С первого дня полномасштабной войны «Зеркало» рассказало сотни историй людей, на чьи судьбы она так или иначе повлияла. Помните Тимура, который рассказывал, как 20 дней с семьей провел в Мариуполе под обстрелами и выбирался из города? Белоруску Алину, которую россияне вместе с другими людьми взяли в плен? Полину, ехавшую в киевский роддом рядом с танком, или Арину, чей муж находился в плену после выхода с «Азовстали»? А Светлану, сын которой погиб в тот самый момент, когда родилась его дочь — а он так мечтал ее увидеть? Мы связались с героями некоторых наших текстов первых месяцев после вторжения и узнали, как они прожили эти два военных года.
Полина: «Дочка видела отца два раза и говорит: „Тато бум-бум“»
— Каждый день у меня одно и то же: проснулись, покормила ребенка, пошла гулять с собакой, потом с дочкой. Дальше — обед, дневной сон, вечером играем и спать, — описывает свой нынешний график Полина. — Знаете, меня всегда родители, бабушка очень любили, но у меня с младенчества инвалидность — хромаю, не работает правая рука. По жизни мне было сложнее, чем одногодкам, поэтому беременность была как глоток чего-то нового. Нужно было прощаться со своей прежней жизнью, взрослеть, но это было такое счастье!
Почти два года назад женщина рассказывала «Зеркалу», как в первые дни полномасштабной войны спешила скорее в Киев — рожать свою первую дочь Лизу. Мост из Ирпеня, где они жили с мужем, взорвали военные, пришлось добираться на электричке. Дальше по столице по пути в роддом с машиной рядом ехал танк.
— Муж тогда первым взял на руки нашу дочку, потому что мне делали кесарево, и сам же перерезал пуповину. А потом поехал в военкомат — сами понимаете почему, — говорит собеседница. — Через несколько дней нашей Лизе уже будет два годика. Она прекрасная, умная девочка, только пока говорит на своем языке. Такая пышка у нас, потому что любит поесть, и с характером — это просто капец! (смеется) Она идет туда, куда хочет и, даже если ты ее развернешь в другую сторону, сядет на попу и будет упираться, пока не сделает, что ей надо. В ней, наверное, смесь наших с мужем характеров.
Две недели Полина прожила в роддоме, потом с сестрой уехала во Львов, а оттуда на полтора года за границу, опасаясь за ребенка. Муж Полины все это время был на фронте и в следующий раз увидел дочку, когда получил ранение и семья приехала в Украину в отпуск. Девочке было семь месяцев. В сентябре 2023-го Полина вернулась в Ирпень, потом была еще одна семейная встреча — в Новый год.
— Помню, когда он первый раз, в семь месяцев, ее увидел, очень обиделся и расстроился, что Лиза его не знает. Я объясняла, что не он в этом виноват, а ситуация, и, если он будет уделять внимание, дочка к нему пойдет. Конечно, мы присылаем мужу наши фото, видео. Я ей про него рассказываю. Когда он звонит по видеосвязи, мы показываем Лизу, она тычет в телефон пальчиком, говорит: «Тато». Не скажу, что она прямо знает, где ее отец, но говорит «Тато бум-бум» — то есть на войне. Надеюсь, что скоро все закончится и наш папа будет с нами.
Сейчас семья живет в Ирпене. Полине с дочерью помогают родные. Город, по словам собеседницы, постепенно восстанавливается, но о происходящем там никто не забыл. На днях Полине исполнился 31 год. 25 февраля они с семьей соберутся отметить день рождения маленькой Лизы. Между ними, кажется, теперь навсегда — тяжелая дата.
— В прошлом году мы с сестрой ночью, когда началось полномасштабное вторжение, зажгли свечку за всех погибших гражданских и военных, которые отдали свою жизнь за свободу Украины. И в этом году сделаем так же. Эта свечка догорит до конца. А на день рождения Лизы мы уже заказали тортик, она задует свечи, а потом соберемся с близкими в парке и пожарим мясо. Без всякого грандиозного празднования — хотим просто поздравить ребенка и провести этот день вместе. Думаю, сейчас не то время, чтобы праздновать и плясать. Когда вся Украина плачет, почему мы должны смеяться?
На день рождения маленькой Лизы приедет с фронта и ее папа. Полина говорит, что муж постоянно благодарит ее за дочь, а когда все закончится, хочет, чтобы у них появился и сын. Пока же мужчина продолжает бороться, а его жена — верить в лучшее.
— Друзья, знакомые часто спрашивают, как я держусь. Я говорю, что со всем смирилась. Муж сразу сказал: «Ты повлиять на мое решение не можешь. Если я не пойду воевать, как потом буду смотреть людям в глаза? Ты главное думай, что со мной все будет хорошо, и молись», — рассказывает Полина. — В тылу муж не сидит. Не могу сказать, где именно воюет, но, где тяжелее всего, там и он. Ему ампутировали большой палец на ноге, он заново учился ходить, вернулся на фронт. Говорит: «Выбора нет. Хочешь жить — беги». В плече у него стоит протез, уже получил много контузий. Если раньше был спокойный, то сейчас вспыльчивый и, если у него нет настроения или что-то не получается, я стараюсь просто молчать, пока это состояние пройдет. Да, наша ситуация сложная, но есть намного тяжелее. В начале полномасштабной агрессии женщина родила в метро. Как вам такое? А у некоторых мужья-военные просто не вернулись, и они даже никогда не держали на руках своих детей. Я не могу и даже не хочу представлять хоть на минуту, если бы со мной такое произошло. И, знаете, иногда спрашиваю у людей: ждете победу? Некоторые говорят, что уже не ждут ничего. Вера у них пропала, и они учатся жить по-новому. Сирены, взрывы уже для нас вошли в привычку. А я все равно надеюсь, что 2024-й принесет нам победу.
Светлана: «Внучка знает, что папа у боженьки на небе. Но как ей объяснить, почему бабушка всю комнату его фотографиями обклеила?»
У Светланы и ее семьи впереди непростой день — годовщина гибели ее сына, молодого офицера Сергея Пантелюка, и одновременно день рождения внучки, его дочки Миланы. Маленькая принцесса, как еще до своей гибели говорил Сергей, родилась в то время, когда он умер в больнице от травм, которые получил, сдерживая колонну российских танков в Черниговской области. Уже второй год 26 февраля в доме проживают по одному сценарию.
— Утром встану рано, куплю шарики и поздравлю внучку, — рассказывает Светлана. — А потом у нас панихида в церкви, дальше едем на кладбище к сыну. На 12 часов заказала обед для людей — такие у нас обычаи. А Миланке праздник будем делать 28-го. Как мы справляемся? Никак. Приходит каждый месяц 26-е число, и я все вспоминаю. К такому не привыкнешь никогда. Мир для нас не белый — все в серых тонах. Уже как окаменевшая становишься, не понимаешь, зачем смотришь на этот мир и для чего живешь. Но я никогда на людях не заплачу, не покажу, что мне плохо: никто не должен знать об этом. И Настя, невестка, у меня такая. Первый год мы все еще как-то не понимали до конца — как будто Сергей где-то на войне, скоро приедет. А второй — это катастрофа, голову сносит. У меня до смерти сына не было ни одного седого волоса, а теперь вся голова. Такая жизнь, видите. Какая-то она несправедливая.
Настя с Миланой перебрались поближе к свекрови в Винницкой области и много времени проводят в доме родителей мужа. Светлана говорит, что это ее и спасает.
— Я сделала комнату Сергея — повесила его фотографии, одежду. Приду сюда, посижу. Даже сейчас с вами тут говорю и смотрю на сына. Мы по три-четыре раза в неделю ходим на кладбище. По-всякому бывает. Иногда вижу, что муж заплаканный, невестка. Ей, мне кажется, тяжелее всех. У Насти еще два брата, муж сестры воюют. Но она никому переживания не показывает, хоть мы и поговорим, и повспоминаем. В какой бы компания она ни была, Серый у нее все время на языке. Говорила мне одна женщина: «Ваша Настя нескоро замуж выйдет. Она еще кольцо с пальца не сняла». Ну, может, она еще кого-то и встретит, все-таки молодая. Я приму ее выбор, но сказала, чтобы Милана никого папой не называла, пока я жива: у нее есть папа.
— А сын мне часто снится. Все время спрашивает, люблю ли я его принцессу. Она у нас умная девочка, шустрая, как папа, — ей все время надо куда-то идти, где-то играться. Ничего не боится! — голос Светланы, когда она говорит о внучке, сразу становится веселее. — Она знает, что папа у боженьки на небе. Что случилось, конечно, еще не понимает, — она окружена любовью, на первом месте у нее дедушка. А она для него — как солнце как небо. Как не с дедом, так со мной на машине катается, мы ей своих машинок накупили, потом пойдет в садик. У нее будет жизнь, если Россия даст нам иметь эту жизнь. Кто знает, как все развернется дальше?! Тут не понимаешь, до чего все дойдет. Если будут договоренности с РФ, то к чему это все? Зачем они нам, если вы у меня, у таких же матерей, детей забрали? Всем это болит.
На место, где получил смертельное ранение сын, Светлана с мужем ездили уже дважды, собираются летом еще раз. В их село на могилу Сергея приезжали четверо его побратимов. Двоих из них уже тоже нет в живых. Улицу, где живет семья Пантелюк, назвали в честь Сергея. Светлана говорит, занимается тем, чтобы его имя носила и местная школа. Сама женщина объединяет таких же матерей погибших героев:
— Уже все документы у нас с новым адресом. Хотя, знаете, оно бывает и тяжело. Помню, пишу по привычке: улица Победы. А потом исправляю на улицу Сергея Пантелюка… Я поддержку принимаю только от таких же женщин, как сама, — в районе нас уже больше сотни. Бывает, собираю всех на День матери, еще в какой-то день.
— Этим россиянам то, что они сделали, я не прощу никогда. Для чего вы пустили ракеты на нас, забрали жизни таких молодых наших детей? Разве это жизнь у меня сейчас? Я утром встаю, потому что надо встать, вечером ложусь, потому что надо лечь, днем готовлю, потому что надо приготовить, а если Насти с внучкой нет, могу весь день пролежать. У нас раньше как-то люди общались, смеялись, а сейчас такого нет. Не знаю, что будет с этим поколением, молодежью. Дети не учатся так, как надо. В нашей школе в четверг учителя из-за тревоги с учениками два часа просидели в подвале, слышали, как гудел «Шахед». А то как-то пускали ракеты, одна с таким свистом пролетела, что я думала, дом снесет. А страха уже нет, верите? Я теперь не боюсь ничего. Только как объяснить внучке, когда подрастет, почему бабушка всю комнату обклеила фотографиями ее папы?
Арина: «Мне сбросили фото только лица и черепа Сергея. Там и опознавать было нечего»
В июне 2022-го Арина рассказывала о своем муже, разведчике «Азова» Сергее Хаванских, который после выхода с «Азовстали» находился в российском плену. Через месяц в казарме колонии в Еленовке, где содержали украинских военных, произошел взрыв — погибли более 50 человек. Следующие десять месяцев Арина не верила, что в 24 года стала вдовой и мужа больше не увидит.
— Где-то за несколько дней до теракта мне резко стало плохо — вместе с приступом астмы началась паническая атака, меня забрала скорая, — вспоминает украинка. — Жутко нервничать я начала где-то с 20-х чисел июля, не понимая почему. Через двое суток уже поняла, что это было как будто предчувствие. На следующий день после взрыва мне сбросили списки погибших — фамилия мужа стояла третьей. Сначала, естественно, был шок, непонимание, как вообще так могло случиться. Но друзья успокоили: «Арина, списки неофициальные, ни в РФ, ни у нас их никто не подтверждал. Не волнуйся». И я поверила. Десять месяцев жила надеждой, что муж жив и где-то в плену. Хотя в сентябре того года был большой обмен, вернули много защитников «Азовстали», наших друзей. Они мне сразу сказали: «Готовься к худшему. Списки — правда».
Тогда Арина все равно не поверила и продолжала ждать. Помогали справляться с постоянным стрессом близкие и друзья, которые старались не оставлять девушку одну.
— Первые пару недель была какая-то механическая жизнь: утром открыть глаза, встать, умыться, выпить чаю. Сходить в магазин, что-то купить, чтобы выжить. В такие моменты я даже слышала тишину, — вздыхает собеседница. — Переломный момент случился где-то через полгода, когда я проснулась и первая мысль: «Его больше нет. Арин, надо как-то с этим жить дальше». Но все равно отказывалась себя слушать. Ну как это мой муж может умереть? Эта вера заглушала такие мысли.
После теракта семья Сергея сдала материалы для ДНК. Первое совпадение с его телом получили в мае 2023-го. Подтвердилось все после дополнительного анализа, в июне. После Арине прислали фотографии из морга на опознание.
— Даже после первого подтверждения я поверить не могла. Брат мужа говорил: «Мы же понимали, что когда-то нам позвонят и все скажут». Я расплакалась: «Нет, это ничего не значит. Есть случаи, когда второй тест не подтверждает первый. Толя, ты неправильно думаешь!» — вспоминает девушка. — Собралась и стала верить дальше. Фотографии его тела сделали в октябре 2022-го. Оно было в ужасном состоянии. В заключении судмедэкспертов написано, что тело было покрыто плесенью. Как его хранили россияне, чтобы так произошло, даже не знаю. Ну и оно было полностью сгоревшим, поэтому мне сбросили фото только лица и черепа Сергея. Снимки я сама открыть не могла — смотрели вместе с его братом. Грубо говоря, там и опознавать было нечего. Но я узнала зубы и десны, челюсть… Сразу из меня вышли все слезы. Примерно через пять минут стало сильно тошнить, неделю потом я плохо спала. Фотографии очень жуткие. Маме мы решили не показывать их никогда: родители не должны видеть своих детей такими.
С того дня Арина не пересматривает фотографии мужа. Говорит, что сразу перед глазами всплывают те снимки из морга. Она сменила трех психологов, принимала антидепрессанты, чтобы справиться с новой реальностью.
— У меня было сильное чувство вины перед мужем — что я не вытащила его оттуда, не смогла. Хотя я знаю на 100%, что мужа нет, иногда, когда идет обмен пленными, начинаю судорожно искать списки, а в них фамилию не только друзей, но и мужа. Не знаю почему, — рассуждает вдова. — Я видела те фото, сама подтвердила, что на них Сергей. Но даже не скажу, что я к этому моменту все приняла, но продолжаю жить полной жизнью. Вижусь с друзьями, недавно путешествовала по Европе. Все теперь у меня спонтанно — я не планирую ничего дальше чем на неделю, ситуация такая, что в любой момент может прилететь и меня может уже не быть. Единственный мой план — увидеть нашу победу, а дальше будет видно.
Сергея пока еще не похоронили. Арина говорит, семья решила провести дополнительные исследования, чтобы подать документы в Международный криминальный суд, Европейский суд по правам человека и зафиксировать преступление России. Хотя девушка надеется, что скоро все будет готово и с мужем можно будет проститься. Надеется, что, возможно, тогда придет полное осознание. Пока же она ходит на митинги в поддержку других бойцов, которые находятся в плену с мая 2022-го.
— Мы с девочками, у кого близкие погибли в Еленовке или в Мариуполе, стараемся держаться вместе — у нас одна боль. Меня поймут только те, у кого кто-то из близких на войне или тоже кто-то погиб, поэтому я живу в своем окружении, из зоны комфорта мне выходить очень сложно, — рассказывает она. — В российском плену до сих пор остаются мои друзья, побратимы Сережи. Некоторые были ранены еще при обороне Мариуполя, потом — при теракте. Конечно, их судьба мне небезразлична. Больше всего переживаю за «Азов», потому что именно его бойцов убили в Еленовке (в бараке, где произошел взрыв, находились военнослужащие «Азова», и они погибли. — Прим. ред.) и именно они рассказывают о самых страшных пытках, когда возвращаются. Каждую неделю, пока есть возможность, я хожу на акции. Если правительство смогло освободить командиров, то достать обычных солдат, наверное, должно быть легче. Поэтому выхожу, чтобы наша власть знала: мы не забываем, и вы не забывайте, потому что это ваши люди, вы отдали им приказ сложить оружие, пожалуйста, вытащите их из плена.
Тимур: «Кому-то пришлось стать героем, но я между тем, чтобы потерять территории и половину мужского населения страны, выберу первое»
Около трех недель в начале полномасштабной войны Тимур Рудов со своей семьей провел в Мариуполе под обстрелами. Он фиксировал происходящее на видео. Такие кадры в тот момент, похоже, не делал никто. Когда в марте 2022-го удалось выбраться, он отвез бывшую жену и дочку в Польшу, а сам вернулся в Украину — говорит, был очень зол на происходящее и хотел чем-то помочь. Мужчина — моряк, поэтому поселился в Одессе.
— На YouTube у меня блог капитана дальнего плавания, я начал деятельность по поддержке армии, — рассказывает Тимур. — Открыл благотворительный фонд, с апреля по июль был его директором. Деньги тогда особо никто не считал — я получал много донатов, люди все несли. А время было такое, что военные приходили раздетые-разутые. Мы где-то на 300 тысяч долларов смогли помочь. В фонде, помню, многие даже просто спасались от депрессии: дома новости читаешь, а так пришел, поработал, какие-то коробки отвез, пообщался с людьми — и уже не так страшно. Ну, а к середине лета у меня начался такой период… Я много работал и выгорел, устал.
Тимур говорит, что к тому моменту у него «прошел первый шок и начались первые вопросы к государству». Мужчина стал бороться за разрешение от властей выпускать моряков в рейсы за границу, чтобы они могли начать работать. Когда такое постановление в Украине приняли, уехал и больше не вернулся в страну.
— Я потратил все деньги, что заработал, уже был на нуле и не мог даже заправить машину. Потом выехал, жил в Турции и Италии, по мере возможности продолжаю помогать военным. Свои здоровье, медийность просто положил ради Украины, когда начал активно в блоге говорить про войну, а не про море, — объясняет Тимур. — А когда у тебя активная позиция, люди теряют интерес, ты собираешь все меньше донатов. При этом, знаете, от государства ноль поддержки, отдачи. Спасибо от их лица мне никто не сказал. У меня было 175 тысяч подписчиков, большинство — из России, и многие меня записали в нацисты первой гильдии. Начались анонимные угрозы, и даже тогда я ни на какую защиту государства не мог рассчитывать — оружие за свой счет покупал (Тимур отметил, что не обращался в полицию и не заявлял об угрозах. — Прим. ред.). Сейчас я решил восстановить себя, творчество, публичность, снимать что-то другое. Возможно, вернемся к помощи армии, когда появится какой-то ресурс.
В Мариуполе у Тимура остались знакомые. Большинство из них, говорит мужчина, уже приняли новый порядок и оккупацией его не считают. Сам мужчина, несмотря на то что сейчас очень недоволен действиями властей и в страну возвращаться не собирается, поддерживать Россию не стал.
— Те, кто был за Украину, выехали из Мариуполя сразу. Теперь там живут «адепты русского мира». Как у нас говорят: уехал Мариуполь — остался Жданов (советское название города). Это уже другой город, понимаете? Я стараюсь не думать об этом, не смотреть какие-то фильмы — ничего с этим уже не поделаешь, а психику беречь надо. Но, конечно, есть ощущение, как будто меня выгнали из дома и сейчас там клеят обои. Пока там эти триколоры, я точно не хочу туда ехать, — рассуждает мужчина. — Было ли осуждение от украинцев, что я уехал? Знаете, я это называю токсичным патриотизмом. У меня есть коллега-моряк, он искал пути выехать, но не смог. Попал в армию — пришлось стать героем. Я еще в мае 2022-го приходил в одесский военкомат: «Где у вас тут становиться на учет? Вдруг понадоблюсь». Офицер на входе говорит: «Вы из Мариуполя? Сделайте удостоверение временно перемещенного лица и приходите». Я ушел и больше не вернулся. Ну, и я же много с военными переобщался, поэтому отношение к украинскому государству у меня было уже, скажем, критическое. Власть не признает ошибки, и у меня начался такой протест, что я, получается, должен свою жизнь отдать? Между тем, чтобы потерять территории и половину мужского населения страны, я выберу первое. Можно меня назвать ссыкуном, но, знаете, говорят «Украина понад усе!», а для меня нет. У меня семья на первом месте, хотя я очень дорожу украинской идеей, государством и считаю, что за него нужно бороться. Но не такой ценой.
Алина: «Как будто внутри меня та, кем я была, умерла, а живет какая-то обложка»
После отъезда из Беларуси Алина с мужем находилась в Польше, а перед началом вторжения поехала по делам в Луганскую область Украины, где жили ее близкие. Оттуда в первые дни полномасштабной войны они с тетей и ее сыном, двоюродным братом Алины, перебрались в Харьков. Когда там стали бомбить, поехали в Полтаву. До города не доехали — по дороге попали на российских военных, а дальше оказались в плену.
После освобождения ее близкие вернулись в Луганскую область. Девушка нашла их только летом 2022-го — в самом оккупированном Луганске. Муж тети, который тогда воевал на стороне Украины, а сейчас живет там вместе с семьей.
— Не знаю, как это произошло, — эту тему мы не затрагиваем. Я знаю, что они не поддерживают ту сторону [РФ], но у них нет другого выхода, кроме как жить в Луганске, — объясняет белоруска. — Еще в 2014-м, когда началась война, они уехали на север России работать. Позже вернулись в Кременную, жили там. Но у тети и ее сына российские паспорта, поэтому в Украину им, понятное дело, вернуться тяжело.
В апреле 2022-го обо всем, что происходило, Алина рассказывала сквозь слезы. Сейчас, спустя два года, она все так же живет в Польше и говорит, что пока еще не может вспоминать те дни.
— Хорошего за это время произошло очень мало. Первое время я, наверное, потихоньку приходила в себя, — вспоминает девушка. — Муж изо всех сил пытался мне помочь — как-то отвлекать, куда-то ездить с друзьями. В общении становилось полегче. Но что со мной произошло, знают лишь некоторые друзья, и то по вашей статье. И никто никогда не спрашивал, через что я прошла, что вообще случилось. Сама я рассказать не могу — даже самым близким, даже мужу до конца поделиться пережитым становилось все сложнее. Я работала с психологом, поначалу отпускало, но я даже ему озвучить все не смогла. И стало снова накрывать. Наверное, я до конца не отошла от всего.
Алине до сих пор страшно вспоминать те несколько дней в плену, но и избавиться от этих тяжелых воспоминаний она не может. Белоруска говорит, что стала закрываться от людей:
— Когда муж уезжал в командировки, я все равно оставалась со своими мыслями. Это сложно. Но с кем-то познакомиться, начать общение не могу, потому что разговор заходит в тупик. Хотя в эмиграции как раз и нужно наладить новые связи. Но даже на работе, где я пробыла год, не получалось найти общий язык с ребятами. Хотя вначале, как мы приехали, я общалась с поляками. Да и раньше всегда была общительной, легкой. Сейчас я все больше перестаю доверять людям, окружающему миру. А на тему того, что случилось, вообще стало тяжело говорить. Хотя, бывает, и хочется с кем-то поделиться, но внутри какой-то страх, что меня не поймут и осудят, что я не смогу рассказать, заплачу. Еще я, наверное, боюсь, что мои чувства обесценят. Знаете, как когда делишься чем-то, говорят: «Ой, а вот у меня такое!» И в итоге живу в своем отдельном маленьком мирке, предоставленная сама себе.
На какое-то время белоруска ушла в помощь Украине — волонтерила, но команда, с которой она работала, как говорит Алина, ее обманывала и использовала, а помощь на фронт отправляла далеко не в полном объеме. Эти два года ее очень изменили.
— Я жила одной Украиной и думала, что поездка мне поможет, станет легче. Но, когда приехала, поняла, что слышать снова эти сирены, взрывы — страшно. Когда вернулась в Польшу, снова начались жуткие сны, — объясняет собеседница. — Хотя я даже новости редко смотрю, пытаюсь себя от этого оградить и хотя бы просто прийти в себя, начать жить с чистого листа. За эти два года я почти не помню, что вообще происходило, — как будто они прошли мимо. Несколько раз я доводила себя до нервного срыва — просто перед глазами картинка тех событий, у меня истерика. Или, например, поругалась с подругой, мужем, меня где-то не поняли — опять истерика. Начинаешь в голове крутить, что ты не такая, что-то делаешь не так. И месяц за месяцем просто убиваешь себя изнутри.
Я слышу от близких, что стала совсем другой, закрытой, все держу в себе. Не могу попросить о помощи — стараюсь справляться сама и, опять же, в своем маленьком мире. И сама понимаю, что я совсем другая. Стала жить одним днем, перестала строить планы, мне не хочется ничего добиваться, как было раньше. Руки опускаются, в будущее ты уже не смотришь и просто неважно, что с тобой будет дальше. Все, что пытаюсь делать, рушится. После всей той ситуации я больше года проработала в общепите, потом — на заводе. Сейчас ищу работу — и ничего не получается. Часто, когда говорю, что из Беларуси, слышу «мы вам перезвоним». Уже становится тяжело. Все, что я любила делать раньше, тоже забросила, рвения ни к чему нет.
Последний год, наверное, был самым тяжелый для меня. Я запуталась сама в себе, не понимаю, кто я, чего мне хочется. За это время пришла к мысли, что у меня на самом деле есть только я, что все, что случилось, могу пройти только сама. Натягиваю улыбку перед друзьями, родными, как будто у меня все хорошо, а внутри разрывает. Надеюсь, это скоро закончится и я пойму, что в этой жизни вообще происходит. Но чувствую, что та, кем я была, как будто умерла, а живет какая-то обложка.
Читайте также
