Стратегия добиваться выпуска всех политзаключенных и прекращения репрессий не работает, а Лукашенко еще у власти. Почему демократические силы продолжают настаивать на позиции, что нельзя торговаться с ним за освобождение отдельных людей? При этом власти утверждают, что общались с представителями Запада на прошлой неделе в Минске. Почему эта встреча состоялась и что на ней могли обсуждать? Может ли ЕС ослабить санкции, которые касаются простых беларусов? И как Запад в целом сейчас воспринимает нашу страну — в контексте «российского вопроса» или все же как отдельного игрока? Ответы на эти вопросы читателей «Зеркала» дал политический обозреватель Артем Шрайбман в очередном выпуске проекта «Шрайбман ответит». Это его текстовая версия.
«Минск просто кричит: „Ну поговорите же уже с нами наконец!“»
— На днях в Минск приезжал представитель Госдепа США, Лукашенко сам подтвердил, что 18 октября у него были закрытые переговоры с представителями Запада. Почему это произошло и что могли обсуждать?
— У меня нет инсайдерской информации об этом визите — о том, кто именно встречался с Лукашенко, из каких стран были эти люди и какого уровня были эти дипломаты. Но если такая встреча была, а у нас пока нет стопроцентных этому подтверждений, то это не выглядит чем-то слишком уж неожиданным в контексте последних месяцев.
Лукашенко освободил больше 110 политзаключенных в четыре волны в течение трех месяцев. Да, это не означает смягчения режима — этот сигнал, безусловно, далек от того, что ожидают от Минска на Западе. Даже за то самое время, что Лукашенко помиловал этих людей, больше человек стало [новыми] политзаключенными.
Но все равно это явный сигнал — как минимум потому, что таких массовых освобождений не происходило с 2020 года. И перед западными столицами встает дилемма, как отреагировать: полностью игнорировать это, потому что сигнал недостаточен, или попытаться понять, есть ли здесь хоть какое-то пространство для прогресса.
Выбор в пользу второго варианта логичен. Потому что никто на Западе не ждет всерьез, что в результате изоляции режима Лукашенко его удастся сменить. С Минском всегда поддерживали и, скорее всего, будут поддерживать контакты. Освобождение политзаключенных — это повод эти контакты активизировать.
В теории представитель Госдепа мог обсуждать как и политзаключенных в целом, так и тех из них, кто имеет отношение к США. Среди политзаключенных есть как минимум один американский гражданин — Юрий Зенкович, есть сотрудники «Радио Свобода», американского СМИ, есть люди, у которых близкие родственники — граждане США. Совсем недавно на госТВ показали фильм о Зенковиче, где он просит власти США помочь со своим освобождением. Если для кого-то было недостаточно сигнала с четырьмя волнами помилованных людей, то этим фильмом Минск просто кричит: «Ну поговорите же уже с нами наконец!»
Если сообщения подтвердятся, Лукашенко сказал правду и разговор действительно начался, мы все равно не знаем, что может лежать на столе со стороны американцев. На сегодняшней стадии процесса это вряд ли может быть снятие даже части санкций. По крайней мере, до того, как Минск не освободит сотни политзаключенных и не остановит [новые] аресты.
Кроме того, вполне можно представить себе срыв этих переговоров — то есть ситуацию, когда стороны просто не сойдутся в цене взаимных уступок. Особенно учитывая, что у Лукашенко есть длинный «обменный фонд», а вот у США и ЕС список возможных уступок не такой обширный. И учитывая, что подавляющее большинство санкций вводилось не за политзаключенных.
«Нельзя исключать, что в демсилах можно найти и более циничных людей»
— Тихановская и Кабинет продолжают настаивать, что нельзя торговаться с Лукашенко за отдельных политзаключенных, надо добиваться выпуска всех и прекращения репрессий. Но этой стратегии уже четыре года — и кажется, она не работает, Лукашенко все еще у власти, а люди в тюрьме. Почему демсилы продолжают ее придерживаться?
— Я бы не назвал это стратегией — это, скорее, позиция. У демократических сил нет инструментов для того, чтобы реализовывать стратегию как по торгу за политзаключенных, так и по отказу от этого торга. Эти инструменты есть у западных стран, и в первую очередь речь идет о санкциях и дипломатической изоляции Минска.
Беларусские оппозиционеры могут лишь высказывать свое мнение об этой теме представителям западных стран. Но в итоге именно они (и, естественно, Минск) будут принимать решение. Я делаю эту оговорку потому, что, когда вы говорите, что «какая-то стратегия не работает», это подразумевает, что стоит демсилам сменить позицию, и мы увидим, как работает другая стратегия. Но это не так.
Даже если бы оппозиция развернулась на 180 градусов и начала лоббировать максимальный диалог с Минском, далеко не факт, что мы бы увидели какое-то изменение западной политики. Да, какие-то страны стали бы более открыты к идее переговоров. Но правительства, у которых есть свои четкие интересы в регионе и своя история взаимоотношений с Лукашенко — вроде США, Германии, Литвы или Польши — все равно руководствовались бы именно своими национальными приоритетами, а не тем, что сейчас думает Офис Тихановской.
Во-вторых, совершенно неясно, как оценивать, что работает с беларусской властью, а что нет. Потому что очень сложно проводить цепочки причинно-следственной связи между событиями. Сторонники санкций скажут вам, что Лукашенко идет на уступки только благодаря давлению. Что в 2008 году, что в 2015-м, что сейчас — он освобождает политзаключенных, чтобы избавиться от санкций. А не было бы давления, Минск мог бы и не стараться.
На самом деле неприятная реальность такова, что далеко не все зависит от Запада и от изменений его позиции. И нет никаких исторических закономерностей того, как те или иные колебания политики Запада влияют на внутренние решения Лукашенко.
Отпускать ли политзаключенных, Минск решает, исходя еще из как минимум двух факторов — уверенности в своей внутриполитической стабильности и устойчивости российской поддержки.
Если внутри неспокойно или власть боится, что может стать неспокойно, то приоритет сохранения внутренней стабильности всегда будет важнее желания поторговаться с Западом. Вне зависимости, будет тот открыт для такого торга или нет. С российской поддержкой работает такая же логика: если на восточном фронте все спокойно и перебоев с помощью нет, то нет и стимулов чем-то жертвовать ради того, чтобы снять санкции — их и так легко переживать.
Поэтому в ситуации, когда власть еще не отошла от шока 2020 года, а Москва оплачивает все счета, влияние гибкости или негибкости западной политики на решения Минска минимально. То есть, говоря по-простому, мы понятия не имеем, стал ли бы Лукашенко уступать в обмен на более компромиссную позицию Запада до сих пор.
Вполне возможен сценарий, в котором Минск просто сказал бы Западу: «Спасибо за мягкость, но политзаключенных мы, пожалуй, придержим — они нам больше нравятся в тюрьмах». Точно так же, как их в тюрьмах тысячами держат такие друзья Запада, как Египет или Турция.
Учитывая эту неопределенность и отсутствие гарантий успеха какой-то стратегии, демсилы выбирают инерционный сценарий — то есть плыть по течению сегодняшней западной мейнстримной позиции, а не пытаться ее толкать в какую-то сторону.
Почему они делают такой выбор, лучше, конечно, спрашивать у каждого конкретного политика. Кто-то может искренне верить, что можно санкциями задавить такой режим, надо просто их вводить побольше и соблюдать получше. Кому-то неприемлема сама идея «переобувания» — предлагать Западу уступать Лукашенко первыми, вопреки всей своей предыдущей риторике. То есть, по сути, выходить из повестки борьбы с режимом в повестку «давайте договариваться с ним». Кто-то может считать, что рано разменивать козыри, пока режим достаточно силен, а нужно дождаться его ослабления и потом уже торговаться с ним с позиции силы.
Ну и, наконец, нельзя исключать, что в демсилах можно найти и более циничных людей, которые понимают, что вслед за даже частичной легитимацией Лукашенко на Западе менее релевантной для этого Запада станет оппозиция. Деэскалация всегда вредит позициям «ястребов» с обеих сторон. Именно поэтому против нее выступают и самые радикальные элементы внутри беларусской власти, вроде силовиков.
Я не знаю, каких из перечисленных соображений больше в принятии решений в Офисе и Кабинете Тихановской и когда это может поменяться. Рискну предположить, что если Запад начнет выразительно менять свой подход к Минску, то мы увидим и большую гибкость оппозиционных штабов. Для них в такой ситуации будет риском сохранять максимализм. Запад они все равно не убедят — может, только оттянут процесс переговоров. Зато могут остаться вообще не у дел. А, смягчив позицию, будет хотя бы шанс как-то встроиться в новую повестку диалога.
Но мы пока еще слишком далеки от такой перемены направления ветра. Война, другие проблемы в отношениях Минска с соседями, Евросоюзом и США, продолжающиеся репрессии — [все это] блокирует любые серьезные разговоры на Западе о том, чтобы торговаться с беларусским режимом лишь по одной из проблем — политзаключенным.
Важно помнить, что эта проблема может быть главной и самой болезненной для нас с вами. Но она не является таковой для западных политиков, чтобы мотивировать их искать ключик к сердцу беларусского автократа.
«Мы стали заложниками Таможенного союза с Россией»
— Можно как-то добиться смягчения санкций, которые наносят ущерб простым беларусам? Например, запрета на ввоз многих товаров и ограничения въезда в ЕС на беларусских номерах? Что должно для этого произойти, есть ли шанс на это в обозримом будущем?
— Это сложный вопрос, и я сам в том числе задаю его западным дипломатам при случае. Потому что все понимают, когда и за что вводились санкции — ну, по крайней мере, с какой официальной мотивировкой. Но далеко не всегда ясно, что конкретно должно произойти, чтобы те или иные санкции были сняты.
Польша, например, очень четко поставила условия открытия погранпереходов, их три: освобождение Андрея Почобута, прекращение миграционного кризиса и выдача убийцы польского солдата на границе.
Но другие санкции, принятые на уровне США или ЕС, не могут похвастаться такой же конкретностью. Например, есть санкции, введенные за принудительную посадку самолета с Романом Протасевичем и Софьей Сапегой, которые бьют не только по «Белавиа», но и самым очевидным образом по беларусам.
Что конкретно Минск должен сделать, чтобы открыть авиасообщение с Европой? Протасевич и Сапега [уже] на свободе, но этого явно недостаточно. Возможно, необходимо какое-то прозрачное расследование инцидента с привлечением [к ответственности] виновных. И ясно, что при Лукашенко этого, скорее всего, не случится. Но достаточно ли этого будет его преемнику? Алгоритм нигде не прописан — это вопрос переговоров.
Можно представить, что после смены власти Беларусь найдет какой-то общий язык с мировым сообществом по этой теме. Может быть, с привлечением Международной организации гражданской авиации (IKAO). Но как быть с той коллизией, что после начала полномасштабной войны такие же санкции по факту ввели против России? Достаточно ли будет Минску урегулировать лишь свои вопросы с авиарепутацией или нужно будет еще доказывать, что мы больше не помогаем России в войне?
С войной в принципе много неясного. Именно за соучастие в российской агрессии Беларусь получила большинство своих санкций, включая секторальные и финансовые. Какое именно дистанцирование от Москвы должно произойти, чтобы эти санкции снять? Может ли это случиться до конца войны?
Это парадоксально, но для России ситуация выглядит более понятной. Ей нужно прекратить войну, вывести войска с чужой территории, возместить ущерб. Украина еще говорит о наказании военных преступников. Какими бы максималистскими эти условия ни выглядели сегодня, в них есть конкретика. А где есть конкретика, есть и пространство для будущего торга.
Что же должна сделать Беларусь, совсем неясно. И скорее всего, эта неясность будет разрешаться, когда Запад созреет к тому, чтобы начинать переговоры с Минском. Чтобы такая политическая воля возникла, либо должна закончиться война на приемлемых для Запада и Украины условиях — то есть отпасть первопричина введения санкций на Россию. Либо Запад должен увидеть, что Москва больше не может по своему желанию использовать беларусскую территорию и инфраструктуру в войне. Иными словами, это в любом случае вопрос усмотрения западных политиков, а не какие-то четко прописанные требования.
Еще сложнее с санкциями, о которых вы говорите в вопросе, то есть об ограничениях на ввоз и вывоз каких-то товаров из Беларуси или на въезд в ЕС на беларусских автомобилях. Потому что повод для введения этих санкций — не какое-то конкретное действие со стороны властей Беларуси, а ее открытая граница с Россией.
Эти санкции вводились для того, чтобы запрещенные товары не попадали через Беларусь в Россию или не вывозились в ЕС через Беларусь. Понятно, что если и с России снимут эти ограничения, то их снимут и с Беларуси. Но вот как Минск может самостоятельно добиться отмены этих санкций, неясно. Ведь даже полностью дистанцироваться от участия в войне, запретить России использовать свои базы и территорию, вывести последнего российского солдата будет недостаточно. Потому что граница для движения товаров в Россию продолжит отсутствовать, а это означает, что Беларусь останется «черной дырой» с точки зрения санкций, наложенных на РФ.
В этом смысле мы стали заложниками своего экономического — в первую очередь, таможенного — союза с Россией. И представить себе выход из него в обозримой перспективе и тем более до завершения войны очень сложно.
В итоге Минск, конечно, может повлиять на какую-то часть введенных против себя санкций — освободив политзаключенных, прекратив репрессии и миграционный кризис. Возможно, удастся убедить Запад снять и авиационную блокаду, как-то восстановив доверие в этой сфере. Но большинству ограничений, видимо, придется ждать либо до конца войны, либо до какого-то коренного изменения формата беларусско-российских отношений.
«Беларусь рассматривается в мире исключительно через призму российского вопроса»
— Складывается впечатление, что Запад уделяет Беларуси гораздо меньше внимания, чем раньше. Можно ли сказать, что западные страны теперь рассматривают нашу страну преимущественно в контексте «российского вопроса», а не как отдельного игрока? Или все-таки у Запада сохраняется отдельная «беларусская политика»? Как это влияет на перспективы взаимоотношений Беларуси с западными странами?
— Да, Беларусь сегодня рассматривается в мире исключительно через призму российского вопроса.
Это не новое состояние. Для многих стран, особенно далеких от нас, Минск всегда был частью региона, где основную роль играет Россия. И политику по отношению к Беларуси строили исходя из этой же логики — из того, как мы хотим выстроить отношения с Москвой. Но важные страны вроде США, или Евросоюз, или ближайшие соседи все-таки дифференцировали политику в отношении Беларуси и РФ.
Бывало, что отношения с Россией у них были лучше, чем с Беларусью — например, в последние годы президентства Дмитрия Медведева. Бывало наоборот — например, с 2015 по 2020 год, когда отношения с россиянами медленно деградировали, а у нас с Западом была оттепель.
Но с 2020-го, а особенно с 2022 года два этих вектора сплелись в один. Отличия сохраняются в отношении к гражданам двух стран — беларусам все еще легче с легализацией, получением виз и пересечением границы на своих автомобилях. Но и тут тренд последнего года — к унификации ограничений.
Есть некоторые отличия в санкциях, вроде того, что в Беларуси иногда все еще работают западные карточки, и наоборот, — в России уже такой роскоши нет. Интересно, что есть разница и в обратную сторону: например, беларусские удобрения, включая калийные, попадают под санкции, а российские из их исключены.
То же касается и дипломатической изоляции на ЗАпаде. Из-за того, что корень проблем беларусской власти — в 2020 году, то есть в непризнанных выборах, многие западные страны не признают легитимность Лукашенко, не аккредитовывают при нем послов и отказываются принимать тех послов, которых он присылает в западные страны.
У Владимира Путина же ситуация здесь лучше — его все еще считают легитимным президентом России, несмотря на войну. С другой стороны, на Путина есть ордер Международного уголовного суда. Это достижение с точки зрения самоизоляции, до которого Лукашенко еще не добрался.
Но в целом в политике по беларусскому и российскому направлениям куда больше общего, чем отличий. И эта ситуация сковывает возможность Лукашенко — и даже его потенциального преемника — убедить Запад в серьезности своих сигналов о желании снова дружить. Даже когда эти сигналы станут серьезнее, чем сейчас, на Западе все равно будут звучать голоса скептиков.
Одни будут подозревать, что это все игра Кремля, который хочет вывести своего сателлита из-под изоляции, чтобы как-то заработать на этом. Другие будут сомневаться, что Минск способен далеко зайти в потеплении отношений из-за длины своего поводка. И они будут задаваться вопросом, зачем вкладываться в процесс, стоп-кран от которого находится в России.
Все это подрывает и долгосрочные способности демсил по лоббированию какой-то отдельной политики Запада на беларусском направлении. Из-за того, что там начинает доминировать точка зрения о том, что беларусский вопрос нельзя решить до того, как будет решен российский, у многих политиков и дипломатов возникает вопрос: а зачем вообще придумывать какие-то креативные ходы, как-то пытаться влиять непосредственно на Лукашенко? Ведь у Запада не было отдельной политики по Чехословакии или по Польской Народной Республике во время холодной войны.
Но как показывает исторический опыт, в этой дороге можно двигаться в оба направления. Поэтому многое будет зависеть от действий самого Минска: сможет ли он развернуть этот тренд, показать признаки восстановления своей субъектности — будь то в вопросах политзаключенных, войны или миграционного кризиса.
Читайте также
