В Беларуси подозреваемых или обвиняемых по уголовным делам могут поместить под домашний арест. Эта мера пресечения назначается очень редко, но после выборов президента в 2020 году под домашний арест попали десятки людей: гражданские активисты, правозащитники, журналисты. Это тоже изоляция, причем до вынесения приговора. В отличие, например, от России, где условия домашнего ареста определяет суд, в Беларуси перечень ограничений назначает следователь. К кому-то в квартиру «прописывают» конвоиров, которые могут находиться там круглосуточно. Другим полностью запрещают выходить из дома, пользоваться интернетом, контактировать с людьми. «Настоящее Время» поговорило с белорусами о том, как они и их близкие пережили такую меру пресечения.
«Около пяти проверок в день, иногда — несколько раз за ночь»
Юрист предвыборного штаба Виктора Бабарико, адвокат Марии Колесниковой Илья Салей пробыл под домашним арестом почти полгода. Его задержали 9 сентября 2020 года и обвинили в «призывах к действиям, направленным на причинение вреда национальной безопасности» (ч. 3 ст. 361 УК). Сначала его поместили в СИЗО №1 Минска, а в октябре, после известной встречи Александра Лукашенко с арестованными лидерами оппозиции в СИЗО КГБ, на которой Салей тоже присутствовал, перевели под домашний арест.
— Мне было полностью запрещено выходить из квартиры, что бывает крайне редко, так как даже в СИЗО предусмотрена прогулка. До моего случая о подобном я никогда не слышал, — рассказал Илья Салей. — Мне также было запрещено пользоваться телефоном и интернетом, видеться с друзьями и семьей. С учетом того, что в квартире я жил один, это была фактически полная изоляция. Единственный источник связи с внешним миром — адвокаты, которые посещали меня в среднем два-три раза в неделю. Они покупали мне продукты, они же выносили мой мусор.
— Со мной не жили сотрудники милиции или КГБ, как это иногда бывает. Но за домом было установлено наблюдение, — продолжает Салей. — Когда я возвращался из СИЗО домой, характерный молодой человек в спортивной одежде уже прогуливался возле подъезда. Несколько раз в день мне звонили из милиции, интересуясь, «как дела». Это был единственный случай, когда мне можно было пользоваться телефоном. Также сотрудники заходили домой со случайными проверками. Таких проверок могло быть около пяти в день, в том числе иногда по несколько раз за ночь. По установленным правилам я должен был открыть дверь и держать в руках паспорт для проверки личности.
За полгода под домашним арестом Илья Салей выходил из квартиры лишь несколько раз — на допросы в Следственный комитет и один раз в больницу, когда заболел ковидом:
— На лечение я получал специальное разрешение следователя: сначала чтобы позвонить врачу, потом чтобы посетить больницу.
Ирина Халип, журналистка и жена кандидата в президенты Беларуси 2010 года Андрея Санникова, во время избирательной кампании тринадцатилетней давности тоже оказалась под домашним арестом. Она рассказывала, что ей запрещалось даже подходить к окну. Илье Салею окно не запрещали. Глядя в него, он узнавал, что происходит в стране, и держал связь с миром.
— Я жил в районе «Маяк Минска», и мои окна выходили на пешеходный бульвар, где практически все время кипела жизнь, а в конце осени 2020 года еще были встречи неравнодушных людей и уличные концерты. Мои соседи время от времени поддерживали меня под окнами, за что им огромное спасибо. Также благодаря окну я узнал о смерти Романа Бондаренко, когда люди начали приносить цветы и лампадки. Я не знал деталей, просто понял, что случилось что-то страшное.
Телевизор задержанному можно было смотреть — но только стандартный набор госканалов.
— В бытовом плане домашний арест лучше СИЗО: много света, места, теплая вода, нормальная еда. Но с психологической точки зрения это очень тяжело, возможно даже тяжелее, чем заключение под стражей, так как практически 24 часа ты находишься один на один со своими мыслями, которые становятся навязчивыми. Ты постоянно прокручиваешь в голове все возможные варианты развития событий.
Как юрист Илья Салей считает, что любая мера пресечения, в том числе содержание в СИЗО и домашний арест, должны в первую очередь соответствовать нормальным условиям содержания:
— Человек должен иметь возможность поддерживать свое физическое и психологическое здоровье в нормальном состоянии. Под следствием находятся люди, еще не признанные судом виновными. И целью их изоляции должно быть не получение необходимых показаний или уничижение человеческого достоинства, а лишь невозможность повлиять на ход следствия.
В апреле 2021 года Илью Салея выпустили под залог. Он покинул Беларусь.
Несколько фактов о домашнем аресте в Беларуси
- Мера пресечения в виде домашнего ареста стала применяться в Беларуси 1 января 2001 года.
- Пребывание под домашним арестом не сразу стали засчитывать в общий срок наказания. Только в 2003 году по предложению Конституционного суда Беларуси законодательство изменили: два дня домашнего ареста соответствуют одному дню ареста, направления в дисциплинарную воинскую часть и лишения свободы; двум дням ограничения свободы; трем дням исправительных работ или ограничения по военной службе и 24 часам общественных работ.
- Домашний арест, по словам адвокатов, назначается заметно реже других мер пресечения.
- Под домашний арест в 2011 году попал кандидат в президенты Владимир Некляев, он рассказывал, как вынужденно жил с сотрудниками КГБ в одной квартире и что это было «хуже, чем тюрьма»: «Присутствие людей с пистолетами, сидящих возле входа в спальню и наблюдающих за тем, как вы спите в постели с женой, объясняя это тем, что в любой момент вы можете захотеть убежать, прыгнуть на балкон, а с балкона — вниз. Это напрягает больше, чем взгляд охранника в глазок тюремной камеры».
- Домашнему аресту по-белорусски был посвящен спектакль «Театр.doc» под названием «Двое в твоем доме», в 2013 году его номинировали на «Золотую маску».
«Друзья оставляли еду под дверью и уходили»
Правозащитник и директор НГО «Офис по правам людей с инвалидностью» Сергей Дроздовский тоже провел под домашним арестом около полугода. Его задержали в феврале 2021 года по обвинению в мошенничестве (ст. 209 УК РБ). Мошенничеством белорусские следователи посчитали то, что «Офис» на деньги представительства ООН в Беларуси оказывал правовую помощь участникам послевыборных протестов.
Сергей отбывал домашний арест в своей комнате в общежитии.
— В постановлении о мере пресечения значилось, что мне разрешалось общаться только с супругой и детьми. У меня нет супруги и детей. Разрешалось говорить только со следователем по стационарному телефону. Но у меня не было стационарного телефона. Мне запрещалось выходить за двери комнаты и общаться с кем-либо. Но у меня была общая кухня [с соседями], — рассказывает Сергей Дроздовский. — Адвокат мне сказала, что не сталкивалась еще с такой ситуацией и нужно все уточнять у следователя. Я позвонил, и у нас получился примерно такой разговор: «Нет жены и детей? Пускай будет мама, племянник и сестра. Нет стационарного телефона? Звоните по мобильному». — «Надо на кухню». — «Идите». — «Можно здороваться с соседями?» — «Здоровайтесь». — «А если они спросят, как у меня дела?» — «Отвечайте». — «Можно смотреть сетевое ТВ, если пользоваться интернетом запрещено?» — «Смотрите».
Круглосуточной охраны у Сергея не было, но он заметил внутри и снаружи общежития видеокамеры:
— Была одна камера наблюдения в коридоре прямо около моей двери и вторая камера на улице, которая охватывала все дворовое пространство. Мне разрешался час прогулки с 11.00 до 12.00 в радиусе 200 метров от дома. Я прочертил маршрут и каждый день старался выкатать час на коляске, чтобы сохранить подвижность.
В быту Сергею помогали родные, которым были разрешены посещения.
Работать во время домашнего ареста не разрешается, но при этом арестованный должен как-то обеспечивать себе питание и оплачивать счета. Сергею помогали родные, друзья и коллеги:
— Работать я не мог, у меня не было вообще никакой связи с миром, техника конфискована. Но меня не уволили с прежней работы — я был замом председателя Белорусского общества инвалидов. Коллеги решили подождать, чем все закончится, поэтому я получал небольшую зарплату. Но, безусловно, без родственников было бы сложно прожить. Мне также помогали друзья, которые приносили деньги моей семье. Еще друзья иногда оставляли у моей двери обеды и уходили. Общаться-то нельзя. Полная конспирация.
Несколько раз Сергею разрешили посетить врачей:
— Я понимал, что ничем хорошим дело не закончится и нужно поправить здоровье — в местах не столь отдаленных это будет сложнее. Я попросил разрешение у следователя пройти диспансеризацию в поликлинике и полечить зубы. Мне разрешили.
Самое сложное в домашнем аресте, по словам Сергея, было отсутствие информации и непонимание, что можно, а чего нельзя говорить, общаясь с родными и соседями: «Сам себе тюремщик».
В июле 2021 года Сергея Дроздовского выпустили из-под домашнего ареста под поручительство. Он узнал, что ему нужно в месячный срок ликвидировать свою НГО. Через некоторое время Сергей покинул Беларусь и сейчас находится под международной защитой в Германии.
«Сложно объяснить четырехлетнему ребенку, почему нужно так рано домой»
Активист из Бреста Андрей Шарендо провел под домашним арестом около месяца, но прямо перед судом ему удалось сбежать.
Шарендо задержали 31 мая 2021 года и обвинили в клевете на Александра Лукашенко (ч. 2 ст. 367 УК РБ). В постановлении о применении меры пресечения указывалось, что в интервью независимому изданию он сказал такую фразу о Лукашенко: «Не вести никаких переговоров с диктатором, террористом и убийцей». Максимальное наказание по статье о клевете — до шести лет лишения свободы.
К моменту задержания Андрея его жена Полина Шарендо-Панасюк уже более полугода находилась за решеткой — и он один воспитывал двух сыновей.
— Мы довольно известные люди в Бресте, нашу семью очень поддерживали в городе, возможно, власти на тот момент не хотели нагнетать атмосферу, это еще было до посадки самолета с Романом Протасевичем, до дела Зельцера, — так Андрей Шарендо рассуждает о возможных причинах своего «мягкого» ограничения свободы.
Согласно постановлению, ему запрещалось выходить из квартиры с 19.00 до 7.00, разговаривать по телефону, отправлять корреспонденцию, общаться с людьми и вменялось в обязанность постоянно быть на связи с органами контроля.
— Я был очень удивлен, что такое возможно, но с семи утра до семи вечера я мог свободно передвигаться по городу. Я перестал пользоваться соцсетями, но использовал телеграм, так как он был зашифрован.
Дети жили с отцом, и младший сын тоже вынужден был подстраиваться под арестантский график отца, рассказывает Шарендо:
— Сына трудно было увести со двора домой до семи вечера. Тянешь четырехлетнего ребенка, он сопротивляется: хочу еще погулять! Сложно было объяснить, почему летом нужно так рано домой.
Конвоиры с ним в квартире не жили, но охрана иногда была снаружи, говорит Андрей:
— Бывало, сотрудники спецслужб сутками стояли в машине перед подъездом или сидели под дверями квартиры, ездили за мной, когда я катался на велосипеде. А были дни, когда вообще никого не было видно.
Андрей признается, что планировал покинуть страну до суда:
— Я не собирался на суд. Не потому, что боялся ареста, просто я не признаю наше правосудие легитимным. В тот день, когда я хотел сбежать, был визит Лукашенко в Брест, и моя охрана была усилена. Поэтому пришлось перенести. Это удалось сделать за несколько дней до суда. Я с вечера увидел, что слежка снята, отвел утром сына в детсад, договорившись с родителями, чтобы они позже забрали детей и уехали за город, и вышел дворами без телефона к маршрутке. У меня были заранее подготовленные вещи в определенном месте. Доехал до Кобрина, и там уже неравнодушные люди помогли добраться до границы с Литвой. В Литве мне предоставили статус беженца.
В день начала процесса над Андреем судья выписал ордер на его розыск, а государственный телеканал сделал сюжет про суд без обвиняемого. Приговор Андрею Шарендо пока не вынесен.
Позже Андрей вывез детей из Беларуси, и сейчас они с отцом живут в Литве. Полина Шарендо-Панасюк отбывает наказание в исправительной колонии. По данным правозащитного центра «Весна», за последние десять месяцев политзаключенную продержали в ШИЗО, карцере и ПКТ в общей сложности 180 дней. В колонии она решила отказаться от белорусского гражданства, после чего Шарендо-Панасюк отправили на психиатрическую экспертизу.
— Полину снова пытаются судить по новому обвинению (по ч. 2 ст. 411 УК), за «злостное неповиновение требованиям администрации исправительного учреждения». К сожалению, это месть и за мою позицию. Но иного пути не было. И для Полины, и для семьи легче, что я и дети на воле и можем заниматься своим делом дальше, — говорит Андрей Шарендо.