколько бы актов насилия внутри страны, миграционных кризисов, перехватов гражданских самолетов Лукашенко ни предпринял, ему достаточно будет набрать людей в тюрьмы и ждать, пока Запад будет готов обменять свои санкции на этих людей.
И после успешного завершения этого процесса как бы окажется, что все остальные поступки уже забыты, они остаются безнаказанными. И, в принципе, можно всегда выходить из-под международного давления таким образом: делаешь что-то вопиющее, получаешь санкции, набираешь заложников, меняешь их на санкции — победа. То есть и в такой ситуации проблема политзаключенных тоже не решается на корню, просто происходит их более быстрая ротация в тюрьмах.
Критики этого подхода скажут, что люди уже сейчас сидят и страдают в заключении, некоторые из них даже умирают там и нужно спасать тех, кого можешь спасти, не задумываясь о теоретических последствиях этих действий. И, кроме того, возможно, что, начав диалог, получится смягчить прессинг на людей внутри страны, как уже бывало при Лукашенко.
У этой дилеммы нет и не может быть простого однозначного ответа, потому что в конце концов это вопрос морального выбора и моральных приоритетов. И мне было бы странно брать на себя роль этического арбитра. С сугубо прикладной точки зрения я понимаю оба эти аргумента и то, что они оба описывают вполне реальные риски, математическую вероятность которых мы не можем просто взять и посчитать.
Это может прозвучать парадоксально или даже немного цинично, но с политической точки зрения этот вопрос несколько проще, чем с этической. Потому что ни с одной стороны — ни в Минске, ни на Западе — сегодня нет готовности его всерьез обсуждать. Но рано или поздно, я думаю, мы к этой дилемме еще вернемся.
Если Лукашенко не будет давать новых поводов западным столицам вспоминать о себе, вроде эскалации миграционного кризиса или какого-то более глубокого вступления в войну, то его действия 2021 и 2022 годов будут постепенно, но меркнуть в памяти. А вот люди будут продолжать сидеть в тюрьмах, болеть и — не дай бог, — но и умирать там. И поэтому с каждым годом будет расти вероятность какого-то разговора об обмене того единственного действенного рычага, который есть в руках у Запада (то есть частичной отмены санкций) на решение этого гуманитарного вопроса. И тогда всем сторонам процесса придется определяться, уж простите за цинизм, с «обменным курсом». Так происходило много раз в белорусской и в мировой истории. Я не вижу причин, почему этот сценарий должен быть закрыт для нас сейчас.
— Недавно задержали блогерку Анну Бонд, также появлялась информация про задержание певицы Ларисы Грибалевой и ведущего Дениса Курьяна. Зачем режиму браться за популярных людей в Беларуси?
— Всех этих популярных людей объединяет то, что они в 2020 году осудили насилие и репрессии. И при этом они остались работать в Беларуси, зарабатывая в том числе на рекламных контрактах с крупными бизнесами. По информации «Нашай Нівы», да и по признанию телеграм-каналов, связанных с силовиками, именно это и стало условием освобождения задержанных. Им сказали быть менее публичными и якобы запретили светиться в рекламе крупных компаний. Если это так, то с точки зрения власти мотивация здесь вполне привычная. В стране остались нелояльные люди, которые мало того, что не пошли, не покаялись на телевидении за свои взгляды и позиции в 2020 году, так еще и позволяют себе зарабатывать на своей публичности.
Можно, конечно, запретить госкомпаниям или банкам работать с такими людьми — и это уже произошло, причем касается это не только белорусских селебрити. Но с известными людьми здесь есть дополнительный уровень раздражения для властей: они присутствуют в публичном пространстве, визуальной рекламе на улице или размещают в своих блогах рекламу популярных брендов. То есть как это Лукашенко называет — «пошли против страны», но продолжают светиться в этой стране, да еще и с выгодой для себя.
Причем, я уверен, достаточно одной жалобы какого-нибудь недоброжелателя в силовые органы или к идеологам для того, чтобы высокопоставленные друзья этих известных людей трижды задумались, стоит ли им вообще заступаться. Причем очевидным образом этим могут воспользоваться их конкуренты. Что может быть проще, чем написать донос на известного блогера, талантливого ведущего свадеб или певицу и таким образом попытаться отжать себе их рекламные контракты?
Портал kyky.org недавно опубликовал расследование о том, как близкие к семье Лукашенко медиакомпании по факту монополизируют индустрию развлечений в Беларуси. Журналисты подозревают, что с этим переделом рынка может быть связано и давление на медиаперсон, которые высказались против насилия в 2020-м. И даже если конкретно этой громкой историей с семьей Лукашенко нельзя объяснить каждое такое задержание, то я уверен, что во всех остальных случаях тоже может найтись какой-то коммерческий след.
Вообще, это то, что, увы, ждет очень многих выступивших на стороне демократического движения или против насилия в 2020 году. Ситуация с медийными персонами здесь только вершина айсберга. Власть считает возможность зарабатывать в Беларуси привилегией, которую она может отобрать у человека или у бизнеса за нелояльность. Запрет на профессию — это часть того же выдавливания из общества, которая проявилась в недавнем «паспортном» указе Лукашенко или в возможности лишать политэмигрантов гражданства. Власть очерчивает границы, в которых позволено находиться, жить или зарабатывать только лояльным ей или аполитичным людям. А всем остальным — добро пожаловать на обочину или в эмиграцию.
— Да нас набліжаецца кампанія выбараў у парламент з удзелам партый. Але чаму сярод іх няма «партыі» Круглага стала Юрыя Васкрасенскага, пра якую шмат казалі ў 2020−2021 гадах?
— Гэтая адсутнасць сапраўды паказальная, і яна дэманструе дзве рэчы. Па-першае, улада заўсёды ўспрымала гэтую партыю Васкрасенскага не як кампанент будучай палітычнай сістэмы, а як тактычны адказ на пратэсты. Незадаволеным людзям тады прапаноўваліся шляхі легальнага ўдзелу ў палітычным працэсе, каб прынамсі кагосьці адкалоць ад пратэстнага руху. Менавіта таму Васкрасенскаму і далі зняць той жа офіс, які займаў штаб Віктара Бабарыкі. І таксама далі займацца тэмай палітзняволеных — вельмі важнай тэмай, каб надаць Васкрасенскаму трохі больш палітычнай вагі ў вачах хаця б памяркоўнай часткі пратэстнага руху.
Таму яго і пусцілі на Усебеларускі народны сход у пачатку 2021 года менавіта як прадстаўніка апазіцыі — але адэкватнай апазіцыі, а не той, якая «ходзіць па вуліцах».
Дыялогавыя пляцоўкі, паходы чыноўнікаў да студэнтаў і на прадпрыемствы, абяцанні хутка перапісаць Канстытуцыю — гэта ўсё з’явы з той жа оперы.
Трэба было ў моманце супакоіць хоць кагосьці, хто паверыць, што ўлада зараз будзе размаўляць з незадаволенымі. Натуральна, што ў выніку спрацавалі не гэтыя гульні, а простыя рэпрэсіі. І калі вулічную актыўнасць надзейна заціснулі, то і патрэба ў гэтых сімулякрах проста знікла.
Але другі цікавы ўзровень пытання ў тым, што ўлада не дазволіла рэгістрацыю нават на паперы апазіцыйных партый, хаця, у прынцыпе, яна магла б гэта зрабіць без асаблівай рызыкі для сябе: на базе таго ж праекта Васкрасенскага ці партыі экс-кандыдата ў прэзідэнты Сяргея Чэрачня. І тое, што гэтага не адбылося, азначае пэўную змену парадыгмы кіравання ўнутранай палітыкай у Беларусі. Нават вегетарырыянскія і цалкам кантраляваныя апазіцыйныя праекты больш не патрэбны, на сцэне застаюцца толькі праўладныя лаяльныя партыі.
Напэўна гэтак жа ўпершыню ў беларускай сучаснай гісторыі будуць выглядаць і выбарчыя бюлетэні на наступных выбарах, калі не здарыцца нейкага палітычнага землятрусу. У імітацыі ўжо не засталося адрасатаў ні ўнутры краіны, ні за яе межамі. А для выбарчага рытуалу і задавальнення прыхільнікаў улады хопіць і камуністаў з Гайдукевічам.
