В Беларуси набирает обороты изъятие имущества: под раздачу попадает как бизнес, так и обычные граждане: политические оппоненты, активисты и в целом неугодные властям люди. Пропагандисты теперь называют это «экономическими мерами» — в том числе компенсацией потерь страны из-за санкций. Но отъем имущества у своих противников не ноу-хау режима Лукашенко. Так поступали и его предшественники, властвовавшие в Беларуси, — руководители авторитарных и тоталитарных режимов. Рассказываем, почему беларусы становились жертвами этого процесса, как он проходил раньше и какие имел масштабы.
Декабристам простили, беларусам — нет
Конфискация имущества (секвестр) существовала как мера наказания на наших землях издавна. Например, она упоминалась в Третьем статуте (своде законов) Великого княжества Литовского, принятом в 1588-м. Но наш рассказ пойдет о применении конфискаций властями или режимами, захватившими территорию нашей страны.
В первую очередь речь о восточных соседях. В XVIII веке Российская империя аннексировала беларусские земли в три приема. Первый раздел Речи Посполитой (федерации, в которой жили предки современных беларусов, поляков, литовцев и украинцев) произошел в 1772 году. Тогда у власти в соседней стране находилась императрица Екатерина II. Совершив аннексию, она потребовала у местной шляхты присягнуть ей на верность.
Те, кто отказывался, могли уехать за границу, но перед этим они в течение трех месяцев должны были продать свое имущество. Если за это время сделка не происходила, имение конфисковывали. Многие богатые люди пошли на принцип и приносить присягу императрице не стали. В итоге власти конфисковали имущество четырех человек: Михала Казимира Огинского, Кароля Станислава Радзивилла, Михала Ежи Мнишка, владевшего Кричевским староством, и гомельского старосты Михаила Чарторыйского. Еще 24 человека лишили права владения или аренды королевских, государственных и других имений.
Почти все полученные владения Екатерина II раздала своим фаворитам или приближенным людям. Например, Гомель достался полководцу Петру Румянцеву, руководившему русской армией во время войны с Турцией.
В 1785-м Екатерина II подписала «Грамоту на права, вольности и преимущества благородного российского дворянства». По этому документу имения дворян — так в Российской империи называли шляхту — теперь не подлежали конфискации. Это положение работало на практике. Так, арестовав и выслав в Сибирь мыслителя Александра Радищева (за критическую по отношению к властям книгу «Путешествие из Петербурга в Москву»), она не тронула его имущества. После ссылки он вернулся в свое имение.
Тем временем Россия продолжала аннексировать беларусские земли: в 1793 и 1795 годах произошли второй и третий разделы Речи Посполитой, которые поставили точку в существовании этого государства. Между этими двумя событиями произошло восстание Тадеуша Костюшко — последняя попытка спасти страну.
Российская императрица в ответ на восстание потребовала забрать имения у тех людей, которые после принятия российского подданства все же принимали участие в борьбе с империей. Впрочем, после подавления выступлений большую часть земельных владений вернули бывшим хозяевам, а полный возврат произошел при Павле I — сыне и преемнике Екатерины, взошедшем на престол в 1796-м.
А вот прежняя практика конфисковывать имения тех людей, которые отказывались присягать новым властям, сохранилась. Например, после отъезда за границу самого богатого землевладельца Мозырщины Матея Казимира Аскерко и жившего на Наровлянщине Рафала Алоиза Аскерко их имения были секвестированы и переданы в «вечное и наследственное владение» верным слугам царского правительства. Всего только в Восточной Беларуси Екатерина II раздала около 142 тысяч ревизских душ (то есть мужчин-крепостных) двумстам русским землевладельцам.
В целом конфискации имущества в то время использовались во время возникновения угрозы политической стабильности.
Спустя пять лет после начала правления императора Павла убили заговорщики. На трон взошел его сын Александр I. «Грамоту на права, вольности и преимущества…» никто не отменял. Более того, уже год спустя, в 1802-м, новый правитель расширил действие документа и отменил возможность конфискации вообще для всех сословий. Но был нюанс: конфискацию за политические преступления в «приграничных губерниях» сохранили (позже, уже в 1845-м, конфискацию упомянули в перечне дополнительных наказаний — в первую очередь за бунт против власти, госизмену и контрабанду).
Поэтому возник удивительный феномен: декабристов (участников вооруженного восстания против российских властей, случившегося в 1825-м) конфискация не коснулась, хотя в деле присутствовали такие отягчающие для власти обстоятельства, как умысел на цареубийство и соучастие в разговорах о цареубийстве. Жены и дети декабристов наследовали их имения. Малоимущим супругам декабристов, которые ввиду ссылки мужа теряли кормильца, назначалась государственная пенсия.
А вот на территории Беларуси конфискации проходили активно. В первую очередь они касались участников национально-освободительных восстаний. Например, одно из них вспыхнуло в 1830–1831 годах. В ходе его подавления власти выпустили указ, по которому участников надо было судить военным судом, приговор исполнять на месте, а имения осужденных забирать в счет казны. Правда, конфискаций могли избежать те, кто в течение месяца после публикации указа сам явился в следственные органы, покаялся или доказал, что его заставили присоединиться к восстанию.
Количество конфискованных в то время имений хорошо показывает, насколько активно проходила борьба в тех или иных регионах Беларуси. Например, в Виленской губернии конфисковали 118 имений, в Гродненской — 70, в Минской — 22, в Витебской — шесть, в Могилевской — одно.
В 1856-м власть перешла к императору Александру II, который объявил участникам того восстания амнистию. Дела о конфискации прекратили (хотя имения, которые уже четверть века имели других владельцев, прежним хозяевам не отдали).
Новое восстание — и новые конфискации
Не прошло и семи лет, как началось новое восстание — 1863−1864 годов. По подсчетам исследователей, в период выступления и после его подавления только в Царстве Польском (область в составе Российской империи, занимавшая центральную часть современной Польши, юго-запад Литвы, часть территории Гродненского района Беларуси и небольшую часть Львовской области Украины) было конфисковано 1660 имений. Лишиться имущества можно было даже за такие «проступки», как неточности в прописке новых жильцов, ношение траурной одежды или перевозка лиц, одетых в такую одежду. Хоть выше речь и идет о Польше, аналогичная политика наверняка проводилась и на территории Беларуси, где восстание также имело крупный масштаб.
А что с цифрами относительно нашей территории? На начало 1866 года в Беларуси и Литве конфисковали 256 имений. Кроме того, с территории нашей страны выслали около трехсот католических священников — многих с конфискацией личного имущества (имений у них, само собой, не было).
После того как восстание жестоко подавили, можно было пойти и на послабления. В декабре 1864 года Александр II издал секретное постановление, чтобы конфискация, как и смертная казнь, в стране назначалась «сколько можно реже и лишь в исключительно важных случаях». Но и это положение опять фактически не касалось наших предков. В декабре 1865-го появился указ, по которому все бывшие повстанцы, высланные из беларусских и литовских губерний (судя по всему, те, кого высылали без конфискации), должны были в течение двух лет продать или обменять свои поместья. В противном случае их планировалось продать на аукционе. При этом покупать такие земли было запрещено «лицам польского происхождения». К декабрю 1867-го в Беларуси и Литве таким образом продали 188 имений, аналогичные операции продолжались и в следующем году.
Правда, периодически чиновники закрывали глаза на нарушение закона, а непроданные конфискованные имения даже возвращались прежним владельцам или их потомкам. В итоге к началу 1880-х закон, по неполным подсчетам, только в Виленской губернии нарушался 81 раз, в Гродненской — 37. Из-за выборочного применения он превратился в форму манипуляций властей местным населением.
На сборы — несколько часов, забрать можно пять мешков
После восстаний и жестких следовавших за ними репрессий на территории Беларуси установилась стабильность. Власти не чувствовали для себя угрозу. В том числе поэтому конфискация стала немодной: на рубеже XIX–XX веков власти даже готовились к ликвидации такого наказания.
Основным был экономический аспект: изъятие имущества считалось теоретически и практически несостоятельным. Кроме того, появился новый, куда более «полезный» инструмент репрессий — ссылки в дальние регионы. Государство хотело, чтобы как можно больше людей осело в малонаселенной Сибири. Поэтому ссыльным выдавали пособия, денежные займы, землю, разрешали наниматься на работу. Кто хотел заниматься в ссылке земледелием, получал по 15 десятин (одна десятина — 1,09 га) на человека: расчет был на то, что люди привезут с собой семьи. Например, когда Владимир Ленин находился в ссылке в поселке Шушенское (1897−1900; в Сибири, в Красноярском крае России), имение его матери никто не тронул.
Однако когда к власти пришли большевики, они снова возвели конфискацию в культ. Не прошло и нескольких месяцев после их прихода к власти, как в декабре 1917 года в инструкции «О революционном трибунале» в числе мер наказания была предусмотрена конфискация (полная или частичная). Ее упоминали и отдельные декреты о санкциях за самые разные «проступки»: нарушение государственной монополии на объявления, сделки с недвижимостью, ценными бумагами, взяточничество, спекуляцию. Впрочем, в условиях борьбы за власть на территории бывшей Российской империи в законодательном оформлении конфискации не было никакой нужды. На потребности армии и так конфисковывалось все, что было необходимо.
Важно, что политика новой власти имела классовый характер, то есть была направлена против так называемых угнетателей. Поэтому, придя к власти, большевики национализировали (а фактически конфисковали) частные банки, включая хранившиеся в них вклады, все частные предприятия (от крупных до мелких), земли, принадлежавшие помещикам, и так далее.
«У них была прекрасная четкая идея организации жизни, — писала о том периоде «Новая газета Европа». — Все конфисковано, все в руках государства. Все городское население выполняет трудовую повинность, получает еду в соответствии с классовым статусом. Власть определяет, кому и сколько есть и есть ли вообще. Рабочие работают, производят продукцию, которую государство потом по своему усмотрению дает крестьянам в обмен на хлеб. Этот хлеб государство делит и раздает рабочим. Те поедят, пойдут работать, и так все будет вертеться без всяких денег, все хозяйство — на чисто натуральном расчете. А большевики решают, кому дать сапоги и чулки, кому гвозди, кому карандаши. Конечно, если посмотреть со стороны, закрадывается вопрос: а что, конфискация всей страны необходима для того, чтобы все распределяли большевики? Ответ — да. Если они не заберут в свои руки распределительный механизм, если от них не будет зависеть жизнь (или голодная смерть), зачем они нужны со своей партией? Стало быть, как ни верти, конфискация с распределением — это все к вопросу о власти».
Аналогичные процессы проходили и в Восточной Беларуси, где власть большевиков утвердилась в начале 1920-х годов (западная часть страны тогда находилась под контролем Польши, объединение произошло в 1939-м).
На рубеже 1920−1930-х годов в СССР началась политика коллективизации — преобразование мелких единоличных крестьянских хозяйств в крупные общественные. Все это, само собой, сопровождалось отъемом собственности. Зажиточные крестьяне не могли согласиться с тем, что у них отбирают имущество, поэтому власти решили действовать максимально жестко — и попросту уничтожали в лагерях или депортировали тех, кто им противостоял. Из Беларуси выселили 15 724 семьи, или 73 415 человек.
Как писал исследователь Ярослав Чапля, о том, что их будут вывозить из родных мест в неизвестность, люди узнавали по-разному. Одних извещали об этом накануне, некоторых — за несколько часов до отправления поезда. Это делалось специально, чтобы никто не мог распорядиться своим имуществом — отдать родным или соседям, успеть что-нибудь продать. Для депортируемых это была трагедия — вмиг лишиться всего, что они имели. Для односельчан — предостережение, что с властью стоит во всем соглашаться.
«Конфисковать у кулаков этих районов средства производства, скот, хозяйственные и жилые постройки, предприятия по переработке, кормовые и семенные запасы, — отмечалось в партийном постановлении. — <…> Высылаемым и расселяемым кулакам при конфискации у них имущества должны быть оставлены лишь самые необходимые предметы домашнего обихода, некоторые элементарные средства производства в соответствии с характером их работы на новом месте и необходимый на первое время минимум продовольственных запасов, денежные средства высылаемых кулаков также конфискуются с оставлением, однако, в руках кулака некоторой минимальной суммы (до 500 рублей на семью), необходимой для проезда и устройства на месте».
В Архангельской области России Чапля уже в девяностые разыскал наших земляков, которые в деталях помнили, как происходило их «раскулачивание». Семью Огрызко вывезли на Север из деревни Двор Бабча Лепельского района. В ней было восемь детей и родители. Чтобы прокормить всех, держали большое хозяйство — восемь гектаров земли, две коровы, две лошади, шесть овец, несколько свиней. Местная власть решила, что при таком богатстве десять человек купаются в роскоши. Поэтому у Огрызко все экспроприировали, а с собой в ссылку разрешили взять добра только пять мешков. Складывать в них можно было все что угодно: одежду, провизию, домашнюю утварь. А чтобы не взяли чего-то лишнего, процесс заполнения мешков проходил под неусыпным контролем активистов.
В новых политических реалиях конфискация имущества стала универсальным приговором за любые преступления. Например, в 1934-м Уголовный кодекс дополнили новыми статьями. Теперь «бегство или перелет за границу» карались «высшей мерой уголовного наказания — расстрелом с конфискацией всего имущества, а при смягчающих обстоятельствах — лишением свободы на срок 10 лет с конфискацией всего имущества». В случае если бежал военнослужащий, а семья об этом знала, но не сообщила властям, — их отправляли в тюрьму на 5−10 лет с конфискацией. «Остальные совершеннолетние члены семьи изменника, совместно с ним проживавшие или находившиеся на его иждивении к моменту совершения преступления, подлежат лишению избирательных прав и ссылке в отдаленные районы Сибири», — констатировалось в документе. То есть для наказания было достаточно лишь факта родства со сбежавшим.
В целом число статей, предусматривающих среди наказаний конфискацию имущества, в Уголовном кодексе РСФСР 1926 года составляло 39. Но в дальнейшем из-за постоянно вносимых изменений и дополнений их число возросло до 60. Из них более 80% приходилось на долю «контрреволюционных», воинских и тех, где власть видела связь с политикой. В качестве основной меры наказания конфискация упоминалась в УК лишь однажды. В 35 статьях она фигурировала вместе с расстрелом, в 45 статьях — с лишением свободы, в 10 статьях — с объявлением «врагом трудящихся», и в двух статьях — с исправительно-трудовыми работами.
Конфискация жилья также была будничным явлением. Например, в центре Москве для советской элиты был построено здание, получившее (благодаря одноименной повести писателя Юрия Трифонова) название «Дом на набережной». В годы правления Сталина из 2,5 тысячи его жителей более 800 стали жертвами репрессий. В некоторых квартирах хозяева менялись по 5−6 раз. Порой помещения целого подъезда стояли опечатанными: одни жильцы были расстреляны, другие — отправлены в тюрьмы и лагеря, в лучшем случае — выселены на окраины Москвы.
Конфискация за выращивание фруктов и возврат к сталинским временам
Иосиф Сталин умер в 1953-м, но контрреволюционная 58-я статья оставалась в Уголовном кодексе до конца десятилетия. Лишь в 1960-м появился новый УК, а в нем статья «Антисоветская агитация и пропаганда». Также репрессивная, также несправедливо-циничная — но уже не содержащая положений о конфискации имущества.
Разумеется, конфискации имущества даже после этого никуда не исчезли. Просто теперь они применялись за экономические преступления. Правда, и они в советских и постсоветских реалиях часто были связаны с политикой. Например, в 1961-м в городе Орехово-Зуево Московской области России отправили в ссылку на пять лет и конфисковали имущество у гражданина Игнатова, который работал пожарным. Его вина заключалась в том, что, имея оклад в 31 рубль, он также выращивал овощи с фруктами — и продавал их на рынке. За счет этих, как утверждалось, «нетрудовых» доходов он купил два автомобиля и построил два дома — для себя и для сына.
Этот случай был далеко не единственным. Ведь на протяжении практически всего времени существования СССР (за исключением периода НЭПа в двадцатые) частное предпринимательство находилось под запретом. Тех, кто скупал и перепродавал товары с целью заработка, называли спекулянтами, а соответствующая статья УК предусматривала ответственность вплоть до семи лет лишения свободы с конфискацией имущества. То есть, к примеру, за продажу условных дефицитных джинсов можно было отправиться в колонию и лишиться имущества.
Примерно так же система работала и в суверенной Беларуси. В 1997-м был убит депутат парламента и председатель Комитета госконтроля Могилевской области Евгений Миколуцкий. Александр Лукашенко косвенно обвинил в причастности к убийству министра сельского хозяйства Василия Леонова и руководителя агрофирмы «Рассвет» Василия Старовойтова. В итоге обвинение не подтвердилось, но обоих все равно осудили за якобы имевшие место экономические преступления — и конфисковали имущество. Хотя с учетом того, что и Леонов, и Старовойтов критиковали Лукашенко, подоплека дела была явно политическая.
Еще один пример — конфискация имущества у оппозиционного бизнесмена и политика Николая Автуховича, случившаяся в 2005-м. Но глобально (речь о массовых изъятиях имущества) о таком наказании, как конфискация, забыли на 70 лет после смерти Сталина, пока не вспомнили в современной Беларуси.
Даже в Российской империи эта мера наказания использовалась против элиты, а массовой стала лишь в Советском Союзе. Так что современные беларусские реалии — например, использование термина «враг народа», заочные приговоры, огромные сроки «за профессию» или за то, что являешься сыном оппонента Лукашенко, повторные суды над политзаключенными, которые уже отбыли свой срок, и непрекращающиеся разбирательства по «экстремистским материалам» и «пикетам» — показывают, что наша страна вернулась в сталинские времена.
Мы в «Зеркале» с уважением относимся к истории. Наши авторы опираются на факты и рассказывают о любопытных исторических сюжетах, которые связаны с актуальными событиями больше, чем может показаться на первый взгляд.
Помогите «Зеркалу» продолжить работу
Если вы находитесь не в Беларуси, станьте патроном «Зеркала» — журналистского проекта, которому вы помогаете оставаться профессиональным и независимым. Пожертвовать любую сумму можно быстро и безопасно через сервис Donorbox.
Всё о безопасности и ответы на другие вопросы вы можете узнать по ссылке.
Читайте также
